* * *

9 января никаких новых известий о ситуации на границе не поступило. Больше ждать я не мог: это становилось опасным для всех вас, особенно для детей. Необъяснимый страх разрывал мне душу: что-то нужно было предпринимать! И немедленно!

После обеда поднялась суматоха. Пришел Ягош и сообщил, что на днях рано утром мы отправимся в путь. Он все обсудил с местными жителями, и вместе они решили, что границу протектората мы перейдем под видом лесорубов, а наши вещи и одежду крестьяне переправят к горцам на словацкую сторону.

Это была идея! Понятная и простая, она будто вдохнула в нас новую жизнь. Мы вновь обрели уверенность в себе. Мы жаждали решительных действий. Показываться на улице нам не рекомендовали (кругом шныряло гестапо), поэтому мы слонялись по комнатам и без умолку говорили. Нам уже не сиделось на месте.

Мы постоянно беспокоились за Милана: термометр на улице показывал 25 градусов. Сообщение учителя о предстоящем переходе, казалось, разогнало весь холод вокруг, и днем мы все-таки отправили детей на улицу, чтобы они хоть немного попривыкли к морозу.

Связной вернулся 10 января. Граница по-прежнему охранялась усиленными нарядами, чтобы закрыть Западную Словакию от притока чешских беженцев. Эти несчастные люди, рассказал связной, бродят неподалеку от границы, без денег и приюта, доставляя немало хлопот властям и местному населению. У меня свалился камень с сердца: гестаповцами там, кажется, и не пахло. Правда, к горцам частенько наведывались немецкие и словацкие жандармы, и наши планы укрыться в лесной сторожке вызывали сомнение.

Сейчас все решало время, но Ягош не торопился: в случае провала первого варианта он запланировал ужо второй. Как и многие здравомыслящие люди, учитель не кичился, не превозносил собственную персону и даже в самые критические минуты умел трезво оценить обстановку, тем более теперь, когда были на карту поставлены человеческие жизни. Тщательно взвесив все "за" и "против", Ягош наконец назначил срок - пятница 12 января. Маршрут, который он для нас выбрал, был труднее обычного, но зато гарантировал относительную безопасность. Нам предстояло сделать большой крюк, чтобы обойти немецкую таможню, а дальше, если повезет, мы надеялись незаметно проскользнуть в девственный лес, раскинувшийся на многие километры.

Весь день держался тридцатиградусный мороз. Мы в шутку называли его слабой оттепелью. Больше всего мы беспокоились за Милана. За Фреда я не боялся: у него были валашские сапоги и теплое пальто. В глубине души я очень надеялся на человеческую доброту и не ошибся: как только стемнело, крестьяне принесли нам обувь и теплую одежду. Переодевание вызвало веселое оживление. Ботинки оказались большими и старыми, меховая шапка закрывала Фреду пол-лица, и только Франтишке одежда пришлась более или менее впору: перевязанная крест-накрест шерстяным платком, она выглядела настоящей уроженкой здешних мест.

Вечером появились поручик, летчик и надпоручик железнодорожных войск. Потом подошли и остальные беженцы. Самое время было уходить.

* * *

Накануне выхода, 11 января, мы отдыхали и мысленно готовились к встрече с неизвестностью. По правде говоря, я больше не испытывал страха; хотелось только одного - скорее оказаться по ту сторону гор.

Мы провели оставшееся время с Ягошовыми. С этими сердечными людьми, приютившими нас, мы чувствовали себя легко и просто. Милан Ягош и его забавная сестренка Верка, как и их родители, оказывали беженцам, порой с большим риском, всякого рода услуги, помогая людям, которые уходили за границу, продолжать борьбу. Мы искренне поблагодарили пани Людмилу, доброго гения этого дома, чей светлый ум и интуиция не раз выручали нас в трудную минуту. Франтишек, умница и большой хитрец, великолепно делал свое опасное дело. О собственной безопасности он думал в последнюю очередь. "Им до меня не добраться", - любил повторять он. К сожалению, он тогда ошибался.

- Ну что ж, давайте выпьем... - предложил Франтишек с легкой усмешкой. Мы выпили, и это была последняя рюмка, которую нам довелось осушить вместе.

