— Лично я против тебя ничего не имею, — втолковывал мне Васенька. Вот Сашок — тот да. Ты же его доской чуть не убил. А что? Да, понимаешь, шеф приказал во что бы то ни стало тебя добыть. Он ведь слег, шеф-то, после того, как ты сбежал. Но лютует, так лютует!

Не очень я себе представлял, как это, заболев, можно лютовать. Машкин должен был лежать, слабо постанывая и проклиная меня тихим голосом. Хотя, от него всего можно было ожидать.

Тем более теперь, когда я, связанный, находился на заднем сидении красной «четверки», увозившей меня в Новополевку, на расправу к романисту-эпопейщику, и по совместительству — главе тамошнего крыла мафии Машкину. Один раз мне удалось вырваться оттуда. И я сильно сомневался, что этот побег удастся повторить.

Тот самый Сашок, которого я в прошлый раз огрел доской, сидел за рулем. Он не оборачивался, за всю дорогу не произнес и слова. Видно, в самом деле был зол на меня.

А Васенька разливался соловьем. Он крутился на сидении, то оборачиваясь ко мне, то приставая к товарищу. Очень он был доволен, что выполнил приказ шефа. Не знаю даже, думал ли он о том, что именно ему вместе с напарником придется откручивать мне голову по велению Машкина. Впрочем, может быть и не голову, а руки и ноги. Хотелось верить, что и на этот раз меня просто посадят в «холодную» и станут уговаривать. Да вот, что-то не верилось. Не такой человек был Машкин, чтобы дважды дать возможность мне бежать из его тюрьмы.

Лежать на заднем сидении «Жигулей» было не очень удобно. Под головой не было никакой опоры и поэтому, когда машина принималась скакать по очередным колдобинам наших всемирно известных дорог, я достаточно больно стукался о дверцу. Сверху на меня накинули старое пыльное одеяло, только голова оставалась открытой. Время от времени Васенька заботливо накрывал меня одеялом полностью и я догадывался, что сейчас мы будем проезжать мимо милицейского поста. Потом, когда я уже начинал задыхаться, захлебываясь мелкой автомобильной пылью, Васенька, все так же заботливо, откидывал край одеяла, освобождая мое лицо, и я понимал, что опасность миновала. Кем они хотели меня представить, если бы их остановили, можно было только гадать. Может быть, бараном, которого везут на шашлык по случаю свадьбы? Все это было бы достаточно интересно или забавно, если бы не одно обстоятельство. Я сам придумал и Васеньку и Сашка. То есть, не только их и не столько их. Тогда, лежа с Инкой в постели, я сочинял историю моего визита к Машкину, не думая ни о каких последствиях. Просто вдохновение нашло, и хотелось ей доказать, что могу не только редактировать чьи-то сочинения, но и сам писать не хуже, а может быть, и гораздо лучше, чем мои авторы. И тем самым попытаться удержать уже уходившую от меня Инку.

Все и кончилось бы на этом, понравься Инке мой рассказ. Но рассказ не понравился и, стоя у окна, я с горечью и тоской наблюдал, как уходит моя единственная женщина. Господи, как мне тогда захотелось, чтобы все, что я рассказал, оказалось правдой!

Стоило только захотеть…

Мне хотелось выглядеть в глазах Инки настоящим мужчиной. И я героически выстоял в своем рассказе против посулов и угроз главаря мафии, потом, оглушив его подручного доской, бежал из тайной тюрьмы, попадал в засаду, скрывался у своего друга в соседнем городе, получал в подарок револьвер.

И теперь история продолжилась. Не веря своим глазам, я увидел, как Инка указала очутившимся в нашем городе телохранителям Машкина квартиру, где я только что был с ней. В кармане куртки вдруг обнаружился револьвер, подаренный мне другом. Что оставалось делать? Защищаться…

Нелепая перестрелка завершилась тем, что у меня кончились патроны, и два здоровенных облома, гораздо более опытных в таких делах, чем я, скрутили меня, как котенка и швырнули на заднее сидение «Жигулей». Порождения моей фантазии…

Идиотское положение. И как выпутаться из него, я не знал. Оставалось принять правила игры и быть таким, как я и сам нарисовал себя в рассказе. Больше ничего путного разум мой не подсказывал. Да и не известно было, мог ли разум вообще что-то подсказать в этой безумной ситуации.

