Но господни Гририх кивнул, улыбаясь.
— И ты это все изменила, Малла! Не знаю как, но это ты, дочка…
— Но… я же только… сарафаны… хотела… — прошептала я.
— Сарафаны это хорошо, — Салина огладила голубую ткань на подоле, — но самое главное, что ты как-то смогла объяснить людям, что мы достойны уважения.
Она подняла на меня взгляд, и я увидела, что Салина плачет. Я обняла ее, чувствуя, со спины Рыскина объятия. И она тоже всхлипывала мне в ухо.
Ничего не понимаю. Я же ничего такого не делала. Я же хотела только от платья-мешка избавиться… хотя да… говорила я что-то про уважения и достоинство, но только потому, что к слову пришлось. Ни о чем таком я тогда не думала. Мне всего лишь порадовать вдовушек наших, у которых я так опрометчиво отобрала возможность со строителями развлечься. И колхоз развалить…
Но как я, кошмар меня подери, это сделала? Может все дело в платьях-мешках? Может быть это было просто предубеждение против вдов? А когда мы сарафаны надели, просто исчезло предубеждение? Ведь не могла я же все это одна провернуть?
— Господин Гририх, — подняла я голову, все еще обнимая всхлипывающих сестер, — а может это не я? Вы уверены, что это я сделала?!
— Уверен, — снова улыбнулся председатель.
— Но как?!
— А вот это не знаю, — развел он руками, — не знаю.
— Но… может…
— Малла, — господин Гририх потеребил мочку уха, — мне кажется, господин Орбрен сможет тебе объяснить гораздо больше. Тебе лучше поговорить с ним.
Ну. уж нет! Чтоб я к этому негодяю пошла что-тот спрашивать?! Да ни за что! И вообще, меньше знаешь, крепче спишь.
Но моя память настойчиво подкидывала мне видение: напряженный взгляд ярко-фиолетовых глаз там, на площади, когда я сжимала Оракул в руках. Он совершенно точно знает гораздо больше, чем Салина, Рыска или даже господин Гририх. Он изначально знал гораздо больше всех нас. Даже тогда, когда я еще только начала говорить.
— Смотришь ты, да не видишь. Учись видеть, дочка. Не глазами, а сердцем.
Я даже вздрогнула. Мне показалось, что сегодняшняя бабка сказала это вслух прямо сейчас.
— Малла, смотри, — Салина с Рыской скинули деревянные башмаки, и теперь на их ножках красовались совершенно очаровательные кожаные туфельки-лодочки без каблуков.
— Красиво, да?! А это твои, — кивнула Рыска на третью пару, — примерь.
И вот смотрю я на туфли эти… на Салину с Рыской… на Господина Гририха… и сердце у меня так щемит от того, что вижу. Они ведь у меня в этом мире самые близкие. Ближе никого нет. Даже господин Гририх мне как родной.
Господин Гририх… его ведь в поселение это тоже не просто так отправили, а потому что посчитали бесполезным. Конечно, что это за воин, который еще накануне первого боя такую травму глупую получил. Не от врага, а от лошади обозной пострадал. Сорвалась эта дура и сквозь строй ломанулась. Все отбежали, а господин Гририх не успел. Растерялся. И хребет ему кобыла эта переломила. И даже сейчас господин Гририх не может ходить долго. Нога отказывает. И все потому, что нерв у него в спине защемило. Вот прямо там, где копчик… и самое главное, травма-то ерундовая, только вот эту жилку немного передвинуть и освободиться нерв-то. И боли больше у него не будет. У меня руки сами потянулись, и я пальчиком господину Гририху пониже спины ткнула, что есть силы, чтобы жилку-то с места сдвинуть.
— Малла?! — подскочил господин Гририх, — ты что?!
А я глазами захлопала. Сижу ничего понять не могу. Что за наваждение?! И, правда, зачем я председателю нашему в задницу пальцем тыкаю?! Что за бред мне привиделся? Я даже головой потрясла…
— Простите. Сама не знаю, что на меня нашло, — пролепетала и покраснела так, что ушам горячо стало. А как тут не покраснеть, если все трое на тебя осуждающе смотрят? А ты на самом деле сотворила непотребство какое-то… я даже у себя в мире мужчин за попу не трогала… а уж здесь это, вообще, за гранью.
