– Не был? нипочто? в Калганице? – возмутился мужик.

– Яз… верь… сородичи… Не надо! не сам.

– Родичи? Жена – не свидетель? Не было иных видаков? А Воин? А – посельский?.. Прокоп? Веска-та, котора…

– Не вем! Ни воина… как-кая невестка?! – молвил, перебив городской, в страхе подаваясь назад. – Не был. От те хрест. Никогда… Чо пристал? Скудова ты сам, деревенщина? Не знаю таких.

– Осподом клянется, собака… Лжец, клятвопреступник! Отдай! Ну-ко, – пригрозил хлебороб, мельком поглядев на большак: – Нетути, никто не увидит. Понял? Ж-живота порешу! Вживь, – договорил селянин, качнув над головою серпом. Зрилось, неприятель – опознанный захватчик подергался туда и сюда, чаятельно в мысли сбежать, взбросив на мгновенье пистолину, прямой как струна, выказал воинственный вид, с тем, пробормотав не расслышанное, в сторону, сник; «Али же прикинулся тихоньким, готовился дать, силою нежданный отпор? ложь?» – произвел ось на уме.

– Врун! Не был? Все равно подавай! Вынь да выложь, – сельник, запоздало поняв противоречивую суть сказанного им. – Торопись! Я т-тебе… Считаю до трех. Рраз… ды ва… два, – мешкал приводить в исполнение угрозу: – два… два («Двойственное всё на миру» – птичкою порхнуло в душе);

Думается, что переводчика легко, без труда мог бы и не только любитель острых ощущений понять. Ложью или, скажем, не полной правдою, что также – обман, в ходе разговора, не лучшего (что значит: худого, языком старины) в том, как деревенский боролся, ратовал за правду – не пахло… Стрелке показалось, мужик делает последний замах.

– Вершин, не моги убивать! – проговорился толмач.

– Дам, выложу… сейчас, погоди… вот, – не попадая в карман левою, свободной рукою зачастил переводчик – и, попав наконец, мысленно, в себе произнес: «Гвоздь. Талер или, кажется шлант… круглое чего-то».

– Шарь, шарь! Получше, хорошенько. Так, так; сыщется, – покрикивал сеятель, – под жалом серпа.

– Ты! Но-но…

Трубка поломалась, новехонькая, – понял ездец. Выкинуть? Потом, недосуг. Что еще? Игральная кость; сухарики. Огни́во, кремень… Девка откафтанная, дробь, чуть потяжелее – жакан. Господи, чего только нет!.. Выручального… Ищи, не ищи. Золото на падаль сменял: конь – так себе… Пистоль не помог. Раненный, как будто бы в голову, кабанчик – сбежал. Мог бы – «Хорошо или плохо? Мелочь, по великому счету, или лучше сказать: мог бы пригодиться на лучшее, – мелькнуло в мозгу, – страченный впустую заряд».

– Выверни побольше карман! Вываливай!.. Чем больше, тем лучше. Ну-ка поживее… прибью.

«Спробуем?.. Коняга, пистоль… Выменил… Зачем, дуралей? Нету золотишка – тю-тю. В естях – уязвленная совесть, половинка, не меньше, лучше бы – побольше… сойдет; досыть… колоток от бренчала – походя, случайно сорвал… Пыж, войлочный, деваха (без парня – пуговка, пришить бы)… Ну влип! Думай, переводчик!.. тяни».

Вершин, продолжая покрикивать уже прозревал с лишком очевидную истину, что как ни стращай нужного, увы ни в штанцах с кишенями, ни где-то еще (в поддевке, на меху??) не найдет; как быть? – соображал селянин; вот, недоуменно похмыкав с видом простеца, переводчик медленно, с большой неохотою (возможно, стыдясь некоторой части вещей, – предположил пешеход), вывернув карманы явил чуть ли то не всё нажитое в городе, что только имел; вслед зеркальцу – блеснуло чуть-чуть в свете догоравшей зари – под ноги, в чепец улеглась, брякнула вторая подковка…

Можно бы, пожалуй вести менее крутой разговор. Лучше разбираться по делу без ножей, по-людски; спокойнее; как, слыхом речет людие, истцы да ответчики в судебной избе; жен по временам опускается, клюет; не пустяк: выговори сей, нападатель очевидную ложь, выбранись, что, в общем терпимо – серп, отяжелевший (чур, чур!) вздумает еще чего доброго… недоброго; ну… склонен самовольно упасть на голову, сам по себе – доказывай тогда правоту тем, что не хотел убивать! – «Лишнее», – мелькнуло в сознании. – На Божьем суде грех смертоубийства, нечаянного, невзанарок ни воину, ни голи бездомной, ни же богачам не простится.

