«По-вашему – экскурсор… прогулка, в Руссланд, – услыхал переводчик: – Опасно?» – «Да не так, чтобы очень… по-моему». – «Получит?» – «Не вдруг… Сколько-то. А впрочем, как знать; выяснится позже… Посмотрим. В некоторой степени – наш… мой».

«Наш?? наш? Соббаки!.. делятся. Пол-лучим своё. Как-нибудь; потом… Неужель?»

Все-таки забавная мысль!.. Всё в мире то и дело меняется. Ну да. Погоди! – С этим, обложив про себя матерного бранью наместника толмач приосанился: – Военный корабль? Ну-ка ты подвинься, опасный! В сторону! – озлился экскурсор, и, в сердцах поместив рядом с бастионами крепости русийский фрегат, с пушками на палубе, сник.

«Лёйтнант?» – прозвучало в тиши.

На западном валу Нюеншанца резко – дребезнуло в стекле – выгромился встречный салют;

«3-захватчики!» – подумал русак; если бы Матвей находился в южной стороне городка, он бы, в непосредственной близости, возможно увидел: с тем, во одночасье привратный воин с бердышом, алебардщик – сторож на часах у ворот крепости, за Охтою вздрогнул в ждании ответной пальбы, а неподалёку, в низах верка[28] с лепетнувших осин сдернуло воздушной волною несколько багровых листков.

«Чо с-сетовать на долю толковника? Чужой? Да и пусть. Главное: идти к своему… Вот именно: чем больше, тем лучше; правильно сказал секлетарь. Кажинное имя – риксдалер! спробуем. Служить, так служить… Карле? Табельверкину? Шиш… Двойственно, как всё на миру. Этим – заодно, немчуре. Поборемся, по коням, вперед!.. фрам», – определился толмач, слушая о чем говорят главноуправляющий краем и его секретарь.

– Боже, до чего я устал, – произнес, больше для себя одного находившийся по комнате Мёрнер.

«Ясно… Да и как ни устать» – голос прозвучал от стола, за коим восседал Таббельсверкеринг.

Матвей обернулся: «Быть того не может!.. Носач? кто это? – мелькнуло у Стрелки, бросившего взгляд на ковер: – Ни малый, подпевальщик во всем Карле, губернатору края, чтоб ему пропасть, ни король… павший, говорят на войне…

Странно!.. Изрекал губернатор – секлетарь ни гугу, помалкивает. Как понимай?» – Стрелке показалось, на миг: отклик изошел не оттуда, где один на один с бумагами сидел секретарь, но из генеральского рта.

– Нужно бы, наверное гостю, выразимся так, – произнес медленно-премедленно Карл, не договорив до конца: – следует снабдить оверсаттаре, существенно… пас…

В полуотворенную дверь снова заглянул, перебив начатую, было в тиши Карлою, – отметил русак, вслушиваясь в речь, – Олденгрнн.

– Что там происходит?., шумок.

– Пришел очередной кандидат, – встав из-за стола, секретарь.

– В копи? – с хохотком, генерал. – Двое, говорите?

– Увы!.. Только-то всего и не больше, – Мёрнеру, со вздохом клеврет.

– Все-таки; хоть что-то, да есть… Проще; по-людски, – резидент. – Именно. Чем меньше, тем лучше. Акселю не видно вдали что это за дьявольский труд, – молвил, подмигнув королю.

– Да уж, – подтвердил секретарь.

– Можно проводить, до крыльца. По-моему достаточно, Ларс. Кончили на этом… Фарвёл![29] Встретимся, – изрек губернатор, мельком обернувшись назад: – Временно свободны… во всем.

Чуялось, еще погромыхивало, или опять били на плацу в барабан, – предположил переводчик, выбравшись на двор из палат – мнившаяся, было в стенах дома, тесноватой коморки вечною, гроза унеслась. По краям чистенькой, в сиянии солнца деревянной дороги (новая, отметил мужик – не было в минувшем году), пенясь, ворковали ручьи; справа от тесовых ворот – желтые, не то что дворец, черный, – сопоставил скользком, шествуя вовне городьбы (новая, опять же) – разлив: маловодная, обычно – Чернавка виделось Матвею, как шел мимо вратаря, переулком порыжела и вздулась так, что на углу резиденции лизала с пяток брегоукрепительных свай – блёсткие, пониже ворот – западнее черной громады волночки с ошметками пены шли к генеральскому двору;

«Дождь кончился, – мелькнуло у Стрелки перед Королевскою улицей, – и тут же, вослед начало кусать комарьё.

Улица не так чтобы очень, новая постольку поскольку; сразу же за карловой изгородью ни мостовой, к ратуше углом повернула, ни стриженных в довольную меру придорожных кустов. Это называется – штад?»

