После такого стоять у прилавка и ткани смотреть не хотелось больше, и купчиха моя весь свой задор растеряла. Да что и говорить… как быстро забывается, что весь этот мир и спокойствие вокруг от силы Оракула зависят. А она от короля и королевы… от его величества и курицы этой белобрысой, из-за которой я сюда и попала.
Вышла я из лавки. Грустно мне стало. Печально. Присела на скамеечку и стала Салину ждать. Никуда больше и не пошла.
А чего ходить-то, если денег нет?
— Что грустишь, дочка? — рядом со мной старушка присела. Прилично и чисто одетая. Видно, что достаток у бабки водится.
— Не знаю, — обычно я не люблю, когда ко мне на улице вот так вот посторонние люди подходят и вопросы дурацкие задают, но бабка как-то смогла не вызвать неприязни, — думаю.
— О чем же? — старушка улыбалась, отчего морщинки собирались вокруг глаз, смотрящих на мир с какой-то особенной теплотой и добротой.
— Обо всем. И ни о чем, — ответила я на улыбку, — и жизни думаю, о смерти… как-то несправедливо все…
— Да как же несправедливо-то? — рассмеялась бабка и добавила, — Оракул же бдит
— Да с этим Оракулом тоже все не понятно, — вздохнула я, — странная у него какая-то справедливость. Несправедливая…
Бабка рассмеялась довольно, будто бы я ей что-то хорошее сказала.
— Хорошая ты, дочка. Негоже тебе разменной монетой в чужих играх быть.
— О чем вы? — нахмурилась я, что-то бабка заговариваться стала. А с виду такая разумная была.
— Смотришь ты, да не видишь, — покачала головой старуха, встала со скамеечки, вздохнула огорченно и погладила меня по волосам, — учись видеть, дочка. Не глазами, а сердцем.
И бодренько так, очень-очень бодренько, зашагала прочь.
— Бабушка, — подскочила я со скамейки и вслед за ней кинулась. Но бабка уже смешалась с толпой и исчезла. Будто бы ее и не было. Странно…
— Малла, — окликнула меня Салина с другой стороны. Она несла на плече туго набитый чем-то мешок, — ну, что? Насмотрелась? Пойдем купим то, что ты выбрала?
— Нет, — виновато улыбнулась я, — не нужно, Салина. Я уже купила… вот, — достала из-за пазухи отрез Великого мастера Устана.
— Ох, ты же! — ахнула Салина, — где ты такую роскошь взяла? Это же из мастерской Устана, да? Малла, ты знаешь, сколько отрез такой стоит?
— Два с половиной грота, — улыбнулась я, — все, что у меня было.
— И даже больше! Ох, Малла, у меня когда-то рубашка была из такой материи… только нет ведь его больше, говорят. Хадоа несколько лет назад уничтожили мастерскую-то… повезло тебе…
— Нам повезло, — рассмеялась я, — нам всем троим на комплектики хватит. Я Вилину помочь попрошу, роскошное бельишко получится.
Господина Гвенара все еще не было. Утром, когда мы приехали, вокруг было пусто, но сейчас весь двор конюшни был заставлен лошадьми с повозками, оставляя свободным только узкое пространство посередине для того, чтобы можно было заехать и выехать.
Рыска дремала, лежа на повозке, а рядом стояла привязанная лысая овца, про которую я благополучно забыла. Она жевала траву из охапки, Рыска, наверное положила, и равнодушно смотрел на меня. Ягнята тонко блеяли и скакали возле матери, иногда сшибаясь лбами. То один ребенок, то другой нырял под пузо овцы и смачно чавкал, посасывая молоко.
И вот что мне с ними делать?
— Это что за чудо такое? — удивился господин Гририх. Мы даже еще не успели посмотреть, что купила Салина, а только поохали над отрезом от Великого мастера.
— Овцы, — вздохнула я, а Салина с Рыской старались не рассмеяться, очень уж выражение лица у господина Гририха смешное было. Я бы сама похихикала, — это я их купила…
Погрузили мы овец стреноженных в повозку, да домой поехали. Пока по городу ехали, по сторонам я глазела. Все же очень похоже на наши средневековые города. Вон сапог висит, значит там сапожник работает. А тут клещи кузнечные… кажется. Там цветов букетик вывеске деревянной, травник, наверное. И почти на каждом доме такая вывеска висела. Это получается здесь район мастеровых и ремесленников, что ли?
