Ободряя Танкаева, Воронов не спускал глаз с окопавшихся батальонов, спешно занявших оборону в шесть километров вдоль раскуроченного железнодорожного полотна, затем кинул быстрый взгляд на небо, увидел, как щупальца струй несущегося песка перебрасываются через самые высокие тополя. Услышал, как с треском отломился большой сук и был унесён прочь. Взвар из песка и суглинка теперь сыпал, подобно снегу, покрывая голую череду холмов.

– Тетери-ин! Ну, что-о…есть контакт?! – рявкнул он, махая фуражкой, показавшемуся у штабного вагона радисту.

В ответ послышался нечленораздельный крик, безнадежно сносимый ветром. Потом сержант поднял над каской скрещенные руки.

– Понятно. Полная задница… – выругался Иваныч; срывая злость, пнул горький полынный куст, снова выругался. Отчаянность положения, душила не хуже петли.

…теперь в порожних вагонах что-то бешено завывало, громко трещало дерево обшивки, будто в них бесновались демоны…

– Вот дерьмо! Ну и ну…Чёрт знает, что творится! Опять что-то удумали фрицы. Те ещё компрачикосы4 хреновы…Каморра5 гитлеровская…И погодка, мать её в глотку, им в помощь…

– Кто-кто?? – Магомед свёл брови. – «Компра…ча…козы»?…

– Живы будем, расскажу, – натягивая туже фуражку, пообещал Арсений Иванович и, схаркивая песок, мрачно добавил:

– А дело и впрямь дерьмо, Миша…

Но деятельный майор Танкаев уже не слышал.

– Всем укрыться! Быть начеку-у! – перекрикивая перебранку стрелков и разбойный свист ветра летел поротно, подхваченный младшими командирами, приказ комбата Танкаева. Времени было в обрез.

– Иваныч-ч! Сюда! – Магомед длинным прыжком сиганул в овраг, затянутый мохрами бурьяна. Следом за ним тяжело сорвался Арсений.

Они видели, как грязно-жёлтая пелена проглотила покосившиеся телеграфные столбы с порванными проводами, словно те были сожраны кровожадным зверем. Небо стало, как жжёный янтарь с красным и мутным бельмом посередине.

…горячий звенящий воздух, будто кулаком, вдарил по лицам – дышать стало невмоготу. По всему хрустел песок с землёй, взвиваясь бесовскими спиралями в три раза выше всадника. Ветровые стёкла «трёхтонок» были покрыты тонким слоем песка. И тут они услышали первые раскаты грома и ощутили сокрушительный удар волны, зашатавший борта вагонов, как гнилой штакетник. Дощатый с домик стрелочника, что прилепился у железнодорожного полотна, брошенный с приходом гитлеровцев, задрожал, будто больной в лихорадке. Синяя краска с него была содрана в считанные секунды, а чуть погодя он провалился в себя самого, и сложился пополам под следующим ударом урагана… Иваныч что-то кричал ему, как в немом кино…Но тут же оставил эту затею. Песок ослепил его, а когда он открыл рот, чтобы вскрикнуть от боли, песок прорвался в лёгкие, едва не задушив до смерти.

…Оба ужались в землю, прикрывая глаза и рот ладонью, чтобы не ослепнуть и окончательно не задохнуться. Воздух стал спёртым до невозможности. И почти одновременно они почувствовали присутствие Смерти – каждый раз, когда, вдыхали новую порцию пыли-песка, это чувство росло и усиливалось.

«Твою мать!..– теперь они сопели сквозь ткань рукавов гимнастёрок. – Неужели такой бездарный конец?..» «Благо успели грузовики и орудия брезентом укрыть, – мелькнуло в голове Магомеда. – Не сделай этого…В моторах и стволах сейчас было бы столько песка, что и верблюд бы протянул ноги…»

Ураган сёк и утюжил их в дьявольском танце не меньше четверти часа…А потом, бросив, как рваную ветошь, помчался к Волге, оставляя позади исцарапанное железо, ошкуренные до голой древесины вагоны, и людей в дюнах песка и суглинка. Как и рвущиеся к Сталинграду фашисты, которым он был повсему на руку, песчаный смерч был ненасытен.

