– Наизнанку? На оборот?

Сильвия забрала у него холст. Перевернула. Поставила к стене, на пол.

– Этот эффект. Как ты это делаешь, не понимаю.

Эффект отраженного мира. Галеристы называли это "индивидуальным почерком" или "особой техникой", что-то вроде того.

Как будто получались в итоге не сами объекты, а их отражения – в водной глади, мокром асфальте, стекле витрин, струях дождя.

Отражения в воде. Стоит задеть пальцем поверхность и пойдет рябь, все смешается. А когда вода успокоится, в ней отразится что-то совсем иное. Никогда не знаешь, что.

Изображенное у нее всегда шло легкой, почти неуловимой рябью, расслаивалось. Как будто картины были окнами в немного другой мир. Чуть-чуть отличный от Твердого мира. Его гибкая, текучая версия.

Но объяснить, каким образом она достигает такого эффекта, Сильвия и правда не могла.

Она всегда так писала. Всегда. По-другому не умела.

– Я так вижу.

– Ну да. Я так вижу, – повторил он, – Отличное объяснение.

– Послушайте, уважаемый. Вы уже достаточно испытывали мое терпение, – разозлилась Сильвия, – Допивайте кофе и будем прощаться.

– Какая же зануда. А с виду не скажешь. И рисуешь так.

Гость взял полосатую кружку и стал торопливо допивать кофе.

Понятно, что это была манипуляция, но все равно ей стало неловко. Захотелось сгладить.

– Понимаете, это не совсем привычная для меня ситуация. Незнакомый человек, в маскировочной одежде, пришел ко мне без приглашения и…

– Все-таки я прав, ты – зануда. Пойду. За кофе спасибо.

Он поставил кружку на подоконник, натянул на голову капюшон и направился к выходу.

Она выдохнула, когда дверь за ним закрылась. С потолка снова посыпалась штукатурка. Сильвия пошла в подсобку за щеткой и совком.

После того, как начали ремонтировать крышу старого промышленного здания, в котором размещалась ее мастерская, потолок стал осыпаться.

Каждое утро Сильвия разгребала завалы, хоронившие под собой ее холсты, мольберты, банки с красками и кистями. Сначала собирала куски осыпавшейся штукатурки в мешки и тащила их через весь задний двор к контейнерам. Потом подметала мастерскую, чистила кисти и холсты, передвигала мольберт и стол с инструментами туда, где потолок уже полностью обвалился.

Но и это не спасало. В следующий раз потолок обвалился на готовую картину, сломался подрамник, частично повредился холст. Не восстановить, придется делать все заново – она этого терпеть не могла.

Пошла к управляющему, тот сначала отпирался, оправдывался. Потом заверил, что скоро это безобразие прекратится, и ее потолок тоже отреставрируют. "Сделаем в лучшем виде, ага. А картина… ну, что я могу сделать. Почините как-нибудь, потом компенсируем".

Сильвия собрала в совок очередные куски потолка, отвалившиеся за время визита странного гостя .

Что это вообще было? Неужели она и правда – как он сказал… зануда?

За последнюю неделю она терпеливо вынесла из мастерской, наверное, уже тонну обвалившейся штукатурки.

А сегодня утром нашла в двери предписание от управляющего: "Немедленно вывезите с мусорной площадки свой строительный мусор". Как же, бегу и падаю.

В душе закипала обида на этого ряженого придурка. Надо же, зануда. Она – зануда. Бред какой-то. Чушь. Неправда.

В дверь стучали.

Кого на этот раз принесло? Не иначе сегодня день открытых дверей.

– Открыто, – крикнула Сильвия, не отрываясь от кофе.

Раздался повторный стук. Чтоб вас всех. Очень вовремя.

Сильвия закричала громче:

– Открыто, входите.

Дверь распахнулась, на пороге снова стоял он. Уже без маскировки. Без всех этих уродских мешков. В джинсах и забрызганной мелкими каплями серой футболке.

– Хочешь сказать, что видишь мир перевернутым?

– Когда работаю, да.

– А сейчас?

– Обычно вижу.

– То есть я сейчас у тебя не вверх ногами?

