«Дождь… Будь тут, в кабинете жена, вздумала б его пожалеть. Ссадина под глазом, синяк – чешет… Измордован, трепач. Так-то неплохой переводчик, – пронеслось на уме. – Да уж… но не так, чтобы очень».

Карл поглядел на стену: «Красивы рога! Больше бы размером чуть-чуть… Месяцы уж не был на травле, – промелькнуло в мозгу: – некогда в последнее время, губернатору выбраться – дела и дела. Как-нибудь; потом. Да и тут нечто наподобие травли… Лучше бы, положим ходить на четвероногую тварь».

– Мало того, что противозаконное бегство пахарей, туземных крестьян в Руссланд разоряет казну, – холодно изрек резидент, прохаживаясь время от времени туда и сюда, вернувшись к лицедейству, – так мы… кое-кто из нас, чересчур, думается мне посвященных раскрывает – да, да, так я понимаю – секрет с этим, для могучей страны Швеции позорным в глазах Европы, да и Нового Света, херре положением дел; что это: выбалтывать тайны?!

– Если бы крестьяне Карелии стремились уйти в Европу, или даже в Америку, где много всего и больше человеческих прав на лучшее – иной разговор; можно бы понять беглецов. Тут-то для чего: в нищету? – вскользь, недоуменно изрек правая рука губернатора, его секретарь.

– Так-к болтать!.. Всем, не исключая лазутчиков! Гляди-ка ты, гусь: ходит как ни в чем не бывало, да еще с пистолетом, надо бы узнать у кого, в крепости купил или, может выкрал, что весьма вероятно, – с гневом произнес резидент в сторону стоявшего одаль от него переводчика, поникшего Стрелки, – а чуть-чуть приглядись к малому – в штаны навалил… Как вам, Ларс? Предатель; получается так. Грабит своеземцев, крестьян. Тут-то – поделом, болтуну… бит.

Вспыхнуло; раздался громок;

Лучший в королевстве оратор, как сказывал в глаза губернатору его секретарь сделал небольшой перерыв. «Помедленнее надо бы двигаться все дальше вперед. Лишь бы кое-как, побыстрее – ни к чему, суета… С оглядкою, шажок за шажком. Тут не окружающий мир. Спокойнее! – мелькнуло в душе. – Что-нибудь существенно важное в речах пропадет. Кажется довольно распёк, – предположил резидент. – Главное, считаем в кармане: дух земского плутишки, прохвоста… нужного для дела как воздух, оверсаттаре сломлен, или может надломлен – остается дожать… Чуточку позднее; дожмем. Силою. А как же еще? Не будем лицемерить: по правде: каждый победитель – насильник, с тем, что некрасиво звучит. Вынужденно – силой; иных способов еще не придумано, ни даже в среде более умелых борцов за то или иное своё. Выглядит вполне по-людски… По замыслу… Не вдруг, по частям, – это лишь, единственно в сказках получают сполна все что ни захочется сразу».

– Как вы говорите? кто, кто?.. Слухи распускает? Не он, – Карл, секретарю, возразив: – Тот, как его… наказанный, Фер… Множит клевету на судей и на правосудие в целом, херре Таббельсверкеринг Въершин. Кругом голова от речей, распространяемых им в обществе таких же как сам простолюдинов, крестьян. Обиделся на власть предержащих – наши, неподкупные в общем, порядочные слуги Фемиды не дали отсудить золотой. И множит, заодно перебежчиков. И, кстати сказать, Ларс: откуда у крестьянина золото? не кажется странным?

– Пожалуй, – отозвался клеврет; – загадочка!

– И, общий вопрос в частном разберемся попозже: кто-нибудь всегда не согласен, в чем-то непременно оспорит своего собеседника, что б тот ни сказал. Вот именно. Как так, почему? Недовольные и были, и будут, сколько ни давай преимущественных прав на имущество, – изрек лицедей, в сторону стола; – не укормишь; всем – денежек побольше давай! Тут еще, вдобавок смутьяны… свирепствуют… защитники прав. То-то и бегут за рубеж, в Московию и дальше, на юг в Турцию, возможно; за чем?

– По-видимому, правду искать, – предположил секретарь.

– Не думаю.

– Что ж, как вам будет угодно… Где они, поборники прав?

– Некогда увы разбираться с тем, что натворил оверсаттаре. По-вашему что ж, Ларс: репрезентант херскаринны, королевы – наместник не имеет в краю более существенных дел? Странно рассуждаете!.. Гм. По-вашему я должен вникать, – проговорил с хохотком набольший четы лицедеев, генерал-губернатор, – не имея иных обязанностей, более важных, кажущихся вам несущественными в каждую мелочь? Увольте; ошибаетесь, Ларс.

