Однако встречались и такие, которым и русский, и литература ни к чему. От них рыдали учителя, отрекались родители, клеймила детская комната милиции. Ни от одного, из так называемых, «бросовых» ребят классная руководительница не отгородилась. Тянула из подворотни как могла: вызывала родителей в школу, ходила сама по домам, постоянно общалась с родителями и участковыми, по возможности контролировала каждый их шаг, будто это ее родные дети. Сердобольная учительница за время своей трудовой деятельности в школе развенчала в собственном понимании установку, что неблагополучные, трудные дети воспитываются в неполных, асоциальных семьях, где один, а то и оба родителя, злоупотребляют алкоголем. Встречались на ее пути и неуправляемые, откровенно хамовитые, с явными бандитскими наклонностями, дети из очень даже благополучных семей, где хороший материальный достаток и родители облечены властью. Каждый случай индивидуален и причины проступков подростков тоже индивидуальны, поэтому прежде чем выносить приговор или давать характеристику необходимо разобраться в ситуации, а не рубить с плеча.

Школа, если к ней относиться со всей ответственностью и душой, отнимает львиную долю времени из жизни педагога. Павел всегда понимал это, и умело считался с непростой профессией жены. Домашних дел не чурался, не расценивал помощь по дому чем-то недостойным: нужно в магазин сходить – пожалуйста; пыль вытереть или пропылесосить – будьте любезны; у плиты над готовкой поколдовать – да без проблем. Вот такой он был – ее Паша. И детей достойных вырастили, и свою жизнь по чести, по совести прожили.

Только ушел Паша из жизни, ушел последним вздохом, единственным стоном, – сполз по косяку на пол в прихожке и скорой не дождался, вскрытие показало обширный инфаркт. Жаловался на сердце, даже у врача наблюдался, да все как-то наскоками. Прижмет износившееся сердечко, – поплетется нехотя на прием к врачу. Чтобы скорую вызвать или там врача на дом пригласить, ни в какую, у докторов и без него работы хватает: вон сколько стариков в поликлинике под дверями кабинетов мается. Жил скромно и ушел бесшумно, словно заботясь о переживаниях и беспокойствах родных.

Первое время после похорон мужа жила Любовь Владимировна будто в густом, плотном тумане: никого не видела, никого не слышала. Потом, много позже, отчаянно силилась вспомнить те страшные дни, недели и месяцы полного одиночества, наполненные непрестанной болью потери. Дочка Полина, сын Юрка, невестка Дина, внуки – все вроде рядом, а все равно совершенно одна. Голова, руки, ноги – все работает, только главного нет – души, которую забрал с собой Павел, оставив на ее месте постоянно саднящую, безжалостную боль. Лишь пол года спустя, она вдруг очнулась от небытия, вышла из продолжительной прострации и спохватилась, а как же поминки на девять и на сорок дней? В ужасе набрала по телефону Полину:

– Поля, ответь мне честно. Мы папе поминки не сделали?

– Какие поминки? – не на шутку испугалась дочь. Она замечала, что мама жила в полу забытьи, была крайне рассеяна, жаловалась на ухудшение здоровья и провалы в памяти.

– Принято на девять дней и на сорок поминать. Мы что, пропустили эти даты? – Любовь Владимировна начинала паниковать.

– Успокойся, пожалуйста. Все сделали в лучшем виде. На девять дней родственники папы с Урала приезжали те, что на похороны не успели. Их еще семь человек прибыло, жили у меня, у Юрки и у тебя. Вспоминай. А на сорок дней приходили только ваши друзья: Лощилины, Смеляковы и Бондаревы. Да, еще твоя соседка по лестничной площадке – Нина Кузьминична.

– Да-да! Что-то начинаю припоминать, – Полина на другом конце связи облегченно вздохнула. – Уральцы в самом деле на похороны опоздали, по-моему из-за нелетной погоды . . . Ладно, я полежу, повспоминаю . . .

– Мам, может к тебе зайти после работы?

– Нет, сегодня лучше не надо. Приходи завтра . . .