И чтоб смущение скрыть и внимание всех от произошедшего отвлечь, скинула колодки свои с ног и туфельки красивые натянула.
— Спасибо, Рыска, — обняла сестру, — мне очень нравятся.
В поселение мы вернулись довольно рано, нас даже еще не ждали. Теперь-то я догадывалась, почему так… если то, что мне сказали про отношение к вдовам правда, то становилось понятно, почему наши всегда так долго пропадали на рынке. И почему Сайкины бусы вызвали такой восторг. И почему она за них столько заплатила. Три грота… да, уверена, сегодня мы такие купили бы намного дешевле. Но я не хочу об этом думать. Не хочу думать о том, как и почему это получилось. Не сегодня. Не сейчас. Сейчас я хочу просто радоваться со всеми.
А вдовушки радовались. Кто-то даже плакал. Зарна даже не стала сидеть с нами, сбежала куда-то, потому что не могла сдержать эмоций. Надо с ней поговорить. Потому что даже Глая не смогла сказать, что с ней. А ведь они очень близкие подруги.
Мы вынесли из ближайших домов столы, расставили угощения, принесли кто чем богат, и веселились до самого вечера. Все вдовы поселения. И колхозницы в сарафанах, и вдовушки в ужасных платья-мешках. Да, они тоже радовались. Потому что теперь знали, если постараться, то можно избавиться от этой ужасной, вдовьей доли. И дело, оказывается, вовсе не в платьях.
Не знаю, может быть мне не рассказывали. А может быть я не обращала внимания. Но участь быть вдовой в Гвенаре одна из самых ужасных: от тебя отрекаются все родственники. Да, Сайкина сестра Вирра единственная родственница на все наше поселение, которая не отказалась от овдовевшей родни. И то скорее всего потому, что когда их забрали из Хадоа была слишком маленькой и не понимала, почему теперь должна отказаться от единственного родного человека.
Тебя перестают уважать, замечать и видеть люди. У Салины Дар к торговле, но если бы она стала купчихой, то никто бы не пришел в ее лавку, кроме таких же вдов, как она.
У Рыски Дар понимать коров. Ей повезло, что в поселении она смогла применить его к десятку коров других вдовушек. Потому что никто не подпустил бы ее к своей корове вне этого поселения.
А Вилина? У нее Дар к рукоделию, но все эти годы, даже будучи женой господина Гририха, она не доставала портновские ножницы со дна сундука. Потому что шить эти треклятые мешки больно… а другое у нее никто бы не купил…
И у всех остальных тоже так же. Сайка… Глая… Варла… все они вынуждены были держать свой Дар в узде.
Его светлость знатно посмеялся надо мной, когда привез ничего не понимающую иномирянку, утверждающую, что она вдова, во вдовье поселение. Не знаю, зачем он это сделал. Не понимал, что может быть другое отношение к вдовам? Или может быть нарочно, хотел поиздеваться на дурой? Думал, наверное, я взвою и соглашусь на что угодно, как только узнаю, куда он меня собрался везти. А когда не взвыла, то решил подкинуть мне деньжат на всякий случай. Чтобы я прожила этот год в любом случае… а потом послушно вышла замуж за того, на кого они мне укажут.
— Малла, — ко мне подскочили девчонки, и и выдернули меня из-за стола, — хватит грустить! Веселиться надо!
Оказывается, пока я, как аррова ведьма, сама себе мысли путала, вдовы уже сбегали музыкальные инструменты принесли и к танцам готовились. Как интересно. Я еще ни разу не видела местные танцы!
Инструменты в основном простенькие были: дудочки всевозможные, какие-то шестиугольные домбро-балалайки, бубны, трещотки…
А Дайра, тихая и молчаливая вдовушка, которую я за все время второй раз только увидела, принесла что-то вроде скрипки… ну, со смычком потому что…
У нее Дар оказывается. Только за три с лишним года в поселении ни разу не доставала Дайра свою гуделку, так ее инструмент называется.
Конечно же, ей первой сыграть дали. Многие же понимали, как это, когда Дар сжигает. А Дайра присела на край скамьи в своем ужасном платье-мешке, глаза полные слез в небу подняла и тронула смычком струны. Задрожала, запела, застонала ее гуделка о тяжкой доле вдовьей рассказывая. О слезах в подушку. Об одиночестве. Об отчаянии. О боли в сердце от потери любимого.
