— Эй, Рита! Тише! — откуда-то из-под лестницы вынырнул знакомый силуэт.

— Остановись!

Марго, безумно тараща глаза, все еще сжимала зонтичную трость, но больше не пыталась напасть.

— Это твоя сестрица, а? — ощерился рябой, обращаясь к так вовремя появившемуся Родиону. — Горячая фрау! Видать, синяк будет.

— Это кто? — осведомилась Марго по-славийски, удобнее перехватывая трость. — Кого ты привел в наш дом? Родион!

— Друзей. Из университета, — сухо ответил брат, и следом за ним появился еще один незнакомец — щуплый и весь какой-то помятый, он держал подмышкой громоздкий мольберт. — И это дом барона, Рита, — меж тем, продолжил Родион. — Мой — в Славии, не забывай об этом. И убери, наконец, зонт.

Марго покорилась, продолжая вздрагивать от волнения и недовольно следя за незнакомцами — те, совсем не робея, невозмутимо натягивали пальто. Родион поспешно одевался следом, не глядя на сестру, будто ее тут вовсе не существовало.

— Уходишь? — хрипло спросила она. — С… ними?

— Да, пора на занятия, — бросил он, на ходу заматывая горло шарфом.

— Так рано?

В его взгляде проскользнула насмешка.

— Уже давно за полдень, Рита. Ты потерялась во времени.

Она закусила губу. Тревога не проходила. Стойкий запах перегара неприятно забивал ноздри, и мутило от мысли, что в ее отсутствие, в ее особняке, с ее мальчиком находились бок о бок эти странные типы, которым место в последнем Авьенском кабаке.

— Что ты… что вы здесь делали? — снова попыталась Марго.

Незнакомцы переглянулись, и рябой оборванец беззастенчиво ухмыльнулся, показав черные пеньки зубов. Родион повернулся к сестре, и та сжалась, уколовшись о похолодевший взгляд.

— А ты, Рита? — тихо спросил он. — Ты где была ночью?

Она сглотнула, прижав ладони к животу — там все еще пульсировало, щекотало, будто крыльями мотыльков, любовное тепло.

— Я не хочу, — пробормотала Марго, — об этом говорить сейчас…

— И я не хочу, — резко оборвал Родион и, подхватив фуражку, распахнул дверь. Рябой, приподняв котелок, выдохнул гнусное:

— Почтение, фрау!

И следом поклонился человек с мольбертом:

— Мое почтение, баронесса!

И все трое, обогнув ее, вынырнули в серый рождественский день. Последним вышел Родион, грохнув замком так, что застонали рассохшиеся наличники. И Марго тоже застонала, прижав пальцы к вискам.

Родион… ее маленький Родион! Во что он опять ввязался?!

Марго вышагнула на улицу, но опоздала: фиакр, качнув черным боком, помчал вдоль по улице всех троих.

Их кухни, держа швабру наперевес, высунулась испуганная Фрида.

— Ушли? — осведомилась громким шепотом и, не дождавшись ответа, прижала кулак к груди и запричитала: — Ах, фрау! Думала, сердце в пятки уйдет! К вам, конечно, всякие заходили, бывало. Но таких не бывало! Наследили, накурили, вели себя совершенно непотребно!

— Женщины были? — сухо спросила Марго, проходя в кабинет и поморщилась, прикрыв рот ладонью — в комнате висел сизый табачный дым, на столе — пустые бутыли и гора окурков, паркет заляпан подсохшей грязью.

— Господь оградил, — перекрестилась Фрида, несчастно осматривая кабинет.

— А лучше бы были, я глаз не сомкнула, то выпивку подносила, то закуску, а один господин меня дважды ущипнул! Какое нахальство! Теперь мне это до вечера не выгрести, а ведь сегодня Рождество…

— Ты иди, — рассеянно сказала Марго. — Побудь с родными, уборка подождет.

— Да как же! Перед праздником самим! Неприлично вовсе!

— Иди, иди. Я гостей принимать не буду, к мессе приготовлюсь, — Марго выдавила бледную улыбку, и Фрида ответно расцвела.

— Добрая вы, фрау! — затараторила она, закидывая швабру в чулан и принимаясь на ходу стаскивать передник. — Уж сколько я Бога благодарю за то, что вам служу, уж сколько на рынке говорю, что лучше вас хозяйки не сыскать! А если напраслину наводят, я сразу пресекаю! Так и говорю, мол, фрау фон Штейгер честнейшая женщина! Да что б, говорю, злые языки отсохли! Да что б у сплетниц глаза повылазили! Если сами не видели, то и говорить нечего!