Так и оказалось. В центре, где площадь ярмарочная, купцы жили. У тех что побогаче на первом этаже лавочка была, а на втором семья. Те что победнее, держали прилавки, вроде тех, где мы с Саилной бус купили, и я ткань отхватила. А жили сами в домах на несколько семей. По краю площади торговали самым плохоньким товаром. И купчишки там работали приходящие. У них дома где-то в городе, и они каждое утро приходят на площадь торговать.
Центральная площадь делила город на две примерно одинаковые части: в одной живут аристократы, у которых дома с огромными участками, засаженными садами. А еще там есть городской парк с настоящим фонтаном. Это мне Салина рассказала. И вторая, где ютится все остальное население. Здесь ни садов, ни парков, ни фонтанов нет. Здесь, вообще, деревьев мало, а дома стояли так плотно, что даже наша повозка иногда с трудом проезжала.
Наконец мы выехали из города. На воротах стоял все тот же стражник. Но если утром он был бодр, весел и улыбчив, то сейчас просто махнул рукой, мол, валите скорее. Устал, наверное.
— Салина, Рыска, — мы отъехали буквально двадцать шагов, как господин Гририх впервые подал голос, — ну что? Получилось?
— Да, — радостно взвизгнула Салина и вдруг кинулась обниматься с господином Гририхом. И даже Рыска кивала и счастливо улыбалась, — все получилось, господин Гририх. Это невероятно! Малла, — Салина переключилась на меня, и стиснула в объятиях так. Что я не могла дышать, — Малла, спасибо тебе.
— Салина, — прохрипела я остатками воздуха, — отпусти. Задушишь!
Салина отпустила меня, но меня тут же обняла Рыска. А потом господин Гририх. Что тут, кошмар подери, происходит?!
— Малла, — рассмеялся господин Гририх. Тут я, вообще, перестала что либо понимать. Никогда не видела, чтобы он смеялся. — Ты что такая удивленная?
— Потому что я ничего не понимаю! — как-то истерично выдала я. Аж с подвизгиванием. Сама не ожидала.
— Малла, — Салина снова вцепилась в меня и сжала в объятиях. Я ей что, медведь плюшевый?! — Ты же видела, люди с нам разговаривают, общаются, никто слова плохого не скажет…
— И что? Можно подумать ты впервые видишь говорящих людей, — буркнула я, отталкивая сестру и выпутываясь из ее рук.
— Мы же вдовы, — как-то печально сказала Рыска, — раньше с нами никто не общался, Малла. А ты сегодня видела, как люди ко мне сами подходили, чтобы совета спросить? И не ругались, когда я на их животных смотрела и даже трогала. Понимаешь? Они больше не считают меня изгоем, не презирают, не ненавидят. Они относятся ко мне, как к равной, хотя знают, что я вдова.
— Верно, — Салина наконец успокоилась и перестала тащить меня к себе, — ты же видела, я с купцами разговаривала. И договора сама заключала. Понимаешь? Сама. А потом, — она схватила мешок и вытряхнула оттуда три пары кожаных туфелек, — вот. Я их купила у хорошего мастера. И меня не только не выгнали, Малла, со мной разговаривали, мне советовали, меня считали достойной…
— А раньше? Раньше, разве не так было? — я даже на туфельки внимания не обратила. Слишком странно было то, что говорили сестры.
— Нет, — мотнула головой Салина, — все сделки раньше господни Гририх заключал. Я просто рядом стояла и подсказывала. И Рыска тоже. Ее бы побили, если бы она корову тронула и не купила ее потом. И на рынке… ты же видела эти ряды, где мы все покупали раньше… дальше нас не пускали, Малла. А уж про великих мастеров… ты бы не смогла купить свой отрез. Тебе бы такое никто не предложил бы даже.
Я слушала, слышала и не понимала. Слишком все было неправильным и не укладывалось в моей голове. Как будто бы я пытаюсь подушку в шкаф, в ящик засунуть. Она вроде бы должна влезть, потому что я ее в вакуумный пакет положила и воздух пылесосом выдула. Но никак не получалось: в пакете дырочка оказалась, и подушка росла прямо на глазах, вылезая из ящика.
— Это правда? — жалобно спросила я у господина Гририха. Все же, если сестры и могли меня разыграть, то вряд ли наш председатель таким заниматься будет.
