«Das ist unser letzter Trost! – он ожесточённо и зло скрежетнул стиснутыми зубами. – Nutten ficken…Nomina sunt odiosa!13 Такие сюжеты из

ада, в Берлине не поощрялись. Пропаганда Геббельса предпочитала демонстрировать Европе с Восточного фронта иные сюжеты. Центр вещания Берлина по-прежнему предлагал обывателю победный «глянец» и «лоск» с театров военных действий, – оповещал Старый и Новый Свет лишь о героическом, непоколебимом наступлении гитлеровских войск, о катастрофических потерях Советов, о подвигах солдат и офицеров Великой Германии и пещерной жестокости славянских вандалов. Эти вести, как ни странно, охотно подхватывали мировые агентства, показывали всему земному шару военную, парадную хронику: операции в Сталинграде, на Кавказе, в Крыму, на Северном и Центральном направлениях Вермахта так, как её видел и понимал благословенный фюрер и его верховное – ближайшее окружение.

А между тем, события на Южном и Сталинградском фронтах стремительно развивались и совсем не потому сценарию, какой прогнозировали в Рейхстаге. Адольф Гитлер вместе со своими стратегами, астрологами и другими советниками из секретных служб «Аненербе», коим безоговорочно доверял и до конца жизни верил во всевозможную древнегерманскую, тибетскую и прочую оккультную мистику, – был убеждён…Что его группа армий «А» под предводительством генерал-фельдмаршала Листа, и группа армий генерал-фельдмаршала фон Бока, которые должны были соединиться с наступающей на Сталинград 6-й армией генерала Паулюса, непременно сломают своей стальной и огненной мощью моральную силу советских полков и дивизий. В Берлине уже поднимались фужеры с шампанским и говорились победные тосты во славу немецкого оружия…Фюрер и его первая пятёрка нацистских вождей: Геринг, Гиммлер, Геббельс, Борман и Риббентроп были уверены, что разгром и уничтожение большевистских орд в Сталинграде уже у них в кармане. Все искренне полагали, что окончательно перекрыли возможный предел сопротивления человеческих сердец, нервов и психики.

Но случилось невероятное! Невозможное! Русские не согнулись, не забылись в пароксизмах истерики и психоза, не сошли с ума, не потеряли в безумии ужаса волю и власть над своими сердцами и нервами…Но стали ещё сильней и выдержанней!

«Молчаливый, упрямый, трёхжильный русский народ стал ещё суровей, ещё ожесточённее; ввалились у красноармейцев щёки, камнями обострились скулы, мрачно и люто смотрели присыпанные пеплом глаза…Но ратный дух защитников города лишь закалился крепче булата и поднялся орлом, выше самых высоких чёрных дымов Сталинграда.»14

* * *

…Словно прочитав мрачные мысли фон Дитца, генерал Хубе сохраняя невозмутимость, глухо заметил:

– Не правда ли, странное ощущение, барон? Тяжёлое, торжественное, страшное, щекотливое и одновременно вдохновенное…Как восхитительная музыка великого Баха или Вагнера, мм?

Наверное, так наши предки ощущали себя накануне Грюнвальдской битвы? В этом чёртовом сонме разрывов и стонов земли…Я слышу воинственный голос валькирий, что из века в век помогали нашим героям в битвах и уносили души убитых воинов в Валгаллу, где им прислуживали на пирах…Н-да, теперь эти девы-богини помогают нам, барон, и кто знает…

– О-о, да вы ещё и романтик, гер генерал? Не знал…

– Ровно настолько, полковник, чтобы в этом аду не сойти с ума, – парировал Хубе.

Он кивнул на бушующие пожарища, в которые холодно всматривался стройный эсэсовец, точно старался угадать в дымящихся кварталах и чёрных решётках стен мёртвых зданий свою судьбу…

– Я понимаю, а более разделяю ваши настроения, полковник. – Командующий поднял кожаный ворот плаща. – За время нашей короткой, но насыщенной боями совместной службы я понял…Вы не только отличный танкист, но и удивительно тонкий аристократ, до мозга костей пропитанный идеями Третьего Рейха, всецело преданный фюреру и нашей нацистской партии.

– А вы, сомневались, экселенс? – продолжая курить, хищно усмехнулся Отто.

– Отнюдь. Потому буду откровенен.

