Стараясь ступать бесшумно, инквизитор продвигался по коридору, минуя редкие факелы и растворяясь в тёмных промежутках между освещёнными участками. Неожиданно коридор расширился, выводя Герхарда в некое подобие зала, откуда веером разбегались ещё пять проходов. Этот зал не был знаком инквизитору. Прижавшись к стене в полумраке, он внимательно осмотрел комнату и скользнул в ближайший по правую руку коридор.

Какой-то из этих ходов обязательно выводит наверх.

Эта каменная кишка была освещена точно так же, как предыдущая, и точно так же здесь не было никакого движения воздуха – только застоявшаяся тухлая вонь.

Стонущий вопль резанул по ушам неожиданно – Герхард молниеносно отскочил к стене, скрытый в рукаве клинок изготовился к битве. Но в коридоре по-прежнему было пусто, и воцарившаяся тишина недвусмысленно утверждала, что опасности нет.

Герхард выждал несколько мгновений и был готов двинуться дальше, когда вопль повторился – на этот раз слабее. Крик доносился откуда-то сбоку – вероятно, со стороны одного из бесчисленных тёмных провалов, которыми то и дело прорезались стены коридора. Свет не достигал провалов, и Герхард мог различить только однообразные чёрные квадраты, расположенные над полом на высоте двух локтей.

Прислушиваясь, инквизитор медленно пошёл вдоль стены. Наконец его ухо уловило скребущий звук и шорохи, раздавшиеся совсем близко. Герхард поднял голову – он стоял возле очередного квадрата.

Заткнув клинок за пояс и сняв со стены чадящий факел, инквизитор приблизился к провалу. Пляшущее пламя выхватило из мрака толстую каменную кладку. Сам провал оказался невелик, в него едва бы смог протиснуться взрослый мужчина. Но шорох шёл определённо отсюда.

Из провала тянуло смрадом, но не тем, уже привычным, застоявшимся воздухом, что наполнял коридоры, а сладковатой гнилью. Факел высветил камеру, в которую и вёл провал – пол камеры оказался гораздо ниже уровня коридора. Бегущие по сырым камням отблески огня высветили виновников шороха – крупных, упитанных крыс, шарахающихся по углам от неожиданного света. На полу валялись розовато-серые куски. Крысиная добыча.

Герхард протянул руку с факелом дальше в проём – и увидел источник пиршества грызунов.

На полу под провалом, далеко внизу, лежал человек… вернее, то, что когда-то им было. Видимо, узник пытался вскарабкаться к проёму по отвесной стене – кладка над ним была испещрена тёмными пятнами и изрезана царапинами. Должно быть, последнее «восхождение» оказалось роковым, и сейчас несчастный лежал на полу, неестественно вывернувшись. Кончики судорожно вытянутых пальцев тянулись к стене, будто она, его убийца, обещала спасение. С потолка камеры срывались капли и падали узнику на лицо.

Тень метнулась по полу – одна из крыс безбоязненно подбежала к телу и вгрызлась в то, что когда-то было ногами несчастного – жуткое месиво из мяса, обломков костей и обрывков ткани. И тело узника вдруг дёрнулось, а из почерневшего рта исторгнулся стон.

Герхард отпрянул. Сдерживая тошноту, он воткнул факел в кольцо на стене и на негнущихся ногах побрёл дальше – как можно дальше от ужасающей иллюстрации безжалостности слуг Господних.

Этот коридор, как и предыдущий, закончился тупиком. Инквизитор развернулся и почти побежал обратно, стараясь поскорее проскочить мимо ужасного проёма и не думать о том, что могут скрывать другие провалы.

Следующий проход оказался братом-близнецом предыдущего. Те же редкие факелы, те же проёмы в стенах. И – неожиданно просторная камера, отделённая толстыми прутьями. Один из факелов висел напротив неё, и сквозь частокол железа Герхард увидел вдову.

– Мота! – негромко позвал он, приближаясь.

Вдова подняла всклокоченную голову. Кутаясь в грязное платье, она сидела на полу посередине камеры, и узилище казалось чересчур просторным для её тощего тела. Странно просторным.

– О… – её рот округлился, а в глазах появилось осмысленное выражение.