– Вниз ногами, вверх головой.

– Ну ладно, понятно.

Они пили по второй порции кофе. Он снова рассматривал ее картину – ту самую, которую выбрал из кучи холстов у стены. То отставлял подальше, то при ближал к глазам.

– Подожди, но ведь у тебя и с цветом… непонятно вообще, – бормотал он, щурясь на картину, – Откуда берется сияние? Какие-то специальные пигменты?

Сильвия показала в угол, на большой деревянный стол, где были свалены все ее краски, кисти, рабочие палитры. Она в основном писала маслом, реже – акварелью. У нее были хорошие материалы, самые лучшие из тех, что можно найти. Но такими же писали все знакомые художники. Ничего особенного в них не было.

– Значит, ты – алхимик?

Она была – маляр, покрывающий краской, заполняющий цветом многочисленные стены воображаемой комнаты, в которой она оказывалась, когда рисовала. Цвета там, внутри этой ее комнаты, были скорее свет, чем цвет.

И это не комната даже, а камера-абскура, в которую зритель заглянет потом со стороны холста. Глядя на картину снаружи.

– Короч, ты – нереально крутой художник, поэтому… – сказал ей тогда До.

– Да, меня хорошо покупают.

– А вот это вообще не показатель.

– Еще какой показатель. Единственный в мире рыночной экономики.

– Нет. Всего лишь странное совпадение.

– С чего ты взял?

– Ценители искусства, те что покупают картины в галереях, обычно вообще не разбираются в настоящем. Только в дерьме.

Слово "дерьмо" он произносил с сильным акцентом, как и ее имя, не смягчая согласных.

– Ну спасибо на добром слове.

– Я сейчас не про тебя. Не про твои рисунки. Точнее, картины. Или полотна? Как вы их там называете, чтобы правильно?

– Не важно, продолжай.

– Понимаешь, в большинстве этих… как их… да, художников… нет ничего особенного. Там, внутри, – он постучал себя в грудь, – Им нечем поделиться. Нечего предложить миру, кроме собственного дерьма, которым они заполнены по самые уши. Но они все равно хотят делиться.

– Пусть делятся. Тебе-то что?

– Дерьмо – это же давно шаблон в искустве. Все тащат в искусство свое дерьмо, и оно уже воняет – хуже некуда. Неужели не замечаешь?

– Вот даже если и замечаю, то что?

– Хочешь честно? Ты могла и не тратить столько лет своей жизни… пять, правильно?… на художественную академию. Могла не тратить деньги своих… родителей, спонсоров или кого там еще, на обучение там…

– Ты вернулся намекнуть, что мне не стоило быть этим-как-его-художником и пополнять искуство своим дерьмом?

– Не перебивай, ладно?

Он походил, нервно дергая полу своей забрызганной футболки.

– Так вот, – он снова собрался с мыслями и продолжил, – То, как ты рисуешь, извини, пишешь – правильно, да? То, что ты пишешь, то, как ты это делаешь – в художественных галереях… академиях… не учат. Этому вообще не научиться, так мне кажется.

– Ну ты загнул, конечно.

– Можешь помолчать хоть немного? Дослушать?

Сильвия собиралась возмутиться, но потом сдержалась и кивнула. Мол, продолжай, я вся – внимание. Может, он буйный, кто знает – подумала она тогда.

– У тебя есть талант. Видеть мир по-своему и переводить это видение в рисунки. Уникально. Но ты этот дар неправильно используешь.

– Здравствуйте, приехали. А ты, получается, посланник, обязанный явиться мне и сообщить об этом. Так что ли?

До приложил указательный палец к губам, призывая замолкнуть.

– Талант просвечивает сквозь твою кожу, – он обошел Сильвию сзади, взял ее руку в свою и повернул ладонью вверх.

Сильвия почему-то не могла сопротивляться. Или не хотела?

Он поводил по воздуху ее рукой, и поймал ей в ладонь солнечного зайчика, скакнувшего неизвестно откуда. Закрыл ладонь пальцами. Солнечный зайчик остался там, внутри. Хотя по законам физики Твердого мира должен был остаться снаружи, на пальцах.