— Ничего, ничего, все в порядке, — заверил Крабов и тут же принял жесткий сигнал:
Надо тебе время дать — за коньячком побегать. Будешь знать, как трепаться…
— Значит так, гражданин Пыпин, — отчеканил следователь, — сейчас Иван Петрович задаст вам несколько вопросов, и мы зафиксируем ваши ответы на магнитофон. Помните о смягчающих обстоятельствах.
Гражданин Пыпин понимающе ухмыльнулся, а Иван Петрович принял от Фросина новую радиограмму:
Я тебя документально вперед ногами вынесу, хвастунишка несчастный, и пленочку в субботу у Ломацких прокручу. Тебя этот Пыпин за пояс засунет и ушами твоими нос утрет. Тоже мне, король преферансный выискался. Только б Галка по своей дурной привычке не позвонила и настроение не испортила…
Галка, или Галина Семеновна, супруга Фросина, была знакома Крабову по двум-трем вечеринкам у Ломацких, но более всего пользовалась известностью в ином отношении — очень часто угадывала она кульминационные моменты допросов и именно в эти моменты звонила, выдвигая очередное безумное предложение, скажем, захватить преступничка и через полчаса явиться с ним в кафе, или что-нибудь в этом роде.
И сразу же Иван Петрович принял параллельное сообщение, почти наложившееся на предыдущее:
Что за тип? На начальника не похож, начальнику свое кресло предлагают. На обычного свидетеля тоже не похож — таких сразу представлять положено. А может, этот… тайный агент, может, на хвост мне повесили, а он на Ваську вывел? Спокойно, спокойно, и главное — не спешить…
«Ага, Васька!» — отметил про себя Иван Петрович и даже удивился, до чего просто начнет разматываться веревочка, которой сколько ни виться…
— Гражданин Пыпин, — начал он солидным и, как ему казалось, совершенно следовательским голосом, — что вы хотите рассказать о своем знакомом по имени Вася?
Краем глаза Крабов тут же отметил, что Макар Викентьевич вздрогнул от удивления, а гражданин Пыпин, которому он старался смотреть прямо в зеленоватые зрачки, изменился в лице.
— Нич-чего, — пробормотал Пыпин, — совсем ничего, не знаю никакого Васю.
Но в мозг Ивана Петровича уже вливалась пенистая волна правдивой информации:
Попался, идиот, влип, как последний урка. Ведь знал же, что с этим Васькой залечу когда-нибудь. Пронюхали, гады, догадались. Все. Каюк! Про Ваську молчать буду, ни звука про Ваську. Пусть сами берут его, и икону пусть у него берут, а я знать ничего не знаю, я даже могу опознать Ваську по шраму на носу. Скажу, что он мне и загнал те шесть икон, пусть докажут…
— Неужели вы ничегошеньки не знаете о Васе со шрамом на носу? переспросил Крабов. — И адрес его не помните?
Две встречные волны хлынули в Ивана Петровича:
Чего этот Шерлок Холмс выпендривается? Какой Вася?..
Еще бы не помню! Попробовал бы я забыть домик на Сливянке, спрятав там все свое состояние!..
Надо кончать — от начальства влетит, пожалуется Пыпин на привлечение посторонних…
— Да не знаю, ей-богу, ничего я не знаю, вот поверьте, — умоляющим голосом заныл Пыпин, и Иван Петрович подумал, что неплохо было бы легким ударом по темечку отключить Фросину его болтливое сознание.
— Вы не знаете Васю со Сливянки? — спросил он Пыпина, разыгрывая максимальное удивление. — И не можете назвать нам его точный адрес?
Могу… Подрубенская, 18–23, могу, но не хочу. Не был я там, и точка. Кто меня видел? А никто! Никто из посторонних. Так что, не дури ты мне голову, утка ментовская…
— Да о каком Васе вы меня спрашиваете? — вслух произнес Пыпин. — Не припомню я таких знакомых…
— И куда икону на Подрубенской прятали, тоже не припоминаете? спросил Крабов, победительно поглядывая на Фросина и одновременно соображая, в каком смысле его обозвали уткой — в медицинском или в охотничьем.
Судя по всему, у Макара Викентьевича добровольно отключилось мышление — его мозг не выдавал ни единого сигнала.
