Я пошла на остановку трамвая, а Наташка осталась в гостях. Оксана вызвалась меня проводить. Вот только сейчас, когда я пишу эти строки, я впервые думаю: а, собственно, зачем? Не было никакой необходимости. Могла ли быть Оксана замешана в том пиздеце, который случится со мной буквально вот-вот, или я параноик? Нет, ну я параноик точно, но ложный параноик. Знаете, что это значит? Это когда человек не может не параноить, но каждый раз при этом думает: это так, или это паранойя? Тогда как параноик настоящий уверен в правдивости своих бредовых выводов. Так вот, Оксанка довела меня до остановки, и там был этот мужик. Узнала бы я его сейчас? Думаю, нет. Прошло очень много лет. Тридцать семь почти. Жив ли он сейчас? Думаю, скорее да, чем нет. Тогда ему было около тридцати, может быть, тридцати с небольшим. Сейчас пусть около семидесяти. Убила бы я его, если бы встретила? Да. Абсолютно точно. Совершенно без колебаний. Правда, я не стала бы его убивать спонтанно, без подготовки. Я бы выследила его, подобралась поближе, оглушила, связала, и медленно резала бы его ножом. Я, та, которая закрывает глаза, если в фильме острый предмет рассекает кожу. Резала бы, смотрела как вытекает из него кровь, и чувствовала, как одновременно из меня вытекает вся тяжесть этих тридцати семи лет. Но мы отвлеклись. Да и не узнаю я его. Если он жив, то уже старый совсем. А самое прекрасное, это если кто-то уже позаботился уже обо всем вместо меня. Я надеюсь, после очередного преступления его поймали, посадили, и… да, я представляю, как его опускают на зоне. Пускают его жопу по кругу. Дают ему за щеку. Тоже по кругу. Таких там любят. Трахать. Ну, и возможно, это гораздо более логично и заслуженно, чем медленно истечь кровью. И опять мы отвлеклись. А всё почему? Да потому, что он создал тьму в моей жизни, в моей душе, и тьма эта ищет выхода. А тогда я просто стояла на остановке, мелкая невинная девчушка. Худая. Кто бы сейчас подумал, глядя на меня, что до того случая у меня торчали ключицы, ребра и коленки. Ведь тогда мне не нужна была защита в виде тонны жира, я думала, мир защищает меня. Села в трамвай, и поехала домой. Мужик ехал в том же трамвае. На какой-то остановке он помог выйти бабе с ребенком, чем заработал плюс в глазах всех пассажиров, включая меня. Ещё через пару остановок я вышла, мужик тоже вышел. И вот тут бы мне напрячься, но меня этому не учили. Напрячься хотя бы потому, что начиная с пункта А и всю дорогу мужик не сводил с меня глаз. А потом случилось уж совсем чудо, – мужик обратился ко мне, назвав по имени. Сегодня, будучи взрослой тётенькой, я могу понять, что чувак просто услышал, как Оксана обращалась ко мне, когда провожала. Но тогда мужик заработал второе очко в моих глазах. Где-то на подкорке мелькнула мысль: «Он не совсем незнакомый мужик, ведь он знает моё имя. Сосед? Знакомый соседей? Отец знакомых?» Вариантов могла быть тьма, я никогда не была серой мышью, с малых лет отличалась уникальностью и эпатажем, меня знали многие. Мужик знал моё имя, а значит он находился в системе координат если не в нашем мире, то где-то около. А вы, наверное, читаете это, и думаете: «Когда же секс-то у неё тут уже будет?» Да будет, куда же без него. Я даже ради этого сокращу прелюдию, так сказать. В общем, мужик задвинул мне байку про то, как он купался на озерке за школой, – о, Боже, какая ты идиотка, Ира, в этом озерке никто не купался уже десятки лет, там ловят циклопов на корм аквариумным рыбкам, – и его одежду кто-то намочил и завязал узлами. Он было подумал на мальчишек, которые гуляли в тот момент на озерке, но они дружной толпой указали на меня. Сказали: «Это не мы, это Ирка, такая-сякая. Натворила и убежала, поди теперь её поймай». Но уж коль скоро мужик так удачно меня встретил, мы должны пойти с ним на озерко и все вместе разобраться, кто виноват и что делать. Я не знаю, должна ли я была воспринять эту историю, как абсолютный бред. Наверное, должна была. Или вообще не должна была разговаривать с мужиком. Но меня не инструктировали на этот счёт. Вот я, жертва изнасилования, своего сына натаскивала каждый Божий день: «Не разговаривай с посторонними. Никогда. Ни о чём. Сразу беги и зови на помощь, как оглашенный. Прячься. Ломись к знакомым, к милиции, в людное место. Помни: мир враждебен. Детей воруют. Насилуют. Убивают. Продают в рабство и на органы. Ты понял?». Я обязательно убеждалась, что он меня понял. Нет, мой сын не рос зашуганным ебанатом. И, возможно, его могли схватить и засунуть в машину, когда он мирно шел рядом с дорогой. Просто переходил дорогу. Такое тоже бывает, и могло случиться с ним. Но я-то тут была бы не при чём, я-то сделала всё, что от меня зависело. А что сделала моя мать? Ничего. Я ни разу не слышала от неё фразу: «Никогда не разговаривай с незнакомцами». Потому, что ей было похуй. Ну, или потому, что с ней не случалось ничего страшного в детстве. И я, будучи человеком несведущим о том, что случается с детишками, пошла с этим мужиком на озерко. Там никого не было. Вообще ни души. Ну, собственно, можно было уходить, но у мужика были свои планы. Он взял меня за руку повыше локтя и повел в чащу кустарников. Когда я попробовала вырваться и закричать, он повернулся ко мне и сказал:

