Винсент с удивлением констатирует, что возвращается к жизни. От болезни у него осталось только тоскливое настроение, сомнение – «к чему выздоравливать?» – но, «поскольку старик Панглос утверждает, что все к лучшему в этом лучшем из миров, – как можно в этом сомневаться?» Когда брат получит картины, над которыми сейчас работает Винсент, он тоже успокоится и утешится, если только, добавляет Винсент, «сама моя работа – не галлюцинация». Пусть Тео как можно скорей женится. А Винсенту пусть дадут возможность работать в полную силу, приняв только некоторые меры предосторожности (предосторожности необходимы – Винсент сам признается, что в периоды, когда он работает без передышки, он «теряет все жизненные силы»). Только бы ему дали работать! Работать, чтобы расплатиться с долгом! «Если нет необходимости сажать меня в палату для буйных, значит, я еще гожусь, чтобы оплатить хотя бы товаром то, что я рассматриваю как свой долг». И Винсент кончает патетической фразой: «Ты все это время терпел лишения, чтобы содержать меня, но я возвращу тебе долг или умру».

Винсент работает все с большим напряжением. Образ «Колыбельной» настойчиво преследует его, он вновь и вновь возвращается к этой теме. Характерная черта Винсента: он любит, вернее, испытывает потребность трактовать ту или иную тему в разнообразных вариантах, пока не исчерпает ее.

Винсент имел право говорить о живописи как о «развлечении» и лекарстве; она действительно помогала ему справляться со смятением чувств, освобождаться – хотя бы временно – от того, что угнетало его и грызло его душу, пока не преобразовывалось в творческий порыв. 30 января – стоит чудесная безветренная погода – Винсент начинает третью «Колыбельную». «Мне так хочется работать, – восклицает он, – что я сам поражен!»

И вдруг энтузиазм сменяется угнетенным состоянием и нервозностью. Винсент сам замечает, что в его речи «еще чувствуются следы былого перевозбуждения». Но ведь в «славном тарасконском краю все немного тронутые». Так утешает Винсента Рулен, он приехал на один день повидаться с семьей, которая еще осталась в Арле. Да и Рашель, которую Винсент навестил как-то вечером, твердит то же самое. Безумие – местная болезнь. Чуть ли не у каждого – постоянные приступы лихорадки, галлюцинации. Ха-ха! Гоген был прав. «Странное местечко так называемый славный город Арль».

Однажды утром Винсент отправился в лечебницу к Рею. Врач брился перед зеркалом. Винсент увидел бритву. Опасный огонек вспыхнул в его глазах.

– Что вы делаете, доктор?

– Ты же видишь, бреюсь…

Винсент подошел ближе.

– Давайте я сам вас побрею, – сказал он, протягивая руку к бритве.

К счастью, доктор перехватил взгляд Винсента.

– А ну, убирайся отсюда! – закричал он.

Смущенный Винсент скрылся.

В начале февраля Винсент получил от брата 100 франков. Но он «очень устал» и ответил Тео только через три дня. Рей предписал Винсенту побольше гулять и не заниматься «умственной работой». Тем не менее Винсент продолжает писать. В общем, в январе он поработал недурно. Если бы так шло и дальше, ему было бы легче на душе! «Наши честолюбивые мечты так потускнели», – с горечью констатирует он. Ох уж этот Арль, город безумия! «Я пообещал Рею при первом тревожном симптоме вернуться в больницу и вверить себя попечению психиатров Экса или самого Рея… Имей в виду, что я, как и ты, выполняю предписания врача, насколько это в моих силах, и рассматриваю это как часть своей работы и своего долга».

Лихорадочное возбуждение, угнетенное состояние духа, новая вспышка энтузиазма и опять упадок сил. Потом вдруг Винсенту начинает казаться, что его хотят отравить. У него начинается бред. Рассудок его помрачается. Безумие второй раз накладывает на него свою безжалостную лапу. Рей, который не спускает с Винсента глаз, вновь помещает его в больницу.

13 февраля, обеспокоенный упорным молчанием брата, Тео послал телеграмму Рею и по телеграфу получил ответ:

«Винсенту гораздо лучше. Надеемся вылечить, держим больнице. Настоящее время нет причин беспокойства».

