В то время её мама получала сто сорок рублей в месяц, на них жили втроём с сестрой, но так дружно, весело, что нехватки денег почти не ощущали. Мама умела экономить, хорошо готовила, почти из ничего у неё получались вкусные кушанья, она даже умудрялась откладывать деньги, чтобы иногда порадовать своих дочерей покупкой нового платья, блузки или юбки. То-то была радость!

Сорок тысяч была сумма непонятная, огромная. Ксения в детстве и юности о деньгах не думала, это ей было совсем неинтересно, более того, деньги она считала злом и всегда высказывалась о них презрительно. Попытка купить её за деньги стала настоящим ударом, это было такое же кощунство, как не предать тело Полиника земле. Наивная девочка, идеалистка до мозга костей, она вдруг столкнулась лицом к лицу с реальностью, которая показалась ей омерзительной.

Чувство гадливости прошло только тогда, когда Ксеня наконец приехала к бабушке с дедушкой. Добродушные старики любили свою внучку, с ними было просто и спокойно. Ксеня помогала бабушке лепить вареники с творогом и ягодами, немного возилась в огороде, с дедушкой ездила рыбачить, а потом с удовольствием ела пойманную рыбу, с соседскими девчонками ходила в лес по грибы, и там, в лесу, было так хорошо… Зелень бесчисленных оттенков, мелкие цветочки и высокие зонтичные растения, травы, муравейники, зазывно торчащие мухоморы, которые она пару раз пинала, пока ей не объяснили, что лесное зверьё их ест как лекарство.

Тут была тишина, состоящая из множества тихих звуков: шелеста листьев, неопределённых шорохов, свиста ветра, голосов птиц, каких-то скрипов. И эта тишина была для Ксении прекраснейшей музыкой, и часто она забывала, кто она, зачем здесь, что делает, а просто стояла и слушала. Девчонки всегда теряли её и начинали кричать: «Ау-у! Ксенька, ау-у!» Тогда она как бы просыпалась, сбрасывала с себя остатки оцепенения, кричала в ответ: «Я здесь!» – и бросалась догонять летних подружек.

Об этом теперь редко вспоминалось, когда Ксения стала взрослой. Но ведь тогда она была счастлива, а потом почему-то утратила эту способность быть счастливой просто так – оттого что солнце, небо и облака, деревья и птицы, идёшь, дышишь и радуешься движению, и дыханию, и природе.

Исчезла простота и наивность детства, идеализм юности, жизнь стала вроде бы понятнее, но из неё пропала красота, которая каждый день удивляла маленькую Ксеню. А когда долго не любишь, не восхищаешься, не радуешься, то жить очень трудно.

Вот Ксении тридцать шесть лет, она восемь лет замужем, у них с Евгением есть сын, пятилетний мальчишка, которого они так хотели, в котором муж души не чает и которого Ксения, как ей кажется, совсем не любит. Она его любила младенцем, пока ему не исполнилось два года, пока Валерик был совсем маленьким и беспомощным, пока он хватался за её ноги и ревел, чтобы она не уходила. А потом ребёнок стал более самостоятельным, каким-то крепким косолапым мужичком, у них с папой появились свои дела, свои слова, и Ксения стала чувствовать себя порой совсем чужой и ненужной. Это мелькало иногда долю секунды, удивляло и забывалось, а потом странное ощущение стало повторяться чаще, задерживаться и пугать. Но Ксения держала его в себе, боролась с ним, анализировала и никому о нём не говорила, потому что ведь стыдно признаться в том, что разлюбила мужа и, главное, ребёнка.

А может, она их и не разлюбила, а просто осталась головной девочкой, слишком много рефлексировала, слишком многого ждала, а постоянный самоанализ может быть ой какой разрушительной силой.

Настроение у неё стало портиться, порой слёзы лились как будто не из-за чего, случались и истерики, и тогда уже Евгений обратил внимание на то, что с его любимой женой что-то происходит. Она уходила от разговора, отнекивалась, а потом разозлилась и выпалила всё, что у неё наболело на сердце. Хорошо, что Валерка был ещё в садике и не слышал, как кричала его мама: «Я больше тебя не люблю! Ты мне противен! Ты мне осточертел!»

