У последнего дома по дороге на хутор Яворник сердце мое учащенно забилось - ведь это был дом, где мы надеялись найти приют. Пан учитель буквально остолбенел, увидев нас всех вместе.

- Ведь я же писал Минаржу, чтобы вы повременили с приездом, - бросил он недовольно. - У нас тут тридцатиградусный мороз, снегу по пояс, да еще двадцать человек в доме.

Это была жуткая, убийственная новость, о которой раньше мы ничего не знали. И, как потом оказалось, не знали... к счастью.

Вернуться в Прагу? А что, если гестапо уже обо всем пронюхало? Что, если в нашей квартире засада?.. Вошла Людмилка, жена учителя. Когда она увидела замерзшего Милана, испуганно следившего за нашим разговором, глаза ее потеплели. Она погладила мальчика по малиново-красной щеке и примирительно сказала, обращаясь к мужу:

- Ладно, Франта, все как-нибудь устроится.

Ягош был явно раздосадован нашим появлением, и я не осуждал его. После некоторого раздумья он проговорил:

- Такого у меня еще не было.

Это был отказ или почти отказ, но в его голосе появились примирительные нотки. Позже учитель признался нам, что сначала его охватил страх. Да, он переправлял беженцев через границу, но это были взрослые люди, а когда он увидел детей и на секунду представил, что с ними может случиться, у него похолодело сердце.

Итак, эти первые минуты остались, кажется, за нами. Во всяком случае, мы переступили порог дома. Ситуация и в самом деле была малоутешительной. Вокруг рыскали гестаповцы и многочисленные патрули с собаками, которых люди Ягоша пытались травить, но пока без особого успеха. Три дня назад нацисты до полусмерти избили переодетого студента, пытавшегося перейти границу. Да, риск был велик. Мы это хорошо понимали. Чувствуя наше состояние, Ягошовы всячески стремились приободрить нас, но это им плохо удавалось.

Я сидел и думал о том, что же будет дальше. Возвращение в Прагу казалось мне теперь более опасным, чем ожидание здесь, в Вельке, почти у самой цели, где удобнее всего было перейти на территорию Словакии. Мы с удовольствием воспользовались гостеприимством Ягошовых и остались. Наш Милан сразу же завоевал симпатии детей Ягоша - Милана и десятилетней Верки, а также пса по кличке Каштан, который не отходил от него ни на шаг, выполняя все его команды. Фред же оставался серьезным, даже слишком серьезным для своего возраста.

Но где же люди, которыми, по словам Ягоша, был набит его дом? Внешне все выглядело вполне спокойно. Кругом тихо. Я не заметил ничего такого, что могло бы подсказать нацистам, какие опасные для них люди находятся в доме сельского учителя. И вдруг рядом с собой услышал чей-то беспечный смех, который показался мне знакомым. Я сразу же вспомнил. 25 декабря, в мой первый приезд в Вельку, я познакомился в пивной с парнем, у которого был точно такой же незабываемый дьявольский смех. Теперь он мне представился: Франтишек Махалек, летчик, надпоручик. Да, это был он. Тогда в пивной он верховодил за последним столиком. Стоило мне появиться в зале со злополучной картиной под мышкой, как все тотчас же повернулись ко мне и замерли. А через секунду раздался тот самый дьявольский смех Махалека. Над чем он смеялся? Что его так развеселило? Картина? Мой вид? Не знаю, но мне стало тогда как-то не по себе. Я боялся разоблачения. Кто он - друг или враг? Махалек долго еще отпускал по моему адресу всякие шуточки, смеялся, дурачился, а я молчал и ждал, чем все это кончится. Теперь он объяснил мне причину своего тогдашнего поведения.

- Смотри-ка, Франта, - сказал он в тот раз Ягошу, намекая на завернутую в тряпку картину. - Еще один любитель живописи.

Странное дело, а я-то был уверен, что вид у меня вполне замаскированный и малоприметный. Картина была паролем, условным знаком, по которому Ягош определял своего человека.

Махалек оказался легким в общении человеком. К моей жене он сразу же обратился запросто, назвав ее тетушкой, и не изменил этой привычке до последних дней. Что-то в его поведении подкупало людей, и они многое прощали Махалеку.