Ехать? – омрачился Матвей.

Выглянули тени Можайска: хутор с кабаком на пути в сторону Смоленска, худыш некий оборванец, корчмарь; воинство, загаженный зимник, с грудами погибших коней, вороны, Серьга – побратим;

«Эт-та мне литовская брань!..»

Вспомнив о былом, переводчик заглянул на пути шествия по новой дороге до дому, в родное село;

«Эх бы навестить межи делом Брянщину! – подумал русак: – Все еще, собаку влечет. Просто и легко, по пути: Новгород Великий заказан… Двойственное что-то; ну да. Можно бы проведать – одно, а пойти дальше Новгорода – нечто иное; как бы то: всеячески разное, с любой стороны; Брянщина подалее Новгорода в несколько раз: конному доехать – умаешься и, кроме того вряд ли, – промелькнуло, – сестра мешкает все там же откуда вывезли, в отцовском дому».

В городе, считаем – один; вот судьба!.. Все полуприятели, трое – перекатная голь: служащие; Фликка – не в счет; богатая, постольку поскольку – таможенница, Криговадочь. Был друг, Ненадобнов Сергей… Офонасьич – скрылся, неизвестно куды… Бросил одного, в немчуре – и поминайте как звали. Предал своего земляка!.. Двойственно; и сам виноват; меньше, разумеется; ну. Ели, на путях в никуда едево на талой воде, кашу – на двоих котелок, там же, у границ побратались; Ненадобнов сие предложил, скрывшийся куда-то земляк… Изотечеством не вышел? Зато надобен бывал на войне, да и кашевар хоть куды… Где-то на шляхту, за деревней Клепики менялись крестами. Вслед… позже навестили родных, Брянщину, и после чего выбрались, тайком на Литву. Канула родная сестрица!.. именно. Нигде не нашли.

Ладим, побратимо на Выбор, сказывал однажды Серьга после занапрасных шатаний одаль, в померанской земле. Выучив язык немчуры, легкий – не поддался на зов лучшее чего-то искать… В позапозапрошлом году снова появился, вдругорь; с тем, канул, видимо уже навсегда, скрылся в окружающий мир. Дважды приходил в Нюенштад: осенью и, другорядь в лютом, то б то: фебруарий, по-новому – в разгаре зимы; так-то не суровая бысть.

Ну и побратим называется, – мелькнуло в душе: – бросил! А, с другой стороны: в чем-то примыкает к чему-то самопроизвольно раздваивающемуся на половины: лучшее, чем было упущено? А кто виноват? Лучше было бы не отказываться от приглашения? И тот нахренил, бывший побратим, однокашник…»

Далее пошла, вперемежку с выкриками словная брань. «Ну, так оставайся, один, – сам…»

Сам, дескать наживется, раз так… Сиденем назвал, осердясь… «Или уходился искать, тля крестовая? Закис, перелётчик? Выдумал сестрицу затем, чтобы изменить господарству нашему, Великой Руси? Использовать надумал товарища для собственной выгоды? А, так? Вот так так: хитростью склонил, земляка выбежати вон, за рубеж». Зрадник, получилось – предатель…

Вот как: по-еговому: вор. Надо же такое сбрехать, будучи, к тому же в гостях. Лжец? Тля крестовая?! – задергался он; как забыть? «Грязью облепил сотоварища, былого дружка, – вскользь проговорилось в мозгу: – Выместил свои неудачи – не нажился, увы», – думалось как взвидел за ратушею, одаль кабак. – «Яз? крестовая?» вскричал под конец в сторону нежданного гостя – и, во одночасье рванул с шеи побратимовский крест… Ай нехорошо получилось! Дурно, по великому счету правильнее было б изречь; да уж так. С тем, гнусная собака, вспылив – под ноги швырнул, сгоряча».

Синие, глаза побратима, бывшего… К чему вспоминать? Все еще сидит на уме; каб ни Табельверкин, с драгунами (в уланах дрались, путаник) – не стал бы… Глаза бывшего, Серьги побелели – в ярости, не зная, по-видимому что говорить некогдашный друг онемел; «Покаешься еще, святотатец» – выразился, вздев на плеча стеганый кафтан тягиляй, тот же, что купил у жидов Брянщины в минувшую брань; (ну и крохобор-економ! – рвань сущая, дыра на дыре). Только-то всего и сказал, душу волевую свою, твердую по-прежнему взяв накрепко в железную руку. Выговорив, тут же – в метель… Завеялся куда-то, ушел. К Выбору? Не важно итак. Или же пустился на Брянщину, в родные края… Лучше: сам себе господин.