Через десять лет, став заведующим хирургическим отделением, Анатолий Германович принялся строить новую систему. Зачем столько дней люди лежат в палатах? Обследуются? Пусть обследуются в поликлинике, а приходят сразу на операцию! Хотят пораньше выписаться? Пожалуйста. Медсестра придёт, сделает перевязку на дому, снимет швы. Многомесячные очереди исчезли, в палатах появились места, но пациентов стало в разы больше. В области шла молва про чудесного доктора, операционная работала без перерыва. Потом Скворцова стали вызывать в другие больницы на сложные случаи, и он предложил переводить их в Будённовск, где условия были лучшими. Со временем оборудовал ещё одну операционную, разделил отделение на гнойную и чистую хирургию. По-новому организовал работу врачей и младшего персонала. По его схеме медсёстры каждые три месяца меняли профиль работы – постовые, процедурные, перевязочные. Им нравилось это разноообразие, а врач отныне мог взять в операционную любую из них, проблемы взаимозаменяемости не стояло. Позже, в захваченной больнице, это позволит делать операции сутки напролёт.

Со временем Скворцову удалось не только перестроить работу отделения, но и поднять зарплаты своим врачам и медсёстрам. В больнице, да и в крае им откровенно завидовали. К зависти Анатолий Германович давно привык. А вот к нищете, что захлестнула богатейший край в начале 90-х, привыкнуть так и не смог. Начались перебои с лекарствами, пациенты вынуждены были покупать их на свои сбережения. По вечерам, выгуливая своего сенбернара, он с горечью смотрел, как старики роются в помойках в поисках еды.

Его пытались продвинуть выше. Дважды назначали главным хирургом Ставропольского края. И дважды он отказывался. Ему надоело воевать с ветряными мельницами, начинать всё заново. Здесь жила его семья – жена, дочь и внучка. Здесь его знали и ценили, здесь он был нужен.

Будённовск – тихое место. Правда, рядом Чечня. Скворцов поморщился. Он помнил, как радовались в больнице: наконец-то ввели войска и всё это безобразие кончится. Анатолий Германович не радовался. Он считал, что войска ввели поздно. Дудаевцы уже успели сорганизоваться и создать полноценную армию.

Ходили слухи, что чеченцы могут напасть на российскую территорию. Отсюда, из Будённовска, они уехали. Куда-то скрылись и вездесущие цыгане. Плохой знак. Всё это может кончиться очень большими неприятностями, в который раз подумалось ему.

РАМЗАЕВ

Магомед Рамзаев не занимался политикой. Он не ходил на митинги, не орал, не спорил. Он занимался овцами. Вместе с братьями он держал большой дом и стадо шерстяных овец. Шерсть в те годы была в цене. Жили нормально, хозяйство было большое. По торговым делам пришлось даже на три года переехать в Волгоград. Хорошее было время.

В декабре началась война, и он пошёл на войну. Не было вопроса о том, идти или не идти. Война – значит, надо идти. Тем более, больше некому. У братьев – семьи, дети. Магомет женился, но детей не было. Он был молод, двадцать шесть лет. К тому же, он служил в Советской армии. Он знал, как русские умеют воевать. Поэтому сказал братьям, что пойдёт за всю семью.

Весной 95-го стало понятно, что война проиграна. Федералы вошли в Шатой и Ведено. Остатки армии Ичкерии оказались зажаты в горах. Нужно было или бежать, или придумать что-то невероятное.

Операцию спланировали четверо: Шамиль Басаев[10], Абу Мовсаев[11], Асламбек Абдулхаджиев[12] (Большой) и Асламбек Исмаилов[13] (Маленький). Рамзаев с первого дня воевал у Маленького. Он был его земляк-шалинец, они подружились. Для Рамзаева авторитетом был только он. Сообщили об операции и Дудаеву – к нему ездили Абу Мовсаев, Асламбек Большой и Асламбек Маленький. Но даже он не знал, что, где и когда произойдёт.

План выглядел просто: атаковать Россию изнутри. Чтобы и её жители поняли, что такое война. Ехать решили, пока не остановят. Хоть до самой Москвы. Даже назначили, кто будет комендантом Кремля, кто какое крыло будет контролировать. Но если не дойдём, биться там, где придётся. Иншалла.

