Веймар

7 октября 1920

Как долго я не писала. Я не живу дома уже шесть месяцев.

Я сейчас в Веймаре, в пансионе для благородных девиц, и мне очень одиноко. Со мной нет Лизель, и все, кого я так любила, забыли меня. Остается только плакать. У меня тут одна маленькая радость – уроки скрипки с профессором Рейтцем. Но разве этого достаточно? Я так привыкла быть любимой, и вдруг здесь – ничего!

Веймар

8 октября 1920

Хоть бы кто-нибудь пришел и забрал мою тоску и запер ее в позолоченную клетку. Хоть бы кто-нибудь пришел и сделал меня счастливой своей любовью – такой счастливой, чтобы я забыла все слезы, пролитые из-за всех прежних любовей.

Веймар

10 октября 1920

Я так несчастна, потому что меня никто не любит. А я привыкла быть любимой.

Мисс Арнольди, директриса, хочет изменить меня по своим меркам, и Мутти, кажется, с этим согласна и этому рада. Поскольку все так трудятся, чтобы меня переделать, надеюсь, что-то из этого выйдет, и Мутти останется довольной.

Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы учитель Лены по классу скрипки совершенно подпал под ее чары. Во время частных уроков желание прикоснуться к обворожительной ученице обуревало его настолько, что бедный профессор вынужден был держать руки в карманах сюртука.

В один из своих ежемесячных визитов Йозефина, почуяв что-то странное в поведении учителя музыки, предложила директрисе перевести ее дочь в класс другого профессора. Директриса обеспокоилась, но решила, что одного разговора с влюбленным профессором будет достаточно.

Веймар

21 октября 1920

Только что у меня был урок скрипки. Мне кажется, что профессор Рейтц несколько во мне разочарован. Во всех отношениях. Сначала, когда я играла знакомые вещи, он был очень доволен мною и писал об этом Мутти. Теперь, получая новый материал, я продвигаюсь не так быстро, как раньше. Мутти считает, что ему больше нечему меня учить и я должна перейти к профессору Флейшу. Она ничего в этом не смыслит. Если бы я была другая, если бы не искала так удовольствий или могла бы делать то, что хочу, может, когда-нибудь из меня что-нибудь и вышло бы. Но так, как сейчас, хотя и помногу практикуясь – притом что меня все время отвлекают обязанности по хозяйству и визиты, – ничего не получится. Может быть, кто-нибудь будет так добр, что женится на мне, – тогда я забыла бы о своей музыкальной карьере. Но годами практиковаться, только чтобы играть дома? Как найти силы следовать по такому пути?

Веймар

14 ноября 1920

Приезжала Мутти, и мисс Арнольди пожаловалась ей на мои грехи (флирт) во время концертов. Это неправда! Просто меня замечают везде, куда бы я ни пошла, – что я с этим могу поделать? Сейчас я играю сонаты Генделя. Со мной играет Рейтц. Если бы нашелся кто-то, кто полюбил бы меня, я была бы ему так благодарна! Я была бы так счастлива, если бы он говорил мне нежные, нежные слова. Мы вышли бы в осень, рука об руку, в золотое время года. Листья горели бы золотом, но сейчас они холодные и серые, и я гуляю совсем одна.

Жду не дождусь Рождества. Еще четыре недели. Будь я счастлива, они пролетели бы незаметно. Мне даже кайзером не хочется быть. Я бы хотела останавливать время по своему желанию – а этого не может и кайзер.

Непонятно почему Лена ни в кого не влюбилась во время рождественских каникул. По возвращении в Веймар на последний пансионский семестр ее поджидал влюбленный учитель.

Почему учителя музыки играют такую роль в романах? Одно только совместное исполнение прекрасных произведений не может привести к неизбежной сцене обольщения. Близость уважаемого мэтра, комната в частном доме, двери которой можно запереть, – все это тоже вносит свой вклад в ситуацию. Итак, настал миг, предназначенный судьбой, когда красивая девушка со скрипкой возложила свою девственность на алтарь Генделевой сонаты. И не из страха, что это откроется, Лена не занесла сие важное событие в свой дневник – а из-за разочарования!

