Все же врачи и медсестры, вместе с поваром госпиталя, раздобывшим где-то книжку о питании ребенка, разработали специальный рацион кормления. Чтобы укрепить ослабевший организм мальчика, ему назначили поливитамины и кварцевое облучение. Нужно было видеть, с какой охотой растягивался он под искусственным солнышком в кабинете физиотерапии. Одно ему очень не нравилось: что при этом завязывают глаза. Он начинал бурно протестовать и, греясь в теплых лучах, то и дело пытался содрать повязку.
...Приближался новый, тысяча девятьсот сорок третий год. К тому дню, когда мне, по дороге в редакцию, впервые удалось познакомиться с Гасиловым, завернув на часок в полевой госпиталь, Гасилов, вооруженный костылем и палкой, уже совершал небольшие прогулки по просторной палате.
Мне его показали, и я несколько минут наблюдал за ним издали. Шофер Васьков, с которым я познакомился раньше, когда его командиру еще делали первую операцию, не преувеличил. Это был в самом деле на редкость крупный и могучий человек - широкоплечий, с сильными руками и ногами. Лицо его, тоже крупное, отличалось приятными чертами и мягким выражением, свойственным сильным и добродушным людям. Светлые глаза светились доверчиво, по-доброму.
Нас тогда познакомил хирург, оперировавший Гасилова. Зампотех сразу спросил меня, не знаю ли я, где сейчас находится его полк. Я мог его порадовать и немедленно достал свой журналистский блокнот.
Он меня выслушал внимательно, потом сказал негромко и удовлетворенно:
- Так я и думал... Значит, продвинулись основательно. Иначе и быть не могло.
Вот тогда-то мы впервые заговорили и о Павлике. Гасилов показал мне ребенка, который бодро ползал по импровизированному манежу: в палате на полу разостлали кошму, а поверх нее постелили два одеяла. Раненые - кто сидя, кто стоя, а кто просто чуточку приподнявшись на подушках - наблюдали за каждым движением малыша с неподдельным восхищением.
- Надоело нам в корыте лежать, желаем побегать, - пошутил Гасилов.
Вот тогда-то и услышал я в первый раз от самого Гасилова все подробности о Павлике. Гасилов поделился со мной своими планами: ему не терпелось поскорее выписаться из госпиталя, вернуться обратно в полк, предварительно отдав Павлика в надежные руки. Но главное, что он собирался сделать по выходе из госпиталя, это усыновить Павлика по всем правилам.
- Буду я после войны жив или не буду, пусть мальчик никогда не сочтет себя потерянным или брошенным. Пусть не знает, что он - приемыш, он будет расти в твердой уверенности, что он - мой родной сын. Он мой! - повысив голос, решительно повторил Гасилов, и Павлик, уже привыкший к его голосу, поднял голову и удивленно посмотрел на него.
Не вставая с койки, Гасилов дотянулся до малыша руками, приподнял его в воздух, и глядя в смеющееся личико, произнес:
- Да, мой! Мой он и по крови, по той крови, какую народ наш проливает во имя Родины. Мой, кровный...
...За окном резко засигналила автомашина. Это наш редакционный шофер напоминал, что скоро стемнеет, надо спешить. Я стал прощаться с Юрием Петровичем, сказав ему, что непременно посоветуюсь в редакции, постараюсь написать о его благородном поступке.
Он удивленно поднял брови.
Как видно, ему и в голову не приходило, что доверительная наша беседа может стать всеобщим достоянием.
- Вот что, товарищ, - сказал он мне, помолчав, и уже совсем другим тоном. - Запретить вам писать об этом, я понимаю, никто не может. Но прошу вас, пообещайте твердо, что моей фамилии там не будет. И имя мальчика обязательно замените. Назовите меня Ивановым, Петровым, Сидоровым, как захотите. Не хочу, чтобы этот малыш, когда вырастет, вдруг счел бы меня чужим человеком. Надеюсь, вы меня понимаете?
Что оставалось делать?
Пришлось дать зампотеху честное слово, что если я напишу когда-нибудь о необычной судьбе "запасного гвардейца", то нигде не укажу ни подлинных имен, ни фамилии самого офицера или его приемного сына.
Мы пожали друг другу руки, и я сказал инженер-капитану:
- До скорой встречи! Я непременно вас разыщу.
Однако встретиться с Гасиловым снова, несмотря на поручение редактора непременно описать этот случай, о чем я говорил в самом начале, мне удалось не так-то скоро. Спустя две-три недели я сумел связаться с полевым госпиталем по телефону. Комиссар Михаил Борисович сообщил, что в январе наступившего 1943 года инженер-капитан Гасилов вместе с другими выздоровевшими воинами был отправлен из госпиталя в Саратов. Там ему предстоит пройти медицинскую комиссию, которая определит, годен ли он к дальнейшей службе в армии.
- А маленький Гасилов где? Устроили его куда-нибудь? поинтересовался я.
- Это вы про Павлика? Он поехал с отцом в Саратов, а как же иначе!
Комиссар госпиталя, смеясь, рассказал, что Павлику в дорогу сшили ватные штанишки и душегрейку, снабдили его новыми пеленками и теплым одеялом. При отъезде Гасилов занял в госпитальном автобусе место для "пассажиров с детьми". Это всех очень развеселило. Вообще, когда еще садились в автобус, кто-то крикнул:
- Обождите, в первую очередь - главный пассажир!
И Гасилов уверенно пронес на руках спящего Павлика, удобно уселся, положив на колени тугой сверток с пассажиром Павлом Гасиловым, не отмеченным в госпитальной путевке...
- Как же теперь искать Гасилова? - растерянно спросил я у комиссара.
- Если будете в Саратове, наведите справку в горвоенкомате. Возможно, там скажут, куда он направлен.
Телефонный разговор был прерван, а с ним прервалась, как мне тогда показалось, и связь с самим Гасиловым и его маленьким найденышем. Правда, заметку во фронтовую газету я написал, изменив, как обещал, имена и фамилию.
ПИСЬМО ОТ ВОЕНКОМА
Дела мои сложились так, что никакой возможности отправиться в Саратов на розыски Гасиловых у меня не было. Ни о какой отлучке из Сталинграда, из редакции фронтовой газеты в начале тысяча девятьсот сорок третьего года и речи быть не могло. Дел хватало всем, в том числе и нам, журналистам, военным корреспондентам. Писать приходилось днем и ночью, хотелось рассказать о героях решающих боев, а героями в эти поворотные дни были все - каждый советский солдат, летчик, моряк, каждый командир нашей наступающей армии.