У Евгения будто земля разверзлась под ногами – так неожиданно и страшно это прозвучало. «Ксеничка, дорогая, за что? Что я не так сделал?» – он лепетал что-то совсем беспомощно, по-детски, и Ксения, накричавшись и выдохнувшись, почувствовала жалость к этому ни в чём не повинному человеку. Ну в чём он виноват? В том, что не сумел удержать её любовь? В том, что оказался обыкновенным мужчиной? В том, что старался во всём ей угодить? В том, что так любит их сына?

Ксения тогда начала свою исповедь: что она чувствует, что пропало из её сердца, как было раньше и как обстоит теперь. Она сказала, что давно уже не любит, что ей тяжело жить без любви, что семейная жизнь и любовь не одно и то же, что она порой еле терпит его в постели, что ей хочется жить одной, только вот это невозможно, потому что есть сын. Пришлось и про сына сказать, что она не чувствует к нему любви, той, прежней любви, что была, точно была, когда он родился. И что теперь делать?

Для Евгения услышанное было потрясением, он сначала никак не мог поверить услышанному, думал, что это просто плохое настроение, очередная истерика, но чем спокойнее и отрешённее Ксения говорила, тем яснее становилось: нет, это не выдумка, так она в самом деле чувствует.

Они сидели на кухне, рядом с кухонным столом, на кухонных табуретках, где всё было таким обыденным, привычным, как манная каша и чай, сидели, уронив руки, опустив головы, подавленные. «Пора идти за Валеркой, – сказал Евгений. – Мы обязательно что-нибудь придумаем».

Испытывая стыд и вину перед семьёй, Ксения несколько дней была подчёркнуто внимательной к своим мужчинам, старалась их вкуснее накормить, развеселить, покупала дорогие игрушки сыну, а в глазах Евгения читала вопрос: «Как ты?»

В детском саду была какая-то повальная инфекция, и Валерка на неделю попал в детскую инфекционную больницу. У супругов начались постоянные разговоры по душам, Ксения не сдерживалась – кричала, обвиняла, плакала. Смотреть фильмы о любви она не могла: душили слёзы. Читать книги о любви не могла: начинало болеть сердце. Самочувствие ухудшилось. Терапевт поставил диагноз «гипертония», пришлось пить таблетки.

Однажды Ксения с утра отвела две пары в одном корпусе института, потом ехала на автобусе в другой корпус, и всё боялась опоздать, и всё равно опоздала, потому что промежуток между парами был небольшой, пообедать она не успела, впопыхах подбежала к раздевалке, сдала пальто, зашла в лифт и почувствовала дурноту. Очнулась уже на полу около лифта. Как она вышла, не помнила. Увидела над собой лицо мужа – он её встречал, так как его занятия уже прошли. «Как хорошо, что он такой внимательный», – подумала Ксения. Губы у неё с трудом шевелились, онемели. Евгений отвёз её на первый этаж, довёл-доволок до медпункта, там Ксению уложили на кушетку, померили давление, на вопросы она ответить толком не могла, тогда вызвали скорую помощь.

Хорошо, что больница оказалась рядом, что не прошло и часа после обморока, как ей уже поставили капельницу, что лечащим врачом оказался сын известного врача и преподавателя, знакомого Евгения. Провели полную диагностику, обнаружили патологию сосудов в левом полушарии и в шее, нарушение кровотока, но пролечили как надо, и через две недели Ксения почти полностью восстановилась: хорошо говорила, ходила, не пошатываясь, только с памятью были некоторые проблемы. При прощании врач сказал ей: «У вас был микроинсульт, хотя об этом в выписке не сказано. Вы ещё молоды, но дальше будет хуже, поэтому берегите себя, вовремя обследуйтесь и выполняйте все предписания».

После этого в жизни Ксении наступило странное затишье: она, обычно такая увлечённая, бойкая, страстная, как-то осторожно, почти равнодушно проводила занятия, как будто со стороны смотрела на всё, прислушивалась к себе. Но подошёл Новый год, и ёлки, утренники, мишура, игрушки, праздничная атмосфера немного развлекли её.

Однако вскоре начались головокружения. Дневной стационар почему-то был закрыт, а кавинтон нужно было капать, и Евгений среди студентов-медиков нашёл одну девушку, которая согласилась ставить капельницы на дому. Она приносила с собой стойку, а системы и лекарства уже были куплены. Под капельницей Ксения лежала больше часа, медичка сидела рядом, и они болтали, чтобы не было скучно.