А можно, рванув себя за ворот рубахи, спросить. Ты, Сержик, маменькин сынок, проворовавшийся бухгалтер, как собираешься выкручиваться?

О, если бы она сидела…

Просто сидела за столом и не вставала. Но поднялась, откинула волосы и, несмотря на серьезный момент разговора, захохотала неожиданно, может и для себя самой.

Мало ли женщин поправляют заколку сзади? Наверно все, но никто так. Серая юбка-тюльпан на ней обтягивала все, что можно. Казалось, теплая волна шла от округлости бедер, подхватывала Сережку под ребра и затекала в сердце. Охлаждая все внутри каким-то мятным привкусом и щекоча.

Да-да, это враг – контролирующий орган государства… Но.

Но мозг с беспощадным откровеньем дорисовывал женщину. В мельчайших подробностях, тенях, запахах. Интересно, а Татьяна про это знала, или всего лишь поправляла заколку.

Наверно знала…

«Деньги на исходе, да и краденые в Торгпредстве надо как-то возвращать, пока недостача не всплыла. И этот лопух сам железку- антикварку не может у любовницы дернуть и продать на аукционе. Папа ругаться будет! Что ты»– Серж медленно повернулся к столику, подошел, сел и вдруг, наклонившись вперед корпусом прошипел в пол- голоса.

– Так сколько, говоришь там денег, шьо нас ждуть, как в Одессе говорят?

– Во-восемьдесят тысяч!

–Долларами. А наших сколько?

–Хватит пол – мира купить. Воз и маленькая тележка.

Легкий прищур Ванькиных глаз выдавал, что не очень-то он и пьян.

Стало тихо. Тихо и темно. И ветви старой вишни застыли на диске луны, как костлявая рука старухи на блюде. Крик взметнулся до вершины горы Сяо-лян, ворон взлетел с дерева и уплыл во мрак. Подмастерье юркнул в кузницу. Хрупкий мальчишка в обносках кимоно прищурился от яркого света факелов. Отрубленная кисть валялась на полу, пальцы еще шевелились, как живые.

–Неплохо-заезжий самурай присвистнул-Очень неплохо, мастер, легкое касание, и…не понять это рубка или акт любви. Гость изображал на каменном лице хладнокровие и власть. Но густой румянец выдавал его волнение, если не страх. На груде болванок у чана с водой валялся кузнец из соседней деревни. Он хрипел и пытался уцелевшей рукой приладить обрубок на место.

–Любви? Нет милосердия, о благороднейший. Просто, коснись я лезвием головы, без усилий развалил бы эту тушу пополам. Так делали мои предки за подлость и предательство- Масамуне был угрожающе спокоен. Казалось, он думает, где-то внутри себя привести в исполнение сказанное или нет.– Но с веками мы становимся добрее. Блеснули зубы и по заросшему лицу мастера пробежали две складки улыбки. Он старался казаться спокойнее самурая. А может и был.

– Быть и казаться; между ними пропасть, помоги убраться здесь- кивнул Масамуне мальчишке. Под сросшимися на переносице бровями мастера недобро блеснули светло-серые глаза.

Когда столь хлопотные торги были окончены и мастер по своей обычной привычке уединился, уставивившись на ворона, едва заметного в ветвях старого дерева. Ученик подошел поближе и остановился в шаге позади.

–Хочешь спросить за что я отрубил руку несчастному?– человек, ворон, луна и гора, казалось, слились вместе и превратились в мягкий говор.

–Вы, очевидно хотели показать достоинства своего искусства, мэтр- пролепетал мальчик, зная, Масамуне не терпит лжи и сейчас зорко и трепетно кружит над каждой его мыслью.

–Не совсем так. Будут еще годы, в которые из-за денег люди охотно пойдут на такое. Но не сейчас. Попробуй догадаться.– во тьме человек улыбнулся и это почувствовала даже птица, шевельнувшись на ветке.

–Так делали ваши предки.

–Это я сказал самураю. Неплохой коммерческий ход. Вовсе нет.

–Сдаюсь.

–Он тайно от всех опустил руку в котел для закалки. Думал запомнить температуру воды. И она передается издревле. И это ложь. Передается, но не температура, а состояние души.

–И каково это состояние, о мастер?

–Ты сейчас в этом состоянии и вода, что ты приготовишь будет то, что нужно-другую просто не сделать, это невозможно. Запомни это. А я, да я просто избавил мир от еще одного жадного ремесленника. Люди делают меч не для продажи – чтобы жить в своем искусстве даже после того, как разожмутся пальцы, последнего воина, что сжимают его. Остальные пусть клепают гвозди-одной руки там предостаточно.

Ворон, затрепыхался и подал голос, выводя подмастерье из очарования ночи.

Будильник не прозвонил. Напольные часы в гостинной считали время. В солнечном луче крутились пылинки. Муж в командировке. Одна. Совсем одна.

Клава потянулась за «Амаретто» на тумбочке. Налила, не вставая, в рюмку. Скользнула по черному шелку подушек и вылила под язык ядовито-красное содержимое. Чувствуя, как липкая сладкая влага исчезает сама собой. Проясняется в голове и мир за полузакрытыми глазами перестает быть непроходимо невыносимым.

Только в голове что-то противно трещало. О боже! Это ж телефон! Вдруг Стокгольм, или этот, его дурацкий Копенгаген. При воспоминании о Копенгагене женщина коварно усмехнулась, и, путаясь в халате, пошлепала босиком в прихожую.

Нет, не муж. Взъерошенный Светкин голос с утра незабываем.

–Не, ну, Клавка, ну ты, блин, даешь. У этого ж парня, у полковника – у него ж к тебе серьезно что-то. Ну, ты то же даешь! Сбежала вчера из Дома кино, оставила меня с двумя мужиками и, причем с военными! Подруга называется, ну да ладно, разбудила, что ли? А этот твой посол – он в командировку надолго уехал? А то я тут ору-ору, а он, может, гхм, дома сидит. На кухне, все слушает и хихикает…тихонько. Ты знаешь, мужики, они вообще такие козлы!

Больше всего на свете Светка хотела подстелить подружку под кого-нибудь. Ну, хоть под кого-нибудь! Дружба здесь старая. Еще холостяцко -девичья. Они и замуж собирались вместе. За одного и того же датскогого посла. Но Клавка успела, а Светка… ну значит не судьба. С тех пор Светка мстит, но никого ближе ее просто нет. А без мужа скучно, одиноко и, и как-то оно не так совсем. Так, что отвечать старой подруге, когда не знаешь, чем похвастаться: муж-посол в Копенгагене а ты…Ой, да и тебе ж было ж так хорошо, пока она не позвонила. Но Кодекс строителя коммунизма гласит иное, даром что ли Клавка была комсорг юрфака, где девочки- конфетки получали образование. Лапатулечки не могли терпеть одна другую: одна « умная», другая « плохая». Везет всегда «плохим», но не в этот раз. Всю жизнь они спорили. Одна мурлыкала, главное удачно выйти замуж, другая собиралась что-то из себя представлять. И когда речь заходила, скажем о Японской поэзии,…вообщем предпочел посол Клавку, а о Светке сказал по- пушкински: « Как эта глупая луна на этом глупом небосводе» Обе все понимали, но никто ничего не говорил ясно.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.