– Исправился уже; передумал… Истинно, слова подстрекателей к побегам – пустяк. По-вашему теперь. Угодил?

– То-то же. Хвалю, молодцом.

Стрелке показалось на миг: беседовали так, что в его присутствии, не очень приятном, в особенности для носача, хозяина приемной коморы не было особой нужды.

Акт первый затеянного Карлом спектакля приближался к концу.

Продолжим, – вещевал губернатор некоторый час погодя, с полуоборотом назад, к Ларсу, подмигнув: – Каково! Не о чем особо задумываться? Как бы не так. Подданный короны, слуга херре бургомистра – предатель!.. Платный, по всему очевидно.

– Да уж, – подтвердил секретарь.

– Вот именно. И, с тем наряду наглый, как считает истец, не выигравший тяжбу захватчик.

Преодолевая брезгливость Мёрнер подошел к переводчику едва ли не вплоть и, для того, чтоб сильнее действовало глянул, как зверь (ждавшему кулачной расправы) перелёту в глаза;

– Рюск? Свенск? Таккчтоже васс, любезнейший коррмит: передача секретов? Русским! – прорычал резидент. – Видите ли, денежек мало. Всем в городе хватает, не жалуются, – рек генерал, спокойнее, – а тут вам, один из тысячи жильцов Нюенштада, взрослых обывателей – нищ; бедствует, изволите видеть. Вот именно: к тому что предатель родины, так скажем… да, да – он же, дополнительно лжец… В мучениках любит ходить. Как вам это нравится, Ларс?

– Нисколько.

– И, тем более мне. Что уж говорить о высоконравственном, – какая-то часть общества, сограждан – ворье. В будущем таких поприбавиться… И, также убийц. Новое чревато угрозами куда пострашнее; к нынешним, похоже на то штадтский обыватель привык.

(Нечто наподобие этого вещал, про себя тихвинец; повторно звучит).

– Сувантский, – продолжив, наместник, – пригородный житель, купец мог бы очевидно сказать: малый, что стоит перед вами, херре секретарь: прокурат.

Ларс, в недоумении: – Как?! То есть, прокурор?

– Не совсем. Аррениус, другой переводчик – лучший… к сожалению, болен там же, в деловом разговоре, в резиденс перевел это неизвестное нам с вами, варварское слово купца более доходчивым: плут… Стыдно! А еще секретарь. Трудно ли освоить язык сельщины восточных земель. Тоже мне страдалец нашелся, – продолжал лицедей, поглядывая в сторону Стрелки, топтавшегося подле ковра с видом беспричинно облаявшей кормильца хозяина, побитой собаки: – В обиженных приятно ходить! Шестидесяти далеров – мало? Деньги! порядочные… Ишь прокурат. Сотен захотелось? Да, так? С лазутчиков соседней державы, опытнейших в мире, по-моему – с проезжих купцов сколько удалось получить? Бедненьким прикинулся!.. Ложь, маска – разобиженный вид. Сколько приобщили? итак?

– Выкладывайте, сдачу дадим; по-честному, по-братски поделимся, – ввернул секретарь.

– Помалкивайте, – Мёрнер: – Итак? Тысячи? Смелее, болтун.

Стрелка не ответил, вздохнув.

«Брех, ложное все то, что глаголет Карло, губернатор. Зачем? Суе возражать, бесполезно. Нечего и думать, тщета в чем-то перед ним оправдаться, убо не дает говорить. Только для тогой доставлен? – промелькнуло в мозгу третьего участника действа. – Сильники, что тот, что другой. Разница лишь в том, что писец – младший, у стола – потаковщик…»

Во изнеможении сил тюкается, – видел русак, взглядывая время от времени на сумрачный свет, в коем неразумная тварь муха рвется на свободу, вовне; окна, небольшие (стекло, чистое, – никак не слюда), потные – омыты дождем;

«Тужится, с тупою как днесь пахарь, подгородный мужик настойчивостью выбраться вон… По-божески бы надобно выпустить: животное, тварь. Животное – всё то, что живет, любое, и по-своему борется, – подумал скользком третий – переводчик Дунаев, – стало быть: и звери, и мухи в комнате, и люди – животные… Легко говорить!.. Поборемся… Но как повестись? Этих не проймешь пистолетиною; крепенько влип!»