Генерал покачал головой, словно отгоняя наваждение. Отгонял его, как облако синего зыбкого дыма. Понизив голос, серьёзно сказал:

– Я не знаю, что нас ждёт завтра. Надеюсь, это будет крах большевиков. Силы Вермахта стянутые в эту военную кампанию под Сталинград – колоссальны. Русские стоят насмерть. Это делает им честь, но и только. Им не устоять перед нашим ударом! Сталин, с его параноидальной азиатской упрямостью, окажется на лопатках. Сейчас он просто блефует! Это агония Советов. Здесь, в Сталинграде, в решающей битве, важно не спутать карты, не поддаться эмоциям, чёрт побери. Кто первый сорвётся, сломается, тот и проиграл. Но теперь, не об этом. Хм, я хотел бы поговорить с вами, друг мой, о душе.

– ? – фон Дитц на середине фразы командующего танковым корпусом замер, с удивлением посмотрел на него, отвёл сигарету в сторону. Его строгое лицо передёрнулось гримасой непонимания, и он переспросил:

– О «душе»? Я правильно понял вас, гер генерал? Это сейчас столь актуально? – щелчком пальца Отто запустил окурок в сторону, который, падая с пятого этажа, прочертил оранжевую дугу, точно крохотная сигнальная ракета.

– Для меня, да. Здесь и сейчас! – энергично прозвучал ответ. – Не скрою, глядя на вас, полковник, в эти минуты я подумал…Как всё же непостижимо пересекаются человеческие судьбы. Взять хотя бы нас с вами. Но, как показывает жизнь, в ней есть такие перекрёстки, на которых все сходятся. Да, да, все. Для какого-то огромного, определяющего дальнейшие судьбы мира, – дела.

– Для войны? – Отто остро взглянул на собеседника.

– В десятку, барон. – Хубе сунул ладонь в чёрной перчатке за глянцевитый борт плаща. – Или, если угодно, для последнего, прощального поклона. Здесь, в Сталинграде, наступило такое время. Сотни тысяч касок и штыков, да что там миллионы касок и штыков встретились здесь, чтобы поставить точку в этой войне. Сошлись для сверхважного, предельного дела.

– Видит Бог, вы вновь поражаете меня, экселенс. Говорите, ни как генерал, а как священник.

– Вы находите это…слабостью, штандартенфюрер? Что ж, у каждого пастуха свои овцы.

Они выдержали паузу, глядя на потрясающий воображение вид. Город сгорал. Опоясанный красным туманным заревом, он, казалось, истекал в пламеневшие, дрожавшие от всполохов небеса. Истекали шумные многолюдные площади, шумные рынки, праздничные довоенные шествия, весёлые свадьбы, роддома, исчезали детские сады наполненные разноцветной ребятнёй; ухоженные городские парки, театры, кинотеатры с красочными афишами, громкие посиделки за домино в прогретых солнцем дворах. Исчезало, улетало в небо положительно всё, что ещё недавно было живым, осязаемым, дышащим…

– Так вот, – исподволь продолжил Ганс Хубе. – Все кому было предначертано судьбой свыше – уже собрались здесь и отыскали друг друга. И будь, я проклят, уже не потеряются. – Он дружески похлопал по плечу. Отто, отмечая при этом, как чётко и грамотно по периметру этажа заняли позиции стрелки оберштурмфюрера Рунге.

– Рыцарский крест…Крест Божий, под знамёнами фюрера собрал мотомеханизированные армии Германии и направил их сюда. Красные бесы, тоже сошлись отовсюду и построились в несметные боевые порядки. Baumstark! Скоро грянет битва Небесная.

– Знаю, – Отто тронул пальцами лакированный козырёк чёрной фуражки, – здесь на Волге, предстоит битва Зла и Добра. – Косой шрам, рассекавший его бровь, налился тёмным свинцом; голубоватая ветка жил на виске пульсировала почти в ритм грохотавшим миномётным разрывам. – Мы крестоносцы XX века, прибыли сюда, чтобы спасти мир от красной чумы. И я готов, мой генерал, сражаться, готов умереть за священную волю Третьего Рейха. Но всё это произойдёт здесь, на земле, в Сталинграде. Причём же тут Небо, экселенс?

– Ничто не происходит без воли Творца, – отзывался Хубе.

Он извлёк из внутреннего кармана плаща короткий серебристый цилиндр, приставил к глазу. Медленно вёл по разбитому проспекту, на котором был невообразимый затор из подбитой – сгоревшей техники, по корявым, обугленным стенам мёртвых кварталов, по чёрно-бурому громадью Дзержинского тракторного завода и далее артиллерийского завода «Баррикада», которые ещё предстояло отбить у иванов. И фон Дитц увидел, что это был оптический прицел винтовки. Увеличенные оптикой, проникая в зрачок сквозь тончайшую сетку, светились рубиновые окна горящей гостиницы, рельефная лепнина фасада, чугунное литьё фонарей. Возникали и исчезали крадущиеся группы, стремительно перебегавших улицы вооружённых людей…