Чтоб ты сгорел! Ничего вы тут не знаете. Васька сам все прячет в тайник за батареей. Но Подрубенскую все-таки засветили. Крышка Василию, вечная память. Пусть один горит…
— Я же вам объяснил, гражданин начальник, что ни о каких Васях со Сливянки, ни о какой Подрубенской мне ничего неизвестно, — собрав последние силы, довольно твердо сказал Пыпин, и Иван Петрович в глубине души зауважал отчаянную твердость зеленоглазого.
«От таких женщины обычно без ума», — не по делу подумал Крабов.
— А где вы поджидали Васю, когда он церковь брал? — спросил он.
В машине поджидал, но как ты это докажешь? В машине, рядом с гастрономом. И Васька перепсиховал еще за мою стоянку на светлом месте. Дурак Васька — на светлом месте не так подозрительно…
Ответа вслух не последовало, Пыпин только беспомощно пожал плечами. И тогда Иван Петрович пошел с козыря:
— Сколько вы хотели взять за седьмую икону с этого, ну, как его?..
С Князя? Три с полтиной, но ведь жался он, собака, а теперь — ни ему иконки не видать, ни Васе свободы. Черт побери, неужели на Князя вышли? Вот тут и мне крышка. Два свидетеля, и я посередке. Прихлопнут. Если узнают, что Князь наводил на эту церковь, полезут и другие эпизоды, и Князь отгрохает настоящий срок. Сразу позвоню, как выскочу отсюда, сразу звонок… Две последние цифры — двойка и семерка, а то путаю. А вдруг и его взяли?..
Иван Петрович спокойно привстал, взял со стола большой телефонный справочник и начал его листать. Воцарилось молчание. Фросин был доведен до крайности и даже не шевелился. А Пыпин, уставясь в пол, продолжал — генерировать:
Князь заляжет на дно, к Симке на хату, а может, еще куда. Васька на меня понесет, но кто ему поверит? У него две ходки за плечами… Отобьюсь. Черт с этим тайником, другой устрою. Главное — выскочить отсюда и позвонить, а то Гаврилыч решит, что я его продал…
Иван Петрович карандашом подчеркнул «Княжевич И. Г.» и любезно протянул телефонную книгу Пыпину:
— Звоните отсюда и просите поскорее податься к Симке.
Это был рискованный трюк, но по тому, как сразу обмяк Пыпин, Иван Петрович понял, что попал в точку.
— Дайте бумагу, я все напишу, — глухо сказал Пыпин, и Иван Петрович, почувствовав себя подлинным хозяином кабинета, протянул ему несколько листов из пачки, лежавшей на углу стола.
— Макар Викентьевич, давайте пока покурим, — обратился он к медленно выползающему из сомнамбулического состояния Фросину.
И в голове у него замелькало:
Приходит тут дилетант с улицы, и все готово. Как? Как ему удалось? Ни черта не понимаю? Этот Пыпин ведь ни слова не сказал. Неужели Крабов всю ночь вел следствие? Но не мог же он своими силами разыскать и вора и барыгу. Да он и подробности-то ни одной не знал, даже с делом не знакомился. Что за чушь? Опять фокусы. Сначала на полтора червонца меня расколол, теперь на все три — попробуй добыть «Наполеон» без наценки. И Пыпина надо срочно арестовывать и всю его шайку. А я как раз хотел дело законсервировать, всем растрепался, что надо ждать, пока седьмая икона всплывет, что Пыпин, скорее всего, честный коллекционер. Кошмар! Если кто узнает об этом допросе, засмеют. Галка из дому выгонит. Вот и проучил толстого остолопа…
Обида вскипела в душе Ивана Петровича. Он встал и, не попрощавшись, довольно сильно хлопнул дверью. Настроение вконец испортилось.
«Скотина неблагодарная, — решил он. — И я добрый осел — за четверть часа утопил зеленоглазую кожанку, а вместо спасибо — толстый остолоп… Всем, всем приношу несчастье. И бедную Аннушку чуть до инфаркта не довел, и на службе не то, и здесь…»
Все не клеилось в жизни. И автобус, который ушел из-под носа, не клеился. И другой автобус, который сломался на полпути между двумя остановками, из-за чего Ивану Петровичу пришлось, чертыхаясь и невообразимо балансируя, пробираться с полкилометра по сплошной грязи, где фальшивые кочки расплывались при малейшем прикосновении, ничуть не мешая ноге проваливаться в очередную вязкую лужу. И еще была пустая, всеми покинутая квартира, без Анны Игоревны и Игорька. И, следовательно, в перспективе замаячил поход к теще с уговорами и выговорами, с нареканиями и обвинениями в тиранстве.
