В Екатеринбург они приехали утром, сразу пошли в привокзальную гостиницу и сняли двухместный номер. Гостиница была неуютная, с дрянной мебелью: двумя скрипучими кроватями, платяным шкафом с покосившимися дверцами, столом, двумя стульями. Санузел был довольно чистым, но убогим. Всё внушало Ксении брезгливость, граничащую с отвращением, и больше всего себе была противна она сама. «Боже, до чего я докатилась… Разве это я?»

И действительно, было над чем задуматься. Ещё молодая, но уже взрослая женщина, мать, жена, профессионал, уважаемый коллегами, и вдруг такое… Это было несовместимо, нелепо, невозможно. И однако она сама всё сделала, сама так низко пала.

Как живут тихие книжные девочки? Они долго не взрослеют, то есть поздно созревают. Пока их одноклассницы, сверстницы, подружки кокетничают с мальчиками, пишут им записки, ходят на первые свидания, целуются там часами, так что потом воспалённые губы в болячках выдают их с головой, тихие книжные девочки мечтают. Они много и с упоением читают, воображают себя героинями сказок, и рассказов, и романов, и баллад, и легенд, и всего на свете. Некоторые такие девочки до конца школы играют в куклы. Они сидят со своей маленькой куклой или двумя в тёмном уголке, иногда в туалете, чтобы им никто не мешал, и разыгрывают спектакль, где все слова произносятся шёпотом или ещё тише, про себя, но страсти кипят такие, что иногда не хватает дыхания. Голова кружится, перед глазами всё плывёт, по щекам текут слёзы, больно и сладко…

Ксения в пятнадцать лет так же запиралась с куклами, держала их в руках, прижимала к груди, шептала слова. Она хотела быть актрисой и непременно играть трагические роли, быть Медеей или Федрой, Клитемнестрой или Кассандрой, Ифигенией или Электрой, мучиться, убивать или умирать от любви, из-за любви, во имя любви, из-за гордыни, мести, долга, чести, ненависти и всё равно из-за любви, от любви и во имя любви. Разве есть что-то важнее любви?

Сколько ей было лет, когда она впервые столкнулась с античным театром? Может быть девять, Ксения не помнила. Родители тогда ещё не развелись, они привели её в институт, где оба работали, где, оказывается, был студенческий театр. Ксения почему-то сидела одна, слева во втором ряду. Где были родители, она не могла вспомнить, может быть, сели за ней или вышли на время. Зрителей было не так уж много, но не в этом дело. Первое, что испытала Ксения, удивление: декорации изображали храм с колоннами, деревья, было необычно, а потом, когда на сцену вышла девушка, одетая в какое-то странное полупрозрачное невесомое платье, державшееся на одном плече, почувствовала жгучий стыд: ей всё казалось, что вот-вот оно спадёт или распахнётся, и все увидят, что, кроме платья, на девушке ничего нет. Наверное, это было не так, но Ксении было настолько не по себе, что она еле заставила себя усидеть. Когда прошло несколько минут, а платье всё не спадало, девочка немного успокоилась и стала больше прислушиваться к тому, что говорит актриса. Уж какая она была актриса, понятно – никакая, но это сейчас понятно, когда Ксения стала взрослой, а тогда, уловив и сразу приняв условность театра, её сердце затрепетало от нахлынувших чувств.

Девушку звали Антигоной, она была дочерью злосчастного Эдипа, выколовшего себе глаза, чтобы не видеть свет, принёсший ему столько горя. Миф об Эдипе Ксения перечитала потом, потому что забыла и не всё в спектакле было ей ясно. По сцене металась Антигона, вздевала руки к небу и вопрошала то ли богов, то ли судьбу. Её братья, Этеокл и Полиник, как враги, сразились друг с другом и оба погибли. Но не смерть отца и братьев была так тяжела Антигоне, нет, страшнее была несправедливость. Креонт, ставший царём Фив, велел похоронить Этеокла со всеми почестями, а тело Полиника было брошено непогребённым, потому что Креонт считал его злодеем и нечестивцем. Как же можно так относиться к мёртвым? Они тоже требуют уважения. Как же греческие обычаи? Разве можно их нарушать? Как может сестра стерпеть такое надругательство над братом? Их две сестры – Исмена и Антигона. Но Исмена боится, она не решается ослушаться приказа царя, и Антигона одна совершает над братом символический обряд погребения – присыпает его землёй. Стражник, видя это, хватает девушку и ведёт к царю. Креонт разгневан: нарушена его воля, поэтому Антигону ждёт смерть.