– Нет-ту. И не будет. Внялось? понял? – переводчик: – «Потом, чуточку позднее дойдет. С помощью… Попытка не пытка», – проронил для себя, в целом непонятно для Парки;

Спробуем, – итожил ездец, сунув пистолет, не заряженный, как знаем под мышку и не торопясь, по одной складывая вещи в карман. – Зришь? Девка откафтанная – проблядь, куля, – бормотнул в никуда, – зеркальце… Получше гляди, даб не говорил занапрасно. Вишь? Зорче, зорче! Понял? И не будет… ага; «ежели удастся задуманное», – молвил в себе.

Вдруг Стрелка замер, филином уставясь на тракт; Вершин обернулся – и понял; болью, замутившей мозги. Скажем от себя: догадался почему и не будет. Просто: переводчик втемяшил истину прикладом руки, то бишь, поточнее стволом. Бахнул, по главе поселянина оружием так, что искры полетели из глаз.

(Все в мире постоянно меняется, на каждом шагу. Небывалое, с течением времени – обычная вещь. Неожиданность, любая – возможна. Те, кто говорят о каком-то кажущемся или возможном в жизни, на миру постоянстве, как бы, на поверку – лжецы; свидетельство: удар пистолетом).

Дернувшись, крестьянин запнулся о выставленный вслед за ударом Стрелкою носок башмака, сгодившегося также на лучшее, и после чего кулём, не ощутив приложения свободной руки ворога, толкнувшей в плечо рухнул, как подкошенный под ноги, а выпавший серп, зацепив грубую, на счастье долонь плюхнул, завершая отлет в околодорожный прокоп.

– Верно, бобылёк: не заряжен!.. якобы. Ага, получил. А, не приставай к городским. Полюби? Знай наших, – толмач.

Из вымаранной грязью долони вставшего, сперва на колени выкатилась чермная струйка – Вершин, не заметив ее выпятнил рудою армяк; думалось, течет с головы. Нет; сух. С тем, во одночасье припомнилось: пред тем как идти к жертвенному камню, за тракт вздел на голову старый колпак, валяный – подарок отца, несколько смягчивший удар;

«Пёк доменный умаливал; но. Теща упросила надеть. Думалось, порою: теплынь – лето красное. (Не так, чтобы – очень…) Яко бы: родитель помог, царствие небесно; эге ж: студова, где мати лежит. Но, да и – вещунья, по-своему, с другой стороны. Оба, – промелькнуло в душе Парки, получателя, – дык. Уох-х… соополчась, помогли. Надо же! А, выброси вещь? Старое бывает получше нового! Иде же боец? Онде, – спохватившись, мужик. О-ой».

Хлюпнуло, в канавке; толмач, виделось, увязнув по щиколотки в донную грязь шествовал, с конем на большак; вот, на полдороге помешкал чуточку, в подножной воде. Кланяется, ворог… Чему? Краги-те, подлец замарал, чается, в прокопной грязи;

С тем Парка, через шаг, через два, медленной, так скажем трусцою (наподобие тех, кто борются у нас по утрам, сограждане за лучшую старость), охая, пустился вдогон;

Пал; встал. – «Спокойнее беги, не уйдет», – произвелось на уме;

– Стой! годь, пожалуйста, – изрек на лету, в падении, споткнувшись вдругорь.

– Славно угостил? Заживет. А, не приставай по-пустому, – с полуоборотом, ездец.

Встав, сельник, про себя чертыхнулся; вспомнил на каком-то шагу громкопродолжительный брех доброго десятка собак, слышанный в туманную рань – лаище, когда отплывал за реку, в Селуев затон;

«Мелочь, пустяковина – брех, чаял, забираясь во Мью, лай-переполох на деревне как-нибудь, со временем кончится, а прочее всё, лучшее, так скажем – пребудет; свычным показалось, крестьянину, – не город… И там… Тоже; как бы то, оно ни побольше. Громче? Да не все ли равно? Мелочи. А, нет, не совсем: двоица богатых собак, видели – одна в армяке, помнится (от зельной жары) водят за собою хозяек; человеководы, ага. Кто главный в эдаком содружестве ног… душ? Проще говоря, – обобщил, потрагивая темя, – в шестерке. В набольших собаки, раз так. Борются, по всей вероятности за первое место… Важно ли? не наша печаль… Смех! Более существенно собственное – то, что стряслось тут, на Голодуше, под городом. Воистину пень; да уж; не предвидел дальнейшего, – мелькнуло у Парки. – Мнилось, на воде: пустяковина, подумаешь – брех; дескать, ни к чему беспокоиться напрасно, – ан нет. Лай кончился, как знаем доподлинно, а тещин поклон, оберег заветный скончался… Временно, так будем считать.