– Значит, Нинель? Или может быть…
– Нет, нет, Нина. Просто Нина.
Маленькая Тома захохотала, запрыгала на месте и радостно захлопала в ладоши:
– Простонина, Простонина! Как прекрасно! Простонина! Какая замечательная тётя, правда, мамочка?
Все присутствующие в гостиной засмеялись, заговорили оживлённо, а Стеша начала накрывать на стол.
Шуре понравилось смотреть на Нину. Совсем не стесняясь, с необъяснимым удовольствием он разглядывал её лицо, обрезанные коротко густые каштановые волосы, острые приподнятые плечи и белые руки. Он никак не мог объяснить себе, красива она или нет. Он просто хотел на неё смотреть и видеть её как можно чаще. Заговорить с ней не получалось. Шурка не знал, что можно ей сказать, о чём спросить. В его голове не укладывалось, как эта озорная, смелая на шутки девчонка может приходиться женой дяде Серёже – такому взрослому, серьёзному мужчине, недавно отчаянно бившему белогвардейскую нечисть, а ныне занимающему важную, ответственную большевистскую должность.
В тот вечер, сидя за празднично накрытым столом рядом с Ниной, дядя Серёжа не сводил с неё глаз, часто обнимал, а после каждого выпитого бокала вина – целовал в ладошку. Шура понимал, что дядины взгляды на жену – особенные, необычные. Так смотрят только на очень близких женщин: решительно, с придыханием, краснея. И всякая непристойная ерунда проносилась у Шурки в голове – как отголоски того, что невозможно, но очень хотелось бы понимать об этом в те юные годы.
Нина без умолку тараторила, и много внимания её было обращено на Александра Петровича:
– Муж мне много рассказывал о Вас. Вы хорошо рисуете, Вы немного поэт и очень интересный человек! Я очень люблю поэзию! Я понимаю её как никто другой, поверьте! Что Вы сейчас читаете? Вы читали Блока? Ах, я обожаю Блока! Ах, как изысканно он воспринимает любовь, страдания, смерть – потрясающе! А Вы видели когда-нибудь его фотографическую карточку? Ах, что за лицо! Что за мужчина! А не могли бы Вы нам сейчас почитать свои стихи, Александр? Я страсть как желаю слушать их в этот вечер!
Евгению это явно забавляло, она фыркнула и похлопала белоснежной салфеткой по спине сидящего рядом мужа:
– Читайте же нам, наш поэт Александр! Ну, читайте же скорее! Что Вы медлите?
Александр на минуту застыл, затем отодвинул тарелку и закурил, не поднимая головы:
– Нет, пожалуй, не сегодня. Да я, собственно, наизусть ничего из своего не помню. Не сегодня, простите.
Глаза у Шурки намокли. Желание ударить мать возникло одновременно со страхом и презрением к самому себе. Неожиданно для окружающих он встал на стул и крепко сжал кулаки:
– Я знаю несколько сочинений отца!.. Да перестаньте же жевать! Слушайте!
Шурка медленно, тщательно проговаривая каждое слово, начал читать:
Исчезли листья, лес уснул,
Спит муравейник под сосною,
Ручей покрылся сединою,
Когда холодный ветер дул,
Когда с рассвета до звезды
По пашням снегом засыпа!ло,
И солнце вечное дремало,
И конь не правил борозды.
Зима по всей святой земле,
На много долгих дней и мыслей,
И на устах собьются числа,
Не дав покоя голове.
Березы голые дрожат,
Мир замер, полон нежной грусти.
Зима не каждого отпустит,
Надежно за руку держа…
Нина подбежала к Шурке, долго жала его руку, поправляла белый воротничок:
– Ах, как же талантливо! Ах, как же написано твоим отцом! – вернувшись за стол, она обвила руками шею мужа, поцеловала в щёку и, прикрыв глаза, прошептала:
– Восторг! Восторг! Нет, нет, несомненно, твой брат талантлив. Я обязательно расскажу об этом папочке.