Несколько дней спустя Винсент, к которому вернулось сознание, с отчаянием начал понимать, что отныне над его жизнью нависла постоянная страшная угроза. Декабрьский припадок не был, как он надеялся, случайностью, «причудой художника»: это серьезное психическое заболевание. И однако, писал Винсент, «зачастую я чувствую себя вполне нормальным». В полном смятении он не знал, как поступить.

Может, его место в психиатрической лечебнице? Винсент согласен, чтобы его туда поместили. Но при одном условии, с достоинством оговаривает он: Винсент требует «как художник и рабочий», который до сих пор в своем труде сохранял полную ясность ума, чтобы его предупредили заранее и заручились бы его согласием. Впрочем, ему не хотелось бы уезжать из Арля, признается он. В Арле у него есть друзья, и поэтому он даже как-то сроднился с городом. Пусть арльские обыватели недолюбливают художников, рассказывают невесть что о «мазилах» – каких только пошлостей не слышал Винсент о себе самом, о Гогене и о живописи вообще! – все-таки Винсент здесь не совсем одинок. Хотя, казалось бы, где ему может быть хуже, чем здесь, «где я уже дважды побывал в палате для буйных?» – с горечью замечает он.

Между тем, пока Винсент болел, пришло письмо от художника Конинка. Конинк сообщал Винсенту, что собирается приехать к нему в Арль со своим приятелем. Ни в коем случае! Южной мастерской больше не бывать! Разве Винсент может теперь приглашать в Арль кого-нибудь из художников? Нет, никогда!

Бедная мастерская! Винсенту снова разрешили выйти из больницы и возвращаться туда, только чтобы есть и спать. Первым делом он отправился к себе домой. Но что за разгром он там застал! В его отсутствие произошло наводнение. На стенах дома, который все это время не отапливался, выступила вода и селитра. Картины Винсента валялись на полу в грязи. «Это сильно подействовало на меня, – писал он. – Разорена не только сама мастерская, но погибли и картины, которые служили бы воспоминанием о ней, и поправить это нельзя, а я так хотел создать что-то простое, но долговечное».

Если бы только он мог зарабатывать себе на жизнь! После декабрьского припадка Винсент надеялся, что наступающий год будет более спокойным. Но все рухнуло. И вот наконец 21 февраля – ровно год назад Винсент приехал в Арль полный надежд – Винсент вновь взялся за кисть. Он начал четвертый вариант «Колыбельной».

Тео хотел, чтобы брат жил поближе к нему, и предложил Винсенту приехать в Париж, но Винсент ответил: «Суета большого города не для меня».

Следуя советам Рея, Винсент совершает прогулки. Дни стоят солнечные и ветреные. Иногда за Винсентом увязываются мальчишки, они кричат ему вслед: «Тронутый!» – и бросают в него камнями. Винсент спасается бегством, прячется. Нет, в самом деле, Арль – город безумцев, все его обитатели не в своем уме. И эти оголтелые мальчишки!.. «В здешних краях иногда случается, что на всех жителей нападает внезапный страх, как в Ницце во время землетрясения, – рассказывает Винсент брату. – Вот и сейчас весь город в какой-то тревоге, никто не может объяснить почему, а я вычитал в газете, что как раз неподалеку отсюда снова были небольшие подземные толчки».

Дети кричат: «Тронутый!» И о том же шепчутся жители Арля, когда Винсент с перевязанным ухом проходит по улицам в своей меховой шапке, в одежде, испачканной краской. Каждый знает его историю – скандальную историю, в которую замешана «девица из заведения», об этом и газеты писали. До приезда Винсента в городе почти не слышали о странной породе людей, называемых «художники». Одной своей профессией Винсент уже внушал подозрение арлезианцам. Художник! Какой-то нищий, работает как одержимый под порывами мистраля, на самом пекле и вдобавок даже в жару носит теплое пальто и шейный платок. Конечно, он безумен, газетная хроника это подтвердила. И при этом опасный безумец, а его оставляют на свободе, подумать только – решаются оставить на свободе!