Отблески газовых фонарей сменились густой темнотой, дорогу обступили черные сосны, и фиакр нещадно затрясло. На языке крутилось множество вопросов, но каждая встряска выбивал из Марго дух, и она молчала. Молчал и Андраш, сгорбившись в углу, и вскоре Марго совсем потерялась в пространстве и времени. Она слышала лишь хруст ломаемого ледка, дыхание лошадей и свист ветра в узловатых ветвях. Иногда ей казалось, что за деревьями движутся оранжевые огни, но стоило приглядеться — их тут же проглатывала тьма. Когда Марго уверилась, что все это ее разгулявшееся воображение, лес поредел и из черноты выступил замок — в его крохотных оконцах действительно подрагивал свет.

— Замок Вайсескройц[11], — подал голос Андраш. — Его высочество купил его на днях и очень вовремя.

Главная смотровая башня, действительно напоминающая крест, белела на фоне ночного неба.

— Здесь охрана? — спросила Марго, заметив у ворот гвардейцев с ружьями наперевес.

— Разумеется, — ответил Андраш. — Нельзя подвергать Спасителя опасности. Поэтому, баронесса, мне придется обыскать вас.

— Обыскать? — она вскинула подбородок. — Шутите?

— Нисколько. Вам лучше добровольно сдать оружие, если таковое имеется. Револьверы. Ножи. Шпильки.

Марго с силой рванула шляпку, оставляя на шпильках длинные завитки, но за возмущением не чувствуя боли.

— Обыскивайте! — задыхаясь, проговорила она. — Вот мантилья. Перчатки. Забавно, когда-то я носила стилет, но в последние месяцы оставила эту привычку. Корсет тоже снимать? Вдруг я задушу его высочество шнуровкой!

— Вы поняли неправильно, баронесса, — устало откликнулся Андраш. — Я не боюсь, будто вы убьете его высочество. Я боюсь, что его высочество убьет себя сам.

Фиакр остановился. Подоспевший гвардеец распахнул дверь, и Андраш выбрался первым, после чего подал руку оцепеневшей Марго. Она бездумно сошла с подножки, и выпавшая шпилька хрустнула под каблуком.

— Будьте внимательны, — услышала она тихий голос спутника. — И осторожны. Его высочество нездоров…

Марго обернулась, щурясь на свет фонаря. Андраш снял шако и вертел в руках, показав совсем молодое, но осунувшееся от усталости лицо.

— Если что-то случится, — продолжил он, с усилием подбирая слова. — Что-нибудь странное… Если его высочество скажет нечто, что вам не понравится, нужно незамедлительно…

— Как он собирался сделать это? — перебила Марго, и Андраш вильнул глазами.

— Сделать что?

— Убить себя.

— Револьвер и морфий.

Марго кивнула и, опустив голову, переступила порог.

Здесь пахло деревом и дымом. Оленьи рога, приколоченные вдоль лестницы, казались диковинными канделябрами. Старые доски тихонько поскрипывали, а где-то наверху красивый баритон выводил:

— Прошу, сюда, — сказал по пятам следующий Андраш, тронул массивную дверную ручку в виде медвежьей головы, и Марго услышала окончание песни:

Она вошла в табачный сумрак, в гобеленовую клетку с чучелом ястреба на каминной полке, и за спиной возвестили:

— Ваше высочество, баронесса фон Штейгер прибыли…

— Благодарю, Андраш, — донесся с софы приглушенный голос. — Оставьте нас теперь. И ты, Кристоф.

От камина поднялся крепкий парень с яблочно-румяными щеками, поклонился сперва кронпринцу, потом баронессе и, подобрав мягкую шляпу, вышел за порог. За ним бесшумно, спиной в проем, вышагнул Андраш, и в комнате стало совсем тихо — только потрескивало пламя, да в дымоходе гулял зимний ветер.

Не сговариваясь, оба сорвались с мест.

Марго вжалась лбом в бархат халата, вдохнула табачный дух, запах лекарств и вина. Сердца колотились в унисон. Железное кольцо, нагревшись, кусало кожу, но в этом жалящем касании было что-то невыразимо сладкое, общее на двоих.

Кажется, она что-то бессвязно говорила.

Кажется, он не менее бессвязно отвечал.

В их поцелуях не было плотского огня — лишь утешение от новой встречи. И, принимая ласки, Марго ответно целовала колючие щеки Генриха и взмокший, собранный морщинами лоб.

