Богдану, подбиравшему воинов, для тмутараканской дружины, каждый день приходилось колесить по городу одному или со Златой. Встречаясь с Малкой, он делал вид, что не замечает ее призывных взглядов. Злата косилась на черноглазую красавицу, но молчала.
Однажды сотнику пришлось заехать к Одинцу по поручению Святослава.
За высокими воротами Одинцовой усадьбы засуетилась челядь. Угрюмый прислужник-хазарин взял повод Богданова коня. Богдан соскочил на землю и застыл: прямо перед ним, одетая просто, по-домашнему, стояла Малка.
- Здрав будь, добрый молодец! - пропела она мягким грудным голосом, чуть склонив набок красивую голову. - Милости просим в наши хоромы...
- Здравствуй, - отчего-то смутился Богдан. - Родителя твоего мне видеть надобно. От князя я. Сотник его, Богдан.
Челядины столпились за спиной Малки, ожидая распоряжений молодой хозяйки. Лица их были покорно-безразличны. Что-то напомнило здесь молодому сотнику подворье давнего его недруга Клуня, он невольно нахмурился.
- Батюшка мой занемог, - Малка погасила улыбку. - Да ты пожалуй в горницу, сотник. Батюшке я скажу, он хоть с посошком к тебе выйдет.
- Спасибо. Веди, хозяйка.
- А меня Малкой кличут, - уже шагнув к дому, обернулась она, снова засияв жемчужной улыбкой. - Запомнишь?
- Запомню, - буркнул он и, глядя под ноги, взошел на крыльцо, через просторные сени вслед за Малкой прошел в еще более просторную горницу.
На стенах, завешанных заморскими коврами, висели мечи и сабли дивной работы. Но внимание Богдана привлекло не это, а печь, сложенная из незнакомого серого камня. В печи жарко полыхал огонь.
- Старым костям тепло надобно, - услышал Богдан откуда-то сбоку хрипловатый, будто простуженный голос. - Когда кости ломит, одним теплом спасаюсь...
Одинец, незаметно вошедший в горницу, приблизился к гостю. Одной рукой он опирался на посох, другой - держался за поясницу. Голос его звучал приветливо, а глаза глядели настороженно.
- Здрав будь, хозяин, - сдержанно поклонился Богдан. - Я к тебе от князя.
Он коротко объяснил, что Святослав ждет помощи от самых зажиточных людей Тмутаракани: нужно вооружить, обеспечить конями и сбруей новую дружину, ту, что останется в городе после ухода княжеского войска.
Под седыми усами Одинца скользнула едва заметная усмешка.
- Подсобим нашему князю, - он подчеркнул слово "нашему". - Как же не подсобить? Мы ведь русские люди, кровь у нас одна.
"Кровь одна, да жадности у тебя поболе!" - едва не вырвалось у Богдана. Но он сдержался, промолчал, ожидая, что дальше скажет Одинец.
- Сотню молодых коней даю князю и седла к ним, - объявил хозяин. - А еще дам зерна, рыбы копченой. Вина дам...
Богдан ожидал чего угодно: упорного сопротивления, долгого и нудного торга, даже полного отказа, и вдруг - такая щедрость! Не мог знать он, что и кони, и продовольствие были приготовлены для Сурхана, за деньги бека. Они старому лихоимцу ничего не стоили.
- Спасибо! От воев русских спасибо! - сказал Богдан.
- От чистого сердца сей дар, - добродушно осклабился Одинец, из-под тяжелых век наблюдая за гостем. - Русская дружина вызволила нас из неволи. Думаешь, легко мне жилось при хазарах? Каждый час меч над головою висел. Да я... Эх, заговорились мы... Малка, вели челядинам стол накрыть, гость-то наш небось уже отощал, байки мои слушаючи.
Снова что-то скребнуло по сердцу Богдана - то ли упоминание о челядинах, то ли небрежный тон, каким хозяин отозвался о госте, - но решился он отказаться от угощения после щедрого Одинцова дара: не ему, сотнику, дарил коней Одинец, а русской дружине.
11
Злата - как огонек на ветру. Легкая, быстрая, подчас по-девически застенчивая, между тем, когда надо, в трудном деле любому гридню не уступит. Смело кидалась она в сечу под градом хазарских стрел, не робела, увидев занесенную над нею саблю.
Богдан радовался, изо дня в день видя рядом Злату, но он хотел бы видеть ее не в броне воина - в легком праздничном летнике, с позолоченным обручем, подбирающим пышные золотые волосы. Его неспокойное сердце все больше тянулось к девушке.
Вечером Богдан, как обычно, вышел проверить дозоры. Он медленно шел по сухой, потрескавшейся земле, утыканной стеблями сгоревшей от солнца травы, и сердце его наполняла необъяснимая радость.
Вокруг Тмутаракани негромко перекликались караулы, от лагеря, приглушенная расстоянием, доносилась песня. Несколько голосов протяжно выводили знакомую Богдану песню, грустную и такую же старую, как седые сумрачные звезды над степью. Дружинники тосковали по далекой родной земле.
Он не заметил, как миновал полуразваленные крепостные ворота, как очутился около хазарских построек, покинутых хозяевами. В одной из них жил князь, остальные занимали гридни.
Темная фигурка выросла на фоне светлой стены.
- Богдане, ты?
Он радостно вздохнул, потому что ждал и желал этой встречи.
- Я, моя люба...
Теплые ладони закрыли ему рот.
- Тише, услышат!
Он с силой притянул ее к себе. Злата не сопротивлялась, только вздрогнула, прикоснувшись к облегавшей его тело холодной кольчуге. Чуть отстранившись, она тихо, счастливо засмеялась, сказала совсем не то, о чем думала:
- Железо... Холодное...
Он прикрыл кольчугу полой епанчи.
- Зато сердце горячее!
- Слышу - стучит оно. Слышу... Будто море набегает волнами на берег, бьет в него перед бурей.
Богдан знал, как любила она море, тянулась к нему, словно лебедка к родному гнезду.
- Пойдем послушаем море.
- Пойдем, любый!
Одна за другой, играючи, набегали волны на песок и с тихим шуршанием откатывались назад. Море было блекло-синее, подернутое сизой дымкой и оттого казалось таинственным. Да оно и вправду хранило немало тайн в своей глубине, среди обросших водорослями кораблей, затонувших еще во времена Одиссея, среди разбитых бурями лодий, на которых пращуры нынешних русичей добирались от Днепровских порогов к этим берегам.
Легкий ветер дохнул со стороны заходящего солнца, разорвал дымку, и вдали, за водным простором, обозначилась тонкая полоска берега Корсунская земля. Только на мгновение показалась она и вновь исчезла. Скрылось солнце за горизонтом. Ветер затих. А море по-прежнему вздыхало, тихо и задумчиво, набегая волнами на берег.