Когда красота и ужас трагедии Софокла пленили маленькую Ксению, она уже не замечала ничего: ни неестественных движений доморощенных актёров, ни фальшивых интонаций, ни тихо уходящих зрителей… Театр захватил её воображение целиком.

После этого девочка снова перечитала любимые древнегреческие мифы и легенды, известные ей с семи лет по книге Николая Куна, потом, уже позже, взялась за словари, энциклопедии, пьесы древних авторов. Что-то было в домашней библиотеке, тщательно собираемой родителями, что-то она брала в школьной и центральной городской библиотеке, вызывая удивление тётенек, которые там работали.

И вот девочка выросла. Ей тридцать шесть, она кандидат культурологии, муж тоже преподаватель, ведёт у студентов латынь и древнегреческий язык. На этой архаичной почве они когда-то и познакомились. На какой-то конференции Евгений приятно удивил её глубокими познаниями в своей области. Раньше она считала всех антиков занудами, но этот, пусть и немного занудный, молодой человек понравился ей увлечённостью, азартом, с каким он отвечал на вопросы и боролся с оппонентом, довольно резко выражавшим своё неприятие его доклада. Оказалось, что этот странный товарищ был его начальником, заведующим кафедрой. Такое бывает: пожилой завкаф сразу почувствовал в Евгении угрозу, когда тот появился в коллективе: слишком уж умён и самостоятелен, никакого пиетета к его персоне, такой может далеко пойти, а кресло заведующего всего одно…

Поддаваясь внезапному порыву, Ксения после окончания работы секции древних языков и культур подошла к Евгению и сказала: «Мне ваш доклад понравился, он очень интересный, – и, помолчав, добавила: – Вы так хорошо парировали нападки на вас… Я с таким никогда ещё не сталкивалась. Откуда такие страсти?» И Евгений ей всё рассказал. Ему было лестно, что симпатичная коллега похвалила его. Разговаривая, они дошли до буфета, потому что ноги сами несли туда проголодавшихся, взяли печёночные котлеты, винегрет, хлеб и чай, сели за один столик и увлечённо проговорили ещё с полчаса. А потом как-то само собой всё сложилось: он её проводил до дома, а в последующие дни встречал у аудиторий, делал комплименты, дарил цветы…

Ксении нравились только умные мужчины. Внешность была почти неважна. То есть мужчина мог быть маленького роста, лысый, некрасивый, но если он был знатоком, мастером своего дела, если в его глазах загорались огоньки, когда он с упоением говорил о своём любимом детище, то казался красивым, порой даже прекрасным. И всё-таки внешность была важна, ведь то, что было внутри, всегда находило возможность выйти наружу, пробиться в интонациях, свете взгляда, мимике, жестах, тембре голоса, посадке головы, осанке и всяких мелочах, которые Ксения научилась подмечать ещё с детства.

Евгений был умным, у них оказалось много общих интересов, тем для разговоров, даже ценности в основном совпали. Ещё не полюбив Евгения, Ксения уже почувствовала духовное родство, незримую общность, и однажды совсем не удивилась мелькнувшей мысли: «Из него выйдет хороший муж». И всё-таки удивилась: «Значит, пора выходить замуж?»

Ей ещё не было тридцати, когда они познакомились, а она когда-то планировала обзавестись семьёй после того, как минет первая молодость. Кто-то из старших родственниц однажды в сердцах сказал ей: «Ксенька, не выходи замуж. Ну их, мужиков, к чёрту. Или уж выходи совсем поздно, когда надоест быть одной». И она ценила свою свободу и не торопилась с замужеством, хотя предложения были.

Смешно вспомнить: ей было двадцать пять, когда на улице к ней пристал один молодой грузин. Он был хорош собой, и высок ростом, и осанист, и горделив, и говорил так, будто имел на это право: «Сколько тебе лет? Двадцать пять? Многовато, ну ладно, ты мне сразу понравилась, хочу русскую жену, только ты уйдёшь с работы, мне нужно, чтобы жена всегда была дома. Где работаешь? В институте? Я сразу понял, что ты умная. Это хорошо. Свадьбу сыграем в моём ресторане, человек двести будет. Ты куда идёшь? В архив?! Зачем? Материалы искать? Я тебя подожду. Долго будешь? Всё равно подожду».