Г.А.: То, о чём говорилось уже выше. Ну, и, конечно же, способность чувствовать основное историческое движение жизни, слышать её живые голоса, нередко прерываемые шумом так называемого информационного взрыва.

Чтобы учить, надо много знать и верить в то, чему ты учишь. Это не должно быть лицемерием. Сейчас всё быстро делается, но я всё равно считаю: нужно глубже «всматриваться» в людей. Чтобы писать о человеке, надо хотя бы нравственно сравняться с ним.

– Как? И с негодяем? Самому пасть?

– Вергилий вёл Данте по аду, свёл поэта с величайшими грешниками. Но тот, познав их, воспел свет, Беатриче.

И вот ещё что. Сейчас, к сожалению, всё решает «скоропалительность». Но, тем не менее, если мы хотим жить в своём Отечестве, среди своего народа, то придётся народ спасать. Разумеется, сейчас мы поднялись на какой-то другой социальный уровень.

А мы всё браним предшественников советских, что пели душевно:

Вернёмся ж на родину, люди добрые.

Она так ждёт прихода – «у пруда, под ивою».

Корр.: Журналисты изменились, а вот читатели?

Г.А.: Сейчас люди, повторяю, мало читают, особенно умное. А ведь нет греха, кроме глупости. Все как-то «самовыражаются», но это было и раньше. Правда, раньше являлись иногда гении, которые могли «самовыражаться» талантливо и стать примером. Они могли всё как-то сконцентрировать и выдать творение, которое становилось эталоном, учебником жизни. Сейчас гениев вроде бы и нет, а «самовыражаться» хочет каждый.

Я иногда давал почитать во дворе свои вещи. У меня была книжонка, в которой написал о своей малой родине, рассказал небольшую историю, но не через своё восприятие, а глазами окружающих людей. Дал эту книгу одному своему дальнему родственнику – будущему журналисту. Родственник поразился: «Ой! А что, можно так писать?» Он прочитал брошюру, дал её своим товарищам. В итоге – прочёл весь их факультет, и книжку затёрли до дыр. Видимо, интерес-то есть.

Вот Шолохов: его же считают сталинским сатрапом, мол, «Поднятая целина» воспела раскулачивание… Ничего подобного, наоборот! Когда сейчас перечитываешь роман незашоренными глазами, понимаешь: как же правдиво, с какой болью это всё отражено!

Корр.: Будь Вам сейчас 20 лет. Чем бы Вы занялись в первую очередь?

Г.А.: Я бы изучил свою родословную. Надо знать своих предков, понять их поступки и не винить за то, что сделали они когда-то что-то не так. Об этом, знаете, Даниил Андреев в «Розе мира» хорошо сказал: упрекать предков за их, скажем, непредусмотрительность – это всё равно, что упрекать строителя российского флота Петра I за несоздание им современной авиации.

Мусульмане, как мне известно, знают всех членов своего клана до одиннадцатого колена. Я же своих предков знаю лишь до третьего от силы. А ведь какие были люди! Деды у меня на Бородинском поле воевали, и в Полтавском сражении участвовали. И такая штука: я, например, женился на девушке – Татьяне Скрицкой. Её предки по отцу во времена Екатерины бунтовали. Тогда их усмирял сам Суворов, многих отправили в Забайкалье. Как и прадедов моего тестя – советского генерала и сталинского сокола. Интересно, не правда ли?

Недавно мы отмечали юбилей Н.Н. Дроздова. Говоря заздравный тост, я не мог отметить, что прадед Николая Николаевича – святитель Филарет (Дроздов) являлся духовным руководителем архитектора Тона, создавшего Храм Христа Спасителя, редактировал манифест царя Александра II об освобождении крестьян от крепостной зависимости и сохранил нам А.С. Пушкина как национального гения. Пушкин был убит на дуэли. Хоронить его следовало вне церковной ограды. Представляете, что было бы, если Пушкина так и схоронили. Какой козырь был бы дан в руки всякого рода раскольникам отчизны нашей. Филарет отстоял перед царём право захоронения поэта по христианским правилам, сделав тем самым Александра Сергеевича объединяющим началом всех нас. Вот ведь как бывает.

Корр.: Мы учимся на кафедре печати, и она у нас самая большая по численности. Каково будущее печатных СМИ?

Г.А.: Университет – это счастье наше. Вот мы пришли учиться. Что мы на первом курсе изучаем? Древнерусскую литературу. У нас была преподавательница Татаринова. Так вот она нам Библию читала, Евангелие. Преподносила их как памятник культуры, обращала внимание на образность святого писания, на яркость, на умение апостолов изумительно выразить мысль. Будучи сестрой известного драматурга Корнейчука, написавшего пьесу «Фронт», Татаринова высказывала такие мысли о войне и мире, значение которых осознал я, только дожив до сегодняшнего расхристанного времени. Она говорила о человеческом разуме, который един и который может покончить с предрассудками наций. До тех же пор пока в войне видят зло, она всегда будет обладать известной привлекательностью. Когда в ней научатся видеть вульгарность, она не привлечёт никого. Конечно, такая перемена произойдёт не скоро. Но должна произойти. Страна, народ, объявляя войну другой стране, непременно вспомнят, что тем самым они рушат и себя, и собственную культуру. Воевать – ненавидеть. И разве можно создать песнь ненависти, как говорил Гёте, не ненавидя! Песнь ненависти… Это же противно человеческой сути.

Но о печатном слове, газетах. Они, по-моему, что книги. Они раритет, материальное воплощение культуры. То, что прозвучало на радио, телевидении – блеснуло и ушло в небытие.

Быть может, я тут немножко утрирую, отстаиваю честь газетного мундира. Но, право, уверен на все сто: запечатлённое, вырвавшееся из страстной груди слово будет востребовано всегда. Вспомним стихи Николая Рубцова о не земной радости человека, способного:

Выше приведённое интервью было опубликовано в научно-практическом издании «Идеи и новации». Цитировалось на слёте молодых журналистов в Дагомысе, рекомендовалось к изучению на факультете журналистики.

В альманахе были приведены беседы со многими представителями СМИ старшего поколения. Понимаю, всего того, что наговорили мы, старики, вместить разом не смогло бы никакое издание.

Я, например, «растекался по древу» перед юными слушателями чуть ли не четыре часа. А в итоге напечатано то, что вы только что прочитали.

Но тщеславие распирает. И так хочется поведать, хотя бы кратко, о том, что осталось за бортом. Извините, но, может и пригодится это кому-то.

Оппоненты – не студенты, разумеется, не раз одёргивали меня: «носишься со своей деревней, как дурак с «писаной торбой». «Чего тогда торчишь в Москве, езжай в свою берлогу».

Н-да… Пушкина тоже гнобили за русскость вельможи, прозападники, кричали даже: «Исписался Александр Сергеевич!».

Нет теперь моей родовой деревни (заросла лесом), по поводу которой говорил и говорю: «Ох, если бы жива была она, от которой впитал я великорусский говор, своеобразный, богатый великими смыслами, отливающий необыкновенными оттенками чувств и человеческой красоты, – я положил бы её ногам всё, что скопил приобрёл и что делал, уверен теперь, лишь бы только добиться признания её и одобрения. Её – и никого больше.

Многого захотел.

Для этого надо быть по крайней мере пророком. Но ведь нет пророка в своём отечестве («Святое писание») и стремится талант в Париж, чтобы блистать (Оноре де Бальзак).