На следующий день Ягош сказал, что они организуют охоту на лис. Охота была прикрытием, своего рода ширмой, пользуясь которой Франта Махалек и другие, скрывавшиеся у Ягоша люди намеревались незаметно переправиться через словацкую границу. Меня не пригласили, и Махалек здорово меня удивил, когда шепнул, предлагая идти с ними одному, как он выразился, вместе "дать стрекоча". Кажется, я был настолько ошарашен нелепостью его приглашения, что он потупился и больше к этому не возвращался.

Рано утром Махалек и Ягош стали наперебой уговаривать меня принять участие в "охоте".

- Самый подходящий момент для перехода!.. - твердили они в один голос.

- А как же моя семья? - спрашивал я.

- Семья подождет, пока не улучшится погода, - отвечали они.

- А пока что я буду делать? - допытывался я.

- Сидеть в Мияве и ждать, пока твои сами туда не переберутся...

- А если что-нибудь с ними случится?

Они промолчали.

В этом разговоре было что-то странное, была какая-то недоговоренность. Эти люди обещали помочь мне перейти границу, и единственное, что от них требовалось, - выполнить свое обещание. Когда я рассказал обо всем Франтишке, она испуганно прижалась ко мне и почему-то заговорила шепотом:

- Не верь им, пожалуйста, не верь!.. Мы должны идти только вместе. Она была в отчаянии.

- Знаете, друзья, - сказал я чуть позже Ягошу и Махалеку, - из нашей затеи, наверное, ничего не выйдет. Впрочем, попробуйте сами поговорить с Франтишкой.

Кажется, они все поняли и больше меня не уговаривали.

И снова страх. Боязнь не выбраться отсюда с семьей, боязнь, что нас что-нибудь разлучит. Так безрадостно и уныло прошел день. Потом мы услышали смех: веселые и раскрасневшиеся от мороза Милан и Фред вернулись с катания на санках. Как приятно было слышать этот детский смех!

Вечером, лежа в огромной двуспальной постели, которую нам любезно уступили Ягошовы, мы с Франтишкой почти не разговаривали. Мы молча смотрели в темноту ночи, мысленно возвращаясь к одному и тому же вопросу.

- Что с нами будет? - вздохнула жена. Больше она ничего не сказала. Впрочем, вопрос был излишним. Ответ на него никто дать не мог.

Франтишка все еще не спала. Молчала, но не спала. Потом мы погрузились в сон. Впрочем, какой это был сон? Тревожные мысли не давали нам покоя! Здесь, у Ягоша, мы чувствовали себя в относительной безопасности. А что будет потом, когда мы расстанемся с этими людьми?..

8 января 1940 года, третий день нашего пребывания в Вельке, клонился к закату, а мы по-прежнему сидели на месте. Бездействие ужасно угнетало. Я обратился к учителю, чтобы узнать обстановку. Расстроенный, огорченный Франтишек сообщил, что подступы к Мияве охраняются патрулями глинковской гвардии и что то же самое происходит, вероятно, по всей границе между Моравией и Словакией. Ягош сказал, что, пока у него не будет точной информации, он не станет напрасно срывать нас с места. В первое мгновение я подумал, что вся наша затея провалилась, но Ягош успокоил меня, сказав, что обычно столь усиленное патрулирование границы продолжается недолго. Он советовал набраться терпения и ждать. Я видел, что учитель искренне пытается помочь нам. И, как бы подтверждая это, Ягош произнес:

- Будь что будет - попытаемся перейти все вместе.

Вечером стало известно, что Франте Махалеку с группой удалось благополучно перейти границу. По пути они умудрились даже подстрелить лисицу.

- Вот негодник! - добродушно проворчал Ягош, а мне опять вспомнился раскатистый смех Махалека.

В эти дни я часто думал о своем старом и больном отце, который жил не в Праге. Я наверняка огорчил его нашим поступком, лишив старика радости видеть любимых внучат. Он не был посвящен в мои планы. Отцу, конечно, следовало бы сказать всю правду, но я не чувствовал себя готовым сделать это. Он, кажется, о многом догадывался. Не от предчувствия ли близкой разлуки отец в последнее время еще больше сгорбился?..