12 января 1940 года стал знаменательным для нас днем. Я понимал, что путь, на который мы вступали, мог привести меня и мою семью куда угодно, даже в преисподнюю, но отступать было уже поздно.

Трудности начались с Милана: мальчик никак не хотел расставаться со своим игрушечным автомобилем. Когда я попытался отнять у него игрушку, Милан вцепился в нее что есть силы и стал реветь. Не помогло и обещание, что машинку здесь надежно спрячут до нашего возвращения. Мне было искренне жаль малыша, но иначе поступить мы не могли: какой бы патруль поверил, что современная механическая игрушка принадлежит сыну лесоруба? Кроме того, мы опасались, что с игрушкой на руках Милана легче спровоцировать на "профессиональный" разговор о достоинствах и недостатках этой модели, а это могло нас вконец разоблачить.

Мы были уже готовы к выходу, как вдруг Милан, мрачно оглядев нас с головы до ног, презрительно спросил:

- Что это вы так некрасиво оделись? - Голос его дрожал, малыш снова готов был разреветься.

- Мы идем охотиться, - ласково и непринужденно ответили мы, но, по-моему, он в это не очень-то поверил.

Всю дорогу Милан молчал, лишь изредка всхлипывая. Он явно чего-то боялся, возможно, даже нашего вида. Мы были одеты в какое-то тряпье. Старые пальто и куртки болтались на нас так, как на вешалках; на ногах были обмотки, перехваченные веревками. Мое лицо, заросшее щетиной, казалось ему чужим и страшным. Только он, Милан, оставался Миланом - славным мальчуганом, розовощеким, с кукольным личиком. Когда же он наконец заговорил, весь наш маскарад лопнул как мыльный пузырь: деревенские ребята так не говорили.

Мы с Фредом направились в сторону шоссе, где нас вскоре догнал Мартин Враблец. Он ехал в санях, запряженных парой прекрасных коней. Франтишка и Милан еще возле дома сели в другие сани и двинулись в сторону Яворника. За деревней мы встретились: первыми поехали сани с Миланом и Франтишкой, за ними - мы с Фредом. Теперь предстояло преодолеть едва ли не самый опасный участок дороги - по абсолютно голой равнине проехать почти рядом с немецкой таможней. А если бы таможенники заставили нас пройти таможенный досмотр, проверку документов и багажа? Это был бы конец.

Единственное спасение в этой ситуации - действовать спокойно, одним словом, не скрываться, а, наоборот, всячески привлекать к себе внимание. Мы ехали медленно, нежно позванивал колокольчик в упряжке, доставляя большую радость Милану. Мы с Фредом шли рядом с санями, проваливаясь в глубокий снег, и шли так, чтобы издалека были видны наши топоры и пилы, которые мы тащили на плечах. Немцы не высунули носа из домика, а когда мы миновали заставу, я все-таки оглянулся: все было спокойно...

Потом нас принял в свои объятия огромный дремучий лес. Немцы сюда заглядывали весьма редко - боялись напороться на пулю. Милан замер от восторга: впервые в жизни он видел так много деревьев. Сплошной стеной стояли вековые ели, у самой границы стали попадаться дубы и березы.

Мы поднимались все выше и выше. Изнуренные лошади начали пофыркивать, а когда дорога пошла круто вверх, всем пришлось спрыгнуть с саней, чтобы облегчить им трудный подъем. Мы тоже устали. Милан снова начал плакать.

- Зачем вы сняли колокольчики? Они так хорошо звенели! - повторял он одно и то же.

- Они могут распугать всех наших лисиц, - терпеливо отвечал я, но мои слова лишь подливали масла в огонь.

Здесь, в горах, перезвон колокольчиков мог легко нас выдать, вот и пришлось прибегнуть к немудреной предосторожности. После недавнего бурана, налетевшего с севера, деревья походили на недокрашенные белой краской столбы: снег облепил ветки и стволы только с одной, подветренной, стороны. От малейшего прикосновения снег бесшумно осыпался, падая с ветки на ветку. Доставалось и нам, и лошадям.

В глазах Фреда и Милана горело любопытство. Франтишка смотрела прямо перед собой. Всю дорогу Фред казался мне каким-то замкнутым и отчужденным; впрочем, я плохо знал его: в последние годы у меня почти не оставалось времени для детей.