— А что же видели?

Пройдя к окну, распахнула рамы: сквозняком подняло портьеры, развеяло дымный полумрак.

— Видели, будто вы со Спасителем на большом императорском балу танцевали, — донесся возбужденный голос Фриды. — Мне торговка рыбой сказала, которая с зеленщицей водится, которая с кучером Петером знается, а тот у графини Нолькен служит, а та своими глазами видела, будто его высочество ваши плечи гладил, а его жена вся позеленевшая сидела, а у его императорского величества едва удар не случился, когда вы с его высочеством с бала сбежали.

— Вот как, — только и сумела произнести Марго, а улыбка помимо воли скользнула по губам.

— Ой! — пискнула Фрида, роняя шаль. — Ой, фрау! Так это правда?

Марго подняла сияющий взгляд.

— Умоляю, Фрида! Ни слова! — зашептала она, от неясного волнения сминая юбочные оборки. — Но да, да!

— Вы любите его?

— А он меня. Знаю, Господь нас накажет…

— За любовь не наказывают, фрау, — сказала Фрида, и Марго тихонько рассмеялась.

— Ступай же теперь, моя добрая, хорошая Фрида! Опоздаешь на праздник.

— Счастья вам, фрау! — выдохнула та, присела в книксене и, подхватив шаль, выскользнула за дверь, а Марго, прижав ладони к щекам, осталась посреди комнаты.

Часы гулко отбивали минуты, в остывающем камине потрескивало, сквозняк выдувал остатки прели и табака. Марго сходила в чулан, выудила из запасов старую тряпку, смочила и принялась убирать со стола — окурки, бутылки и прочий мерзкий сор полетел в мусорное ведро. То-то удивится Фрида, когда вернется! Но как же быть с Родионом?

Сведя брови, Марго протерла запыленный телефон, сняла трубку и остановилась.

Нельзя звонить в полицию: сейф цел, гости ничего не украли, не повредили, сам Родион до сих пор находится под пристальным вниманием шпиков, а бывший друг превратился во врага. При мысли, что ей придется отвечать на вопросы Вебера, Марго замутило, и вместо полиции она попросила телефонистку соединить с госпиталем Девы Марии.

— Доктора Уэнрайта, пожалуйста, — попросила, дождавшись ответа.

— Его нет, — треснула трубка. — Отбыл по срочному делу.

В университете его тоже не было, и когда будет — неизвестно.

Марго разочарованно попрощалась и возвратилась к уборке, настойчиво прогоняя тревожащие мысли — о возможном аресте, о слухах за ее спиной, о странных людях в доме. Физическая работа избавляла от назойливых терзаний, Марго, как могла, очистила паркет, вымела мусор и принялась за камин, как увидела вывернутый из золы пестрый край. Потянув за него, вытащила портрет: середина выгорела, и там, где было лицо Спасителя, чернела ломкая бахрома. Остались только слова «…благословены будете…», и опаленная пламенем ладонь.

В горле пересохло. Марго обвела кабинет испуганным взглядом и напоролась на нарисованную усмешку барона.

«Родион не дурак, — точно говорил он. — И знает, с кем ты провела ночь, грязная девка».

Марго смяла портрет — ведь это просто картонка, пустая картинка, ерунда! — но на душе отяжелело.

Кое-как завершив уборку, нагрела воды для ванной, с трудом разделась, выползая из платья, как змея из кожи, помылась, переменила белье, потратила еще час на сборы — короткий зимний день сменился сумерками. Зажглись белые и красные огни, на улицу вышли разряженные горожане, где-то звучали рождественские гимны, и старый колокол Пуммерин басовито призывал Авьен на праздничную мессу.

Думалось ни о чем и обо всем сразу.

На подступе к собору вспомнилось, как впервые увидела Генриха рука об руку с женой, и горечь растеклась под сердцем: появятся ли она и теперь? Та, что по праву рождения принадлежит наследнику и ждет от него ребенка, а не та, что слышала от него пламенное «люблю». В крови бродила ядовитая ревность, и Марго, опустив на лицо вуаль, быстро пересекла Петерплатц, запруженный зеваками и полицейскими — только бы тут не было Вебера! Только бы… — и едва не смахнула юбками треногу мольберта.