Но ведь был же, существовал такой — Машкин. Однако никогда я не ездил к нему в Новополевку, никогда не видел ни его дома, ни его телохранителей. И были ли они у того, реального Машкина? Более того! Я никогда в жизни не пил «Смирновскую» или «Финляндию», которыми по рассказу угощал меня Машкин. Но сейчас я очень отчетливо помнил и запах этих водок, и даже редкий для нашего времени вкус икры на бутербродах, которые так молниеносно приготовил Васенька.

Бред какой-то! Однако лицо мое болело, ныл выбитый большой палец на левой руке. Хорошо хоть, что этим фантомам не пришло в голову обрабатывать меня ногами…

Посмотреть в окно не получалось… Как только я пытался приподняться, Васенька ласково и настойчиво нажимал на мое плечо, приговаривая: «Лежи, лежи, паренек. Доставим в лучшем виде!» В конце-концов, устав сопротивляться, с гудящей от мыслей головой, я как-то незаметно для себя задремал.

Дом Машкина и впрямь оказался таким, каким я его описал. Но как следует рассмотреть все подробности мне не удалось. Сашок и Васенька споро проволокли меня под руки по коридору и зашвырнули все в ту же камеру «холодной».

Нет, я положительно сошел с ума! Все было, как в рассказе. Даже у нар, покрытых драным одеялом, не хватало одной доски. Именно той доски, с помощью которой выдуманный «я» выбрался на свободу! Я долго лежал, уткнувшись лицом в одеяло, пахнувшее потом многих людей, прошедших до меня через эту камеру. Я пытался понять, где, в какой точке реальное пересеклось с выдуманным и насколько это выдуманное было реальным сейчас, в этой моей безвыходной ситуации?

Грустно и глупо. Таких совпадений просто не бывает! Если я сам все это придумал и воплотил в жизнь, то в моих же силах и разрушить. Вот сейчас встану и…

Я поднялся и, взяв разгон, с силой ударился плечом в стальную дверь камеры.

Дверь не исчезла, даже не шелохнулась. А сам я оказался на полу с почти полностью парализованной от боли рукой.

Кой черт, фантазии! Самая настоящая, первосортная реальность. Настолько первосортная, что можно было больше не сомневаться — Машкин из меня нарежет мелкую лапшу в отместку за отказ издавать его роман.

Ну что же, козырь у меня был. Хотя и достаточно мелкий — на уровне шестерки-семерки. В конце концов, я мог согласиться на издание этого распроклятого романа. Мало ли у нас дряни выходит! А потом, мое согласие еще ничего не значит. Издавать или нет, решаю не я. Есть главный редактор, директор. А я человек маленький. Сумеет Машкин их убедить — его везение. Тогда и я кобениться не буду. «Если главный скажет: „Надо!“, то редактор ответит…» Что ответит? Неужели не ясно, что отвечать, идиот?!

Только вот как быть, если козырь мой не сработает? То есть, Машкину уже не потребуется мое согласие. И очень просто: директора с главным уговорит, найдет редактора не такого хлопотного. Что, нет таких у нас в издательстве? Да за милую душу! А меня, того самого… «Ин дер люфт!», как говаривали немцы. Совершенно свободно. Покажите мне человека, который в этом сомневается. Нет, только не меня. Я не сомневаюсь, я просто уверен, что выберусь и на этот раз. Вот только придумаю нормальное продолжение рассказа. С хорошим концом. Сейчас, дайте сосредоточиться.

А сосредоточиться не удавалось. В доме явно что-то происходило. Сквозь бетон потолка доносился слабый гул многих голосов, похоже, двигали мебель, чем-то резко стучали. Может быть, милиция нагрянула и меня сейчас обнаружат и освободят? Хотя какая милиция? Я же сам описал, как за мной на милицейском «УАЗе» охотились. Так что спасения с этой стороны ожидать не приходилось.

Перевернувшись на спину, я продолжал раздумывать над возможностями выхода из этого фантастического мира. Конечно, можно было бы пустить все на самотек, надеясь, что фантомы просто развеятся, расплывутся туманом, и я вновь окажусь в квартире моего знакомого и буду с тоской смотреть, как Инка выходит из подъезда и перебегает улицу, чтобы никогда уже больше не встретиться со мной. Я бы согласился сейчас и на это! Но слишком слаба была надежда…