Сергей Петрович покачал головой, поцокал языком, разлил по бокалам вино и обратился к Евгении:
– Нам всем в нынешнее время читать надобно труды Маркса, труды Ленина. А не забивать мозги сентиментальной шелухой, дабы не отвлекать своё пролетарское сознание от великих дел и предстоящих перед нами сложнейших задач. Святой долг каждого из нас сейчас – воплощать в жизнь, в нашу новую жизнь, великие идеи и принципы свершенной нами революции, оставаться верными борцами за свободы, за равенство и счастье нашего советского народа. Ещё не закончена война, ещё ползают по России белые недобитки. Голода много, нищеты, болезней. Тиф повсюду, холера людей косит. Насмотрелся я предостаточно, пока по фронтам вшей кормил…
Та, моментально раскрасневшись, швырнула в него салфетку и неожиданно для всех перешла на крик:
– Вот только не надо об этом в моём доме! Не надо мне тут разбрызгивать свои комиссарские штучки! А то я быстро напомню тебе, Серёжа, на каком дерьме и на какой умопомрачительной грязной афере была замешана эта твоя святая революция!.. Россия! Меньшевики, большевики, левые, правые, эсеры, белые, красные! Россия, с некоторых пор, под стать проститутке – ей за миску похлёбки то один мил, то другой. А то и со всеми умеет договориться, разом. Бей её по морде, лупи, пользуй, как девку срамную! Она беспринципной грязной шлюхой себя выказала, Серёжа, той, которая предаст тебя при первом же удобном случае! И вот тогда, в конце своего пролетарского пути, ты не единожды успеешь вспомнить известную нам всем историю о тридцати сребрениках. Тебе твои коммунисты даже места на кладбище не выделят! Бес!
Александр Петрович аккуратно взял супругу под локоть:
– Женечка, душа моя…
– Menschen verlangen immer die Wahrheit, die gefällt ihnen aber so selten![6] С моей головой всё в порядке, драгоценный супруг! Нет повода для беспокойства! И что ты всё мне «Женечка» да «Женечка»? Произносишь это с таким печальным придыханием, будто я еще ребёнок или неизлечимо больна!
Шура приблизился к Нине, потянул её за руку и смело потащил за собой из гостиной:
– Пойдёмте, Ниночка, поиграем в прятки! Я Вас с Лёвой познакомлю, с Ростиком, пойдёмте! Они у нас очень уж скромные и при гостях из детской ни за какие коврижки не выходят…
Оставив мужа в растерянности, Нина быстро исчезла. А Евгения, сделав глоток вина, незамедлительно отреагировала:
– Вот так-то Серёжа, увёл наш сопляк жену молодую твою! А ты – кури, сиди носом в Марксе своём да почаще дома отсутствуй, по служебным делам!
Сергей Петрович рассмеялся, расстегнул на кителе две верхние пуговицы и поправил на носу чуть запотевшие очки:
– Ты, душа моя, пожалуй, единственная женщина, в которую я не смог бы выстрелить ни при каких обстоятельствах! Можешь расценивать это как комплимент!
Но Евгения, казалось, уже не обращала никакого внимания на слова Сергея. Она нахмурилась, чайной ложкой аккуратно отделила кусочек «штруделя» и направила прямой указательный палец в сторону двери:
– Не нравится мне эта дворняжка. Только напоказ – дурочка. А внутри-то…
Александр попытался возразить, но не успел произнести ни слова, как Евгения осекла его:
– И взгляд у неё мутный. Не нравится она мне – и всё тут. Закончим!
Карьера дяди Серёжи развивалась на удивление стремительно. В начале июня 1921 года Сергей Петрович срочно отбыл в Турцию, в Анкару, где в составе первой дипломатической миссии прослужил полномочным представителем Советской России около двух лет. За этот период он успешно наладил дипломатические и торгово-экономические отношения с правительством Великого Национального Собрания Турции. С главой Турецкого государства, Мустафой Кемалем, был подписан Договор о дружбе и братстве и проведены переговоры по пограничным вопросам в Закавказье…
С отъездом дяди Серёжи в доме Меерхольц воцарился покой – не стало шумных вечеринок, непременно заканчивающихся политическими спорами и скандалами. Раз в неделю, а то и чаще, в гости забегала беременная Нина. Она была до неузнаваемости грустна, обидчива и дурно выглядела. Не лестно отзываясь Евгении Карловне о своём муже, она, словно талисман, таскала в маленькой дамской сумочке его вонючие папиросы и много плакала.