— Ты так напугал всех! — говорила она, заглядывая в круглые зрачки, словно в них таилась разгадка. — Зачем, Генрих? Этот мрачный лес, и чучела, и отвратительные песенки о смерти, и эта карикатура… — взгляд упал на расправленную листовку с трехголовой птицей — одну из тех, что разбрасывали в соборе Святого Петера, — и Марго скомкала ее в горсть. — Кто принес сюда? Гадость!

Сорвалась к камину и в отвращении швырнула листовку в огонь: нарисованная Холь-птица обуглилась, а Генрих тихо засмеялся.

— Думаешь, после всего случившегося дурацкая картинка способна меня задеть? Маргит! Моя жизнь обращается в пепел, как эта бумага. Отец при смерти. Турульцы готовят военный переворот, и вся империя ждет моей смерти. Забавно, правда? Ждут смерти — и боятся, что это случится так скоро, — он снова засмеялся и обвел комнату рукой. — Гляди! Меня закрыли в башне как сказочную принцессу, а внизу расположили гарнизон хорошо обученных драконов. Теперь, если б даже захотел, я не смог бы уехать из-под надзора.

— Мы обязательно уедем, — Марго возвратилась к софе и взяла в ладони его горячие забинтованные руки. — Далеко-далеко, где нас не найдут ни драконы, ни шпики, ни ложа Рубедо. Я обязательно придумаю, куда.

— Я уже придумал, — эхом отозвался он, рассеянно перебирая ее рассыпавшиеся локоны. — И это, действительно, лучшее место для бегства. Оно называется смерть. Мы убежим туда вместе.

— Генрих! — Марго вкинула лицо, и застыла, поймав ничего не выражающий пустой взгляд Спасителя.

— Боишься? — спросил он, не глядя на нее, а словно ища что-то в нагретом дыханием воздухе. — Не бойся. Смерть милостива к тем, кто ищет с ней встречи. Я знаю. Я умирал дважды.

— Сейчас ты жив, спасибо Господу!

— Спасибо Натану и его черномазому помощнику, — бесцветно ответил Генрих. — Мальчишка поднаторел в бхаратских опиумных притонах и спас мою драгоценную… всеми оберегаемую… проклятую-черт-бы-ее-побрал жизнь!

Он зажмурился, словно пережидая приступ острой боли. Марго обвила его за плечи, всем телом ощущая его дрожь, его прерывистое дыхание, принялась оглаживать худые марионеточные руки Генриха, исполосованные ожогами и шрамами вдоль узловатых вен, шепча:

— Бедный, бедный… Ты совсем потерян, мой Генрих! Это все морфий? Он туманит тебе голову и толкает на жуткие вещи?

— Я пропал, Маргарита, пропал… — задыхаясь, проговорил он, не разлепляя век: ресницы дрожали, подглазья наливались лиловой тьмой, и это пугало Марго. — Проклятое зелье усмиряло огонь, и я слишком доверился ему… Наивный дурак!

— Избавься же от этого!

Генрих затряс всклокоченной головой.

— Невозможно! — простонал он, кусая губы. — Я ведь уже пытался, и все равно… Ты не знаешь, какая это нечеловеческая мука… Уж лучше смерть, чем такая мука! Морфий и есть предвестник смерти, недаром назван в честь древнего бога сна. Сон и покой… вот и теперь… Ты слышишь что-нибудь, Маргит? — он приоткрыл глаза. Она прислушалась — ни шелеста, ни шагов, лишь ровное потрескивание огня да бег теней по старым гобеленам. В лице Генриха — ни кровинки, слова едва срывались с потрескавшихся губ: — В горах сегодня тихо… но это затишье перед бурей. Ты уже видела ее проблески, Маргит. Листовка и взрыв на Петерплатце — лишь первые ласточки. А будут еще…

— И ты собираешься сбежать? — спросила она, запрокидывая лицо и ловя глазами его блуждающий взгляд. — Бросить меня… больного отца, сестер, страну… сбегая в морфиновые сны… в смерть? — Генрих не отвечал, но между бровями пролегла задумчивая складка. — А как же твои мечты? Твои исследования? Твои обязательства перед страной? Да, да! — Марго повысила голос, впиваясь ногтями в бинты на его ладонях и вздрагивая от жалящих кожу искр, но не пытаясь отстраниться. — У всех есть обязательства, Генрих! У тебя — перед семьей и народом! У меня — перед братом и тобой! Помнишь то глупое покушение в театре? Тогда ты признался, что терпеть не можешь «Традегию Иеронимо», потому что этот бедняга напрасно жил и напрасно умер! Ты же хотел умереть не напрасно! Остановить руку, вращающую механизм!