«Он стонал, пыхтел и задыхался. Даже не снял брюки. А я просто лежала на кушетке, обитой красным плюшем; юбки задраны, и спине очень жестко. Все вместе очень-очень неудобно» – так она описала дочери свой первый сексуальный опыт лет сорок спустя. В довершение всего фрейлейн Дитрих не приняли в музыкальную академию.

Разочарованная Лена вернулась в Берлин, к скуке и безудержной послевоенной инфляции. Лизель, получив университетский диплом, переступила через классовые предрассудки и пошла работать. Ее весьма ощутимое учительское жалованье стало подарком судьбы. Вопреки воле матери, защищаясь примером Лизель, Лена решила поступить в Театральную академию Макса Рейнхардта. Она решила, что если не может стать знаменитой скрипачкой, то станет «театральной знаменитостью». Для конкурсного прослушивания она выбрала в высшей степени драматический отрывок из «Фауста» – молитву Гретхен Пресвятой Деве. После это стало одной из часто повторяемых и правдоподобных историй Марлен: у нее-де по завершении длинного монолога так распухли и покраснели колени, что она едва смогла с них подняться, и тут из тьмы зрительного зала Deutsches Theater раздался мужской голос. Сей бестелесный голос якобы сказал: «Фрейлейн Дитрих, поднимите юбку. Мы хотим взглянуть на ваши ноги», – от чего молоденькую трагическую актрису просто покоробило. Какая грубость, какой цинизм! Подразумевалось, само собой, что этот голос принадлежал маэстро. Но в действительности великий Рейнхардт никогда не посещал вступительные прослушивания. По легенде Марлен Дитрих – блестящая ученица знаменитого профессора, однако на самом деле она у него не училась. То, что ей удалось выступить во многих мелких ролях в рейнхардтовских театрах и постановках, особенно в Deutsches Theater, верно. Это дало ей желаемую причастность к имени маэстро, а мировой прессе – основания придать ей статус выпускницы академии Рейнхардта, а не какой-нибудь амбициозной выскочки, пробивающейся в актрисы.

В последующие годы герр доктор Рейнхардт не счел нужным расставить все по своим местам, поскольку довольно скоро его самозваная ученица стала более знаменитой, чем он или его берлинская школа. Благодаря его молчанию эта история влилась в легенду Марлен.

Она ударилась в работу: играла что угодно, не знала усталости, могла выйти служанкой в первом акте какой-нибудь пьесы, метнуться на противоположный конец города и выпорхнуть во втором акте другой пьесы в числе многочисленных «элегантных дам» на вечеринке с коктейлем. Детские занятия балетом и танцем в стиле Айседоры Дункан дали ей возможность присоединиться к кордебалету в третьем акте уличного ревю. Ее удивительная дисциплинированность, закрепленная воспитанием, помогла очень скоро преодолеть неопытность новичка. И вот уже очарованные театральные менеджеры пишут «Марлен Дитрих» во главе афиши.

В этот период развился и ее талант присваивать платья из костюмерных. Если Марлен Дитрих казалось, что она выглядит сногсшибательно в вечернем платье, выданном для крошечной роли приглашенной к обеду гостьи, то после окончания представления платье с гораздо большей вероятностью оказывалось в ее собственном платяном шкафу, чем возвращалось в театральную костюмерную. Этаким шалопайским воровством она намного опередила свое время. До голливудской клептомании, когда актеры стали на съемках присваивать себе все, что не прибито гвоздями, было еще немало лет. Марлен не гнушалась ничем. Коллекция перчаток для любой роли: для голодной нищенки, продающей спички на углу, у нее была отличная пара дырявых митенок; для проституток – пожалуйста, красные ажурные до локтя, с умеренными прорехами; белая лайковая пара – для великосветских дам; черная лайковая – для жен буржуа. Шарфы и боа любой текстуры, длины и оттенка. Дюжины сумочек – отличное подспорье для мгновенного распознавания статуса и характера их владелицы. А шляпки? Что уж тут говорить о шляпках!