* * *

– Проклятье! Скажи на милость, помойные коты и то чище…Тьфу, срамота! Не командиры, а земляные кроты…Ну, и видок у тебя, Танкаев…в гроб краше кладут…– скрипел зубами Арсений Иванович. Через бурю, вынянчив в душе ненависть к фрицам до белого каления, комбат Воронов, словно после контузии, остервенело соскребал железными пальцами наждачную корку песка на лице, усах и мундире; как веником, оббивал вырванным, сложенным вдвое кустом, седые голенища сапог, протирал офицерскую сумку и, посверкивая злыми впрозелень глазами, рычал:

– Не-е-ет, шали-и-ишь, ганс! Нас на испуг, хер возмёшь…Скоро и мы резать вам жилы будем! Мало на вас сволочей одной Москвы…Добро! Будет вам Сталинград с повидлом…Дайте срок покви-таемся, мать вашу в душу!.. – Он грозил костистым, шишковатым кулаком и плечами поправлял резавшую подмышками перекрученную гимнастёрку.

– Ладно, бывай. Верю в твою звезду, герой, – они крепко обнялись.– Действуй по обстановке. Связь через посыльных, пока телефонисты провод не бросят. Я к своим «на раскопки»». Будь здоров! Не слышу нашего «окопного»!

– Сам нэ сдохни! И чтоб всэ пули мимо, брат! – Магомед дружески оскалил белые зубы, махнул рукой.

Но тут…их ноги, будто приросли к земле, а не видимая сила пригнула к земле.

* * *

Сердце бухнуло по рёбрам. Глаза отказывались верить увиденному…

Над головами окопавшегося 472 стрелкового полка чёрная клубящаяся туча бросала вперёд три длинные отростка, как три хищно загнутых орлиных когтя; сзади что-то глухо и грозово рокотало, наполняя воздух и землю всепожирающеим вязким гудом, будто реально, в самых основах своих рушилось мироздание. Седая, потемневшая степь подчёркнуто стала безлюдной, как ночью – ни одного огонька, ни одного живого существа: ни зверя, ни птицы.

«Всё умерло…Кануло в бездну!..» – мелькнула последняя мысль. И тут из опаловых туч показались они! Будто железные клювастые птицы, покидавшие свои укрывища, вылетевшие в поисках новой добычи.

– Десять,..тридцать…пятьдесят…Сто-о! – на лице Арсения Иваныча глубже пролегли траншеи морщин. Пальцы скребли по глянцевитой кобуре, с подрагивающего подбородка срывались капли пота, глаза превратились в тёмные круги, взгляд был совершенно безумен.

…Десятки, сотни штурмовиков, пикирующих бомбардировщиков, истребителей Люфтваффе многоярусным потоком, на разных высотах продолжали выныривать из клубящегося водоворота туч и ровным счётом, не обращая внимания на окопавшиеся батальоны, словно это были не бойцы Красной Армии, а ничтожные моли, укрывшиеся в складках земли, – уносились к дымам Сталинграда, скрывались в непроглядных далях, а на смену им вырывались из туч всё новые и новые «хейнкели», «юнкерсы», мессершмитты» и «фокке-вульфы». «Орлиная атака» на Сталинград повторяла грандиозную атаку на Лондон, предпринятую Гитлером ещё в 40-м году.

* * *

– Сто двадцать…сто сорок…сто шестьдесят…Двести!..

Рот комбата Танкаева, точно полосу металла, повела судорога, но он не произнёс ни звука. В блестящих глазах отражалась черно-белая рябь тевтонских крестов. Он насилу перевёл взгляд в сторону, даже мышцы шеи внезапно пронзила судорога, будто кто-то чиркнул пилой по дроглым ветвям упрямой чинары. Ему тошно было вновь поднимать глаза на гудевшее моторами небо, но когда он всё же взглянул, ему почудилось, что в центре перекипавших дымных туч, над распятой волжской землёй, клокочет яростный котёл Зла. И тут, не он один, а едва ли не все, сколько их было, почувствовали это. Зло шло на них, на тонущий в крови город, с этих тёмных, пугающих туч и пустынных-опалённых равнин. Оно поднималось из неведомых, чёрных недр, где, может быть, ещё стенали и умирали в неведомых невыносимых муках тысячи, миллионы перемолотых, затерянных в гиблых водоворотах войны человеческих судеб…Оно лилось из пучин этого железного враждебного неба.

…В потрясённом молчании, теряя самообладание от безысходности перед невероятной мощью врага, стояли они, сжимая в одеревеневших руках оружие, а с неба на них пристально и зловеще глядела от горизонта до горизонта, огромная, в виде чёрной свастики тень, поднявшаяся над миром.

* * *

– Твари! С-суки крестовые!..Да они же падлы надменные…нас даже за людёв не считают. Черви мы для них, как есть черви, братцы, насекомые и порша-а! Куды нам со штыком против немца?! Стопчет, как сыру поганку в труху…Братцы, родные…Чего молчим?! Не уж не ясно, – крышка нам всем! П…ец, народ! – заполошно, как баба на пожаре, голосил кто-то из третьей роты. – Печёнкой чую!