– Мота, я…

Герхарда прервал громкий хруст. Вдова вздрогнула и втянула голову в плечи, сжимаясь в комок, а инквизитор к своему ужасу увидел, как стены камеры сдвинулись.

Он быстро оглядел решётку – и мгновенная надежда улетучилась. Всё тот же замок под ключ сложной формы. Мота с надеждой смотрела на него.

– Что значит двенадцать? Что ты пыталась мне сказать? – шёпотом спросил он, отводя глаза.

– Я никогда не была замешана в делах богохульных, – заплакала вдова, – я ни…

– Я ни в чём тебя не обвиняю, – попытался успокоить её Герхард. – Я просто хочу узнать.

– Вы всегда так говорите – а потом сажаете людей в темницы! – с неожиданной ненавистью выкрикнула Мота.

– Тише! – Герхард обернулся, но коридор был пуст.

– И вы уже меня осудили и бросили тут помирать! – она всхлипнула, размазывая по лицу мутные слёзы и сопли.

С противным, режущим слух хрустом стены камеры сдвинулись ещё на пол-локтя.

– Выпустите меня, я всё вам скажу! – завопила несчастная.

– Я не могу, – устало произнёс инквизитор.

Мота обречена. Даже если он чудом вскроет замок, эта умалишённая переполошит всю крепость.

– Скажу всё-всё, что захотите услышать, то и скажу! – ныла вдова, прижимаясь к решётке.

– Прости, – Герхард в последний раз взглянул на Моту – от несчастной явно не будет никакого толку. – Я такой же осуждённый, как и ты.

Он развернулся и скрылся в темноте.

– Антонио! – донеслись до него скулящие всхлипы.

Пробираясь по коридору, Герхард старательно душил в себе голос совести. Мота не протянет и дня. Даже если её вытащат из каменной душегубки, пыток она не переживёт. Но, скорее всего, о ней просто забудут – особенно теперь, когда привёзший вдову дознаватель мёртв, а донос на его покровителя наверняка уже лежит на столе епископа.

Добравшись до конца коридора и уткнувшись в очередной тупик, инквизитор выругался про себя. Вдова вопила, как одержимая, и рано или поздно кто-нибудь явится на её крики. Надо было убираться, и побыстрее.

Но не успел Герхард сделать и шага обратно, как стены впереди озарились рыжими бликами, а по коридору прокатилось гулкое эхо голосов.

Деваться было некуда, и Герхард втиснулся ногами вперёд в один из проёмов, ведущих в жуткие камеры-склепы. Толщина стен здесь была такой, что он без труда уместился в проёме, распластавшись животом на сырых камнях и свесив ноги в камеру.

Гул приблизился, и ухо уже различало отдельные голоса. Зажав в руке клинок, Герхард выжидал.

Стражников было двое. Один из них, судя по голосу, молодой, грубо приказал вдове замолчать. В ответ послышалась невнятная мешанина из угроз и рыданий.

– Пойдём, – прогудел второй, – глянем дальше, что-то тут неладно.

Инквизитор затаил дыхание. Пляшущие отблески становились всё ярче – стражники приближались. И, когда первый из них поравнялся с проёмом, Герхард выбросил вперёд руку и молниеносно полоснул солдата по шее клинком. Он ещё успел заметить удивлённо-испуганное выражение в глазах стражника, прежде чем тот повалился на пол, роняя факел.

Второй солдат среагировал моментально. Отшатнувшись, он уклонился от клинка инквизитора и выхватил меч. Остриё оружия устремилось в проём, и Герхард, сжавшись, оттолкнулся от заплесневелой кладки. Тело скользнуло по мокрому камню, и он полетел в склеп.

***

По замыслу архитекторов замковых тюрем, камеры-склепы явно создавались как помещения, в которые можно только войти, но никак не выйти. Часть стены, примыкавшей к проёму, оказалась наклонена под острым углом – узнику, возжелавшему выбраться тем же путём, пришлось бы карабкаться даже не по отвесной, а по наклонной стене, нависающей над ним. И шанс уцепиться за склизкие от плесени и воды камни скатывался к нулю.

Герхарду повезло – он упал на кучу полуистлевших останков, смягчивших удар, а не грохнулся прямо об каменный пол.

Единственным, что освещало узилище, был слабый отблеск факельного огня, сочившийся в провал из коридора. Этого хватало, чтобы не натыкаться на стены – и не более.