На успех никто особенно не рассчитывал. Но все были уверены: если погибнут, то с честью – как они её понимали.

УЛЬШИН

Светловолосого улыбчивого Женю Ульшина в его родном Будённовске хорошо знали. Он ремонтировал телефонные аппараты (не мобильники какие-нибудь – самые обычные проводные, советского производства), и с наступлением повальной телефонизации у него в мастерской побывало немало народу. Приём населения Ульшин любил. Люди не просто приносили поломанную технику, но и разговаривали за жизнь. Женщины жаловались на мужей, на родню. Женя сочувствовал, давал советы. Ему это нравилось – общаться. Иногда он думал, что мог бы стать психологом. Но быть просто хорошим человеком, которого знает полгорода, тоже чего-то стоит.

Зато работать он предпочитал в одиночестве. Потому и вставал спозаранку. До центра города, где находилась мастерская – полчаса ходьбы. Он любил ходить пешком – и под автобус не подстраиваться, и для здоровья полезно. С семи до десяти можно спокойно ковыряться в железе, с десяти до двух – приём граждан. С двух полагалось ходить по вызовам, если они были. Чаще их не было.

В то утро он проснулся, как обычно, в шесть. Хряпнул кофейку. Солнце уже заливало окрестности яркими лучами. Ночь не принесла прохлады, улица дышала жаром. Женя шёл по тихому, сонному городку, где никогда ничего не случается. Это был обычный будний день – среда, четырнадцатое июня.

РАМЗАЕВ:

– Остатки наших отрядов, которые смогли уйти из районов, заблокированных российскими войсками, собрались у села Аллерой – всего сотни полторы бойцов. Мы перешли через хребет Аллерой – Ново-Грозный и через лес, в обход российских заслонов, вышли к бакинской трассе. Там, в паре километров от шоссе нас ждали крытые КамАЗы.

Командиры предупредили, что назад дороги нет, что убить могут всех, и если у кого-то есть незаконченные дела или кто-то передумал, сейчас самое время уйти. Никто не ушёл. Все понимали, что другого выхода нет. Мы боялись потерять то, за что воевали, за что умирали. Сколько погибло наших бойцов, сколько мирных жителей, и всё напрасно? Мы были настроены решительно. Нам сказали: «Докуда дойдём, там и будем воевать».

Больше никакого инструктажа не было. Мы загрузились в КамАЗы, по пятьдесят человек в кузове. Места мало, стояли вплотную. За руль грузовиков посадили тех, кто мог сойти за славянина. Я сел за руль милицейской «шестёрки». Её только что покрасили, нарисовали полосы, краска ещё высохнуть не успела. Мигалка не держалась на крыше и её пристроили в салоне, на задней полке. Каждый раз, чтобы она работала, надо было куда-то подключать провода. Номеров не было никаких. Документов тоже. Ко мне в машину сели Асламбек Маленький и Абу Мовсаев. У нас с Абу была одна милицейская фуражка на двоих и один китель. Не знаю, где достали, может, кто из дома принёс. Басаев забрался в спалку[14] одного из грузовиков.

Выехали около полуночи. Первой в колонне шла милицейская машина, за ней – три КамАЗа. Легенда была такая: везём «груз 200»[15], русских солдат. Такой транспорт обычно не досматривали. Чеченскую территорию проехали по полям, сейчас даже не помню как, выехали на Кизлярскую трассу. Дальше по пути попалась пара постов. С одного нам махали издали, но они были заняты другими машинами, и мы проехали дальше. Никаких взяток мы не давали, денег-то у нас уже не оставалось. Всё, что собрали, потратили на машины, рации и снаряжение.

Недалеко от Будённовска встали: у КамАЗа прокол. Я остановил встречную машину, тоже КамАЗ, взял у водителя ключ, поменял колесо. Поехали дальше. Я был уставший, за рулём с ночи, и говорю Мовсаеву: «Абу, сядь за руль, я спать хочу очень». Мы поменялись на ходу, и я сразу прикемарил.