Положив трубку на рычаг телефона, Любовь Владимировна прилегла на диване, подложив под голову подушечку и накрывшись теплым, мягким пледом. Не смотря на усиленные старания, женщина так ничего существенного не вспомнила. Провал в памяти словно одним ударом отсек прежнюю жизнь. Говорят, время лечит от боли потерь, может быть кого-то и лечит, но относительно Любови Владимировны – не тот случай. Время собрало разлившуюся в душе боль в одно место, перенесло, спрятало его глубоко от посторонних глаз. И теперь саднила эта боль в той самой глубине, обрекая женщину на пожизненные страдания.

С уходом Павла жизнь не прекратила свой ход. С тех пор минуло четыре, с одной стороны, долгих года, а с другой, промелькнувших, будто со скоростью звука. Сегодня Любови Владимировне исполнилось восемьдесят лет. Поднимаясь по лестнице в подъезде к своей квартире, она мысленно рассуждала над значимостью столь почтенного возраста. Страшная цифра откровенно пугала ее. Далеко не многим знакомым удалось дожить до серьезной даты, из тех, кто дожил, довольно значимая часть откровенно «не дружила с головой». Перед глазами сами собой рисовались ужасные надуманные картины ее умственной беспомощности. Она автоматически открыла дверь в квартиру и вошла в прихожую. Кошмарные мысли, буквально, роились в голове и, каждая вновь промелькнувшая была отчаянно страшнее предыдущей. Ход переживаний прервал телефонный звонок. В трубке торжественно зазвенел голос дочери:

– Мамочка, родная, дорогая, с Днем рождения тебя . . .

Не успела Полина перейти к пожеланиям, мать бесцеремонно вставила:

– Все что нужно ты мне скажешь сегодня за столом. Я сейчас вернулась из магазина, прикупила вкусненького. Жду вас с Кешкой.

– Хорошо, придем после работы . . .

– Вот и чудненько. Пока!

Вторым звонком обозначился с поздравлениями Юрка. Тот со свойственной ему напускной деликатностью, сообщил, что прибудет со своим невеликим семейством вечером, «когда получится». Полина с Кешкой, высоким двадцатилетним красавцем, явились пораньше с прицелом – помочь в одном лице: матери и бабушке, накрыть стол. Помощь Полины как-то сама собой предусматривалась еще с тех времен, когда был жив муж, но сама дочь, освободившись от пут брака, прибывала в разводе. Сказать, что у женщины не сложилась жизнь в общепринятом понимании, «не поднималась рука». Да, рассталась с мужем – отцом Кешки из-за его веселой, разгульной жизни, замешанной на ресторанах, банях, изменах. Серьезных разговоров и не менее серьезных обещаний проистекало великое множество, однако, как говорится: «Горбатого могила исправит», а пока живет – все «горбатый». Так и выдворила за пределы личной жизни на вольные хлеба и разудалое веселье.

То место, что освободилось после в любви обильного сердцееда, разделили между собой сын и работа. Карьера заметно пошла в гору, денег хватало и на вкусно поесть, и на красиво одеться, и на путешествия. Кешка самостоятельно поступил в институт на бюджет, подрабатывал на кафедре. У самой Полины случались романы, но о замужестве даже слышать не хотела. Родители первое время сокрушались непривычностью феминистских взглядов дочери, полагая, что место женщины в семье и непременно при мужчине. Со временем успокоились – дочь успешна и довольна, живет согласно своих пониманий, ей видений. Если дано по судьбе встретить близкого человека, то обязательно встретит, а нет, так оно же не нами предначертано и с этим уже ничего не поделаешь. Стоит ли попусту травить душу?

Кешка, переступив порог бабушкиной квартиры и нежно прильнув к щеке юбилярши, сразу бесцеремонно заявил:

– Дорогая моя, я ненадолго. Побалуюсь тортиком и сердечно откланяюсь.

Такое откровенное пренебрежение интересами пожилой женщины, ничуть не смутило даму. Вполне себе современная бабушка умела понимать внука и ценить время. Впрочем, ее прежняя деятельность в качестве педагога предусматривала продолжительное общение с продвинутой молодежью и поэтому столь некорректное для многих поведение, в глазах Любови Владимировны рассматривалось как чудаковатое проявление шутки и не более того. Безусловно, добросовестное «отсиживание» продолжительного времени в компании возрастных женщин, не самое лучшее времяпрепровождение для молодого парня. Хотя и им с дочерью поболтать о своем, о женском, без посторонних молодых ушей гораздо комфортней и спокойней.