1

Лавки под навесом отливали казенной синевой и вместе с голубоватым пластиком полупрозрачного ограждения платформы “Лось” пытались восполнить фатальный недостаток неба над головой. Низкие тучи зависли над равнодушно пробегавшей мимо Москвой основательно, как будто и впрямь намеревались раздавить этот огромный, растущий вверх и вширь человеческий муравейник.

Виктор сидел, сунув руки в карманы потрепанной кожанки, втянув голову в поднятый воротник. Тут же на скамейке стояла недопитая банка пива. Пиво грело даже лучше, чем эта тяжелая, с меховой подкладкой куртка, которую они купили с женой на рынке лет десять тому назад. Повсюду – на платформе, на навесе, на соседних лавках кричали суетливые галки, сбитые с толку падавшими с неба крошками снега. Виктор кинул щепоть семечек, но осторожные галки не спешили к нему, отдав все на откуп налетевшей вдруг стайке воробьев. Откуда-то из заснеженного далека нагрянул и пронесся облепленный белой коркой скорый. Рядом, в ногах, привязанная к урне, лежала немецкая овчарка – Кама, нетерпеливо посвистывавшая носом, то и дело заглядывавшая Виктору в глаза. “Пошли,” – сказал он как-то покорно, как будто самому себе, отвязал поводок и шагнул в тамбур подошедшей электрички.

Дочура месяц назад нашла его возле одного из печальных учреждений, как правило, располагавшихся в тихой лесопарковой зоне, подальше от людского потока. Нашла благодаря Каме – та залаяла на него, припавшего к прутьям забора, похожего на пьяницу, которых так не любят собаки. Залаяла, потом опустила морду и, виляя хвостом, подбежала и стала лизать его холодные ладони.

– Кама, узнала, – ласково пробормотал он охрипшим, не своим голосом. Катерина окликнула собаку, но, как вкопанная, встала и не могла произнести ни слова – она с трудом узнала отца в поломанном силуэте человека в вязаной шапочке, унылым колоколом сползшей на затылок.

– Папка, папка, это ты! – рванулась она и прижалась к нему, уткнувшись лбом в его небритую щеку.

– Катюша, как ты здесь оказалась?

Виктор сквозь пелену слез всматривался в повзрослевшее, как-то вытянувшееся за прошедшие три года лицо дочери.

– Как мать?

Он не мог расслышать, что она отвечала, всхлипывая, и гладил ее собранные в хвостик волосы. Внезапно всплывавшие, как огромные пузыри, воспоминания громоздились в его голове, обдавали то жаром, то холодом.

2

Когда же все началось? Он задавал себе этот вопрос сейчас, после того, как прожил столько времени в полном одиночестве. Одиночество. Он всегда боялся оставаться один. Когда Вите было четыре года, родители в первый раз отправили его в детский сад. Бабушка уже не справлялась и очень уставала с ним.

Домашний ребенок, теперь он оказался в окружении детей, воспитательниц, нянечек. У него появился свой шкафчик в раздевалке, с фанерной дверцей и ручкой-пимпочкой. Деревянная раскладушка, на которой приходилось коротать тихий час, была хоть и не домом, но единственной возможностью отгородиться от этого непонятного мира, пахнувшего чужой едой, в котором множество незнакомых ему маленьких и больших людей чего-то хотели от него, чего-то не давали ему или норовили обмануть. Витя бродил вдоль забора и смотрел туда, где за деревьями виднелся краешек крыши дома, в котором он так счастливо проводил время с бабушкой и домашними игрушками. В тихий час Витя с головой забирался под одеяло, поднимал краешек, чтобы солнечный луч из окна проникал в его маленькую пещерку, вынимал принесенные из дому стеклянные бусинки из бабушкиных бус, нанизанные на ниточку, как гроздь винограда, подставлял солнцу, и чудные радужные зайчики летели под одеялом. Однажды Ганочкин, самый задиристый из мальчишек, накрыл его подушкой и сел верхом. Началась возня, бусинки упали на пол, их тут же подхватила Апаева – девчонка-сорванец, похуже мальчишки.

– Ой, какие красивенькие! – запищала она тоненьким голоском, и через несколько минут драгоценные бусинки по одной уже светились в других койках, как жемчуг в раковине.

– Отдай, это моё, моей бабушки, – скулил Витя у каждой кровати, но получил назад только три.

Вечером, придя домой, он смотрел в зеркало на свой поцарапанный в борьбе с Ганочкиным нос и, яростно сжимая кулачки, обещал отомстить. “Эх, вот был бы у меня брат-близнец, мы бы показали им всем!” – думал он и жалел, что у него даже нет просто брата, хотя бы старшего.

3

Виктор, нагруженный вязанкой хвороста за спиной, шел к дому, укромно притаившемуся на окраине одной из дальних подмосковных деревень, в тени двух старых раскидистых ив. Тяжелые отростки стволов легли на двор, повалив забор, одна ветвь придавила крышу веранды. Линия электропередачи вдоль заросшей травой грунтовки – единственное, что соединяло опустевшую деревню с внешним миром. Трудности проезда на легковом автомобиле мешали ей превратиться в дачный рай. Две старушки да семейство фермера-энтузиаста, работавшего пока лишь на прокорм своих домочадцев и живности – вот и всё население. В одном месте дорогу пересекал ручей, через который была перекинута пара-тройка бревен – здесь мог пройти только достаточно ловкий человек. Виктор подобрал длинную палку и, упираясь в твердое дно ручья, перешел на другой берег. В своем неказистом жилище он поселился в начале октября, когда спать под открытым небом в парках Москвы стало холодно. Он решил уехать подальше, найдя своеобразную прелесть в сельском одиночестве. Ему уже не так тоскливо будет проводить вечера у теплого очага, глотать кипяток с заваренными ветками малины и говорить с самим собой за жизнь. Ветхое жилище гарантировало крышу над головой на время, пока в дом не нагрянут хозяева. У Виктора появилась возможность обдумать все, что с ним случилось, и составить план возвращения. Нужно было окончательно избавиться от Фантома, иначе Фантом, узнав о его возвращении, сам избавится от него. Добравшись до места, он первым делом пошевелил горку пепла в печи, добыл красный уголек и закурил. Теперь у него работал телефон – Виктор починил проводку и подключил зарядное устройство. Он увидел один единственный пропущенный вызов. Кто это мог его разыскивать? Дружки? Нет, это был не московский номер. Он позвонил – равнодушный автоответчик сообщил, что набранный номер не существует. Вдруг он вспомнил одиннадцатизначную комбинацию цифр, как вспоминают забытый маршрут глаза, глядя на виденные один только раз дома и деревья, выискивая знакомый поворот, и дальше ноги несут по дороге так, как будто ходили здесь каждый день.

Это был его отец. Тогда они еще жили в Подольске, в бабушкином доме.

Батя не любил брать его на рыбалку, но мама просила оставить ее дома наедине с уборкой в субботу, и Витек, радостно подпрыгивая на одной ноге через шаг, бежал впереди, поднимая пыль от пупырчатой, промокшей под утренним дождиком тропинки.

– Не поломай удочку, – как-то равнодушно осекал его отец, не вынимая папиросы изо рта.

Речка в рогозовых чубах дышала паром, спокойная поверхность воды белела, как молоко. Солнце едва пробивало сплошную туманную пелену, где-то в зарослях копошилась ондатра. Небольшой вытоптанный рыбаками пятачок с двумя рогатками был свободен. Пустая консервная банка и молочный пакет валялись в сторонке, Витя пнул их ногой в траву.