– Заткнись, а то сейчас как пиздану!

Меня не били дома. Мне стало страшно. Мне уже было страшно от всего происходящего. От каждой секунды. Я, конечно, в голове материла себя последними словами, но что толку? Вырваться из цепких лап маньяка уже не представлялось возможным. Страх сконцентрировался в одной мысли: только бы не убил. Было уже совершенно очевидно, что он сделает со мной что-то отвратительное, но главное, чтобы не убил. Так думала я, а он всё, вёл, и вёл меня, глубже в заросли кустарников и деревьев. И, наконец, место показалось ему подходящим, видимо. Потому, что мужик остановился, и сказал: «Ну… вот тут».

Я и сейчас могу показать на карте то самое место. Плюс-минус метр. У меня даже есть кусок карты с этим местом, помеченным крестиком. Я извращенка? Ну, конечно! Guys, как вы сами-то думаете, меня изнасиловал какой-то совершенно незнакомый взрослый мудак, когда меня было одиннадцать. Конечно, я извращенка. С того самого дня. И ведь я ничего для этого не сделала. Ну, разве что пошла с ним на озерко. Со взрослым человеком, рассказавшим запутанную историю, которая нуждалась в том, чтобы в ней разобрались. Я не знала, что взрослые бывают такими. Вот мой сын через двадцать лет после этого знал. С моих слов. А я понятия не имела. Слыхом не слыхивала. Попала я, в общем, ребята.

Мужик был в трениках. Он чуть приспустил их, и достал свой член. Я тогда впервые в жизни увидела мужской половой орган. Мне к тому моменту в принципе было уже так тошно и страшно, что отдельно взятый половой член меня никак не впечатлил. Не напугал. Куда было ещё пугаться-то?

– Возьми рукой, обхвати его. Вот так. Теперь подрочи. – он показал, как именно это делается.

Почему в такие моменты не отключается сознание? Лучше бы я отключилась. Но у меня вообще нет такого свойства. Даже в моменты самого жуткого пиздеца сознание я не теряю. Я и сделала, что было велено. Взяла в руку его орган, и поводила рукой туда-сюда. Это продолжалось недолго, я не ведала, что творю, а без опыта или должного чутья, которое зарождается явно не в одиннадцать лет, в сексе делать нечего. Отсюда у меня вопрос: педофилы, что именно вас привлекает в детях? Узкие дырки? Именно это вас притягивает, как магнитом? Или крики и попытки сопротивляться? Я не пойму никогда вашей ущербной педофильской логики, и не говорите мне, что это болезнь.

Мужик положил меня на теплую июльскую землю. Какой жуткий цинизм. Прогретая солнцем земля, а на земле лежит ребёнок, которого вот-вот трахнут. Так должно вообще происходить в мире? Господи, ты там заснул после обеда? Или где ты бываешь в такие минуты? Насильник снял с меня трусы, поцеловал в то самое место, и приступил к основному блюду. И боль заглушила страх. Он разрывал меня на кусочки, я кричала и плакала, но никто не пришёл ко мне на помощь. Это продолжалось какое-то время. Для меня прошла вечность, а по часам, должно быть, минут двадцать. Наконец, ублюдок кончил в меня. Вытащил член, и вытер его половиной салфетки, вытащенной из кармана рубашки. Вторую половину салфетки он убрал обратно в карман. Планировал ещё кого-то трахнуть в тот день? На этой неделе? В этом месяце? В СССР был дефицит всего, всё нужно было экономить. И салфетки тоже. Мне он сказал пописать и подмыться собственной мочой. Заботливо поинтересовался, есть ли у меня уже месячные. Судя по такой заботе, я должна была уйти оттуда сама, а не вперед ногами. Помню, я умоляла его «только не убивать» меня, а вот когда именно – не помню. Не убил. Будь ты проклят, грязный ублюдок. Меня давно могло не быть в этом стремном мире, полном боли. Моя жизнь не проходила бы в кромешной тьме. Я бы не была жирной коровой в сорок семь лет. Не была бы изращенкой. Не была бы ебанушкой, в конце концов. Несчастной, скучающей, нереализованной ебанушкой. Не всегда нужно делать то, о чём тебя просят.