«Машиновек», – подумал Серхио.

Орнитоптер прошел сквозь внешнюю полимерную оболочку, пузырем окружившую храм, облетел колоссальное сооружение по кругу один раз, прежде чем опуститься на террасу у его подножия. Взмахи крыльев понемногу унялись, а сами крылья убрались под синтехитиновый панцирь. Серхио вылез наружу, нервно вытирая вспотевшие руки о пепельно-серую ткань брюк. Такого же тусклого оттенка был и остальной его костюм, за исключением белого воротничка и звезды асимметриста на груди у сердца. На черепе росла голубоватая щетина – благая стигма, знак рукоположения.

Он повесил синюю сумку на плечо и направился по террасе к храму. Под ногами посверкивали алмазы и сапфиры, выложенные перекрывающимися мозаичными слоями. Храм возвышался над ним, фигуры кивидиноков стояли на страже красных, как чахоточные щеки, шпилей. Духовник считал закодированные в каменных скульптурах данные и представил ему краткий комментарий об архитектуре сооружения, обратив особое внимание на то, как многослойная истина Асимметричного Завета проступает и отзеркаливается, многократно усиливаясь, в каждой каменной детали. С террасы к дверям, также украшенным кивидинокийской резьбой, вела обсидиановая лестница. Внутри ждал машиновек. Этот интеллект-очевидник представился духовнику как Беллармин, его ранг отвечал кардинальскому. Имя машиновека напоминало об иезуитском теологе древности, который заклеймил Галилея как еретика-гелиоцентрика. Андроформу Беллармина скрывал черный плащ с капюшоном, но когда машиновек распахнул одеяние, Серхио увидел под ним хаотическую мешанину металлических конструкций, пульсирующих диодов и трубок подачи питательных веществ.

– Приношу нижайше извинения за… – начал было Серхио, приступая к сложному ритуалу коленопреклонения перед кардиналом.

– Да-да, – прервал его Беллармин. На серебристом овале, заменявшем ему лицо, не отразилось абсолютно ничего. – Оставим это. Я бы предпочел, чтоб ты прибыл раньше.

– Я летел так быстро, как только мог.

– Ты ничего необычного не заметил по дороге сюда? К нам поступают отчеты о вторжении кланов в этот сектор Диоцеза. Клановщики здесь редкие гости.

– Там… – (Возможно, это проверка. Ведь клановщики могли ему привидеться так же, как Индрани.) – Извините. Я весь полет молился. Правда ли, что Иван очень серьезно болен?

– Трансценденция неминуема. Медицина бессильна помочь ему. Он, однако, попросил не отключать его от систем жизнеобеспечения, чтобы провести последние часы в сознании. Отсюда я сделал вывод, что твой визит для него по какой-то причине важен. – Голос Беллармина напоминал хрип дешевого радиоприемника.

– Вам не известно, зачем я здесь?

– По некоторым соображениям он настаивает на исповеди исключительно священнику-человеку.

– Значит, наше равнодушие взаимно.

Серхио спрятал усмешку. Не так уж часто со времени возведения в сан доводилось ему чувствовать себя на равных с членами братства машиновеков. Машиновеки так много знали, что всегда оказывались на шаг впереди клириков-людей. Высшие посты в ордене также были заняты почти исключительно машиновеками. После Экуменического Синтеза, когда Основатель вернулся с окраин системы, принеся весть о Божественном вмешательстве, машиновечество уравняли в церковных правах с людьми. Едва ли можно было ожидать иного, принимая в расчет природу кивидиноков, но Серхио всегда делалось как-то не по себе в присутствии этих существ.

– Не соблаговолите ли провести меня к нему?

Беллармин молча провел его по лабиринту замысловато закрученных, взлетающих к небесам коридоров. На пути им попались несколько очевидников, но людей они не встретили.

– Слухи ширятся. Как же без этого? – сказал Беллармин наконец. С таким же успехом он мог бы объявить, сколько сейчас времени. – Слухи о причинах ваших воззваний. Тебя когда рукоположили? Меньше девяти стандартолет назад, я полагаю?

– Источники вашей информации безукоризненны, – выдавил Серхио сквозь зубы.

– Как обычно. Это болезненная процедура?

– Разумеется, нет. Духовник очень мал. Имплантация похожа на укус комара. – Он коснулся щетины на черепе. – Почти сразу же появляются шрамы, но, поскольку это устройство растет изнутри, боли не чувствуешь. В мозгу ведь нет болевых рецепторов.

– Я просто интересуюсь. Есть отчеты. Что же ты испытал, впервые увидев правильный расклад? Узрев Погибель?

О, расклад Серхио помнил очень хорошо. Старший по рангу священник открыл ящик розового дерева и показал ему карточки, прежде чем начать инсталляцию духовника. На каждой карточке имелся серый квадратик, сложенный более мелкими серыми клеточками разных оттенков – если быть точным, то одиннадцати, поскольку лишь такое число оттенков серого способен различить человеческий глаз. Матрица оттенков казалась рандомизированной, но как только установка духовника подошла к концу, как только он вступил во взаимодействие с определенными мозговыми центрами и раскодировал идиосинкратическую картину окружающего мира, случилось что-то очень странное. Серые клеточки куда-то пропали, обнажив скрытое изображение. Ему объясняли, в чем тут хитрость, но он не запомнил технических деталей – и не пытался сделать вид, что запомнил. Духовник открывал посвященным доступ к сакральным данным. И только им одним. Этого было достаточно.

Он вспомнил, как в первый раз увидел Погибель. Его охватило разочарование. Нечто столь значительное – а выглядит так скучно, невзыскательно.

– О, – сказал он, – мне показалось, что я узрел нечто наделенное великой святостью.

– Это странно, – ответил Беллармин после паузы. – Я слышал кое от кого, что более обычной реакцией выступает разочарование. И сие неудивительно. В конце концов, Погибель – всего-навсего нейтронная звезда.

Он провел Серхио по мостику без перил меж контрфорсов. С такой высоты орнитоптер казался мошкой рядом с термитником.

– Вы упомянули об этих… слухах, – сказал Серхио, чтобы как-то отвлечься от пропасти под ногами. – Мне представляется вероятным, что я совершил нечто, достойное похвалы, поскольку едва ли Иван призвал бы меня через пол-Марса, чтобы вынести выговор.

– Больным старикам свойственно чудаковатое поведение, – промолвил очевидник (они опять вошли в средний шпиль). – Но безусловно, такая возможность скорей гипотетическая. Если бы ты согрешил против канонов ордена, если бы в той или иной форме выказал неповиновение приказам и обязанностям – даже вдали от Хризы… мы бы об этом знали.

– Не сомневаюсь.

– И это разумно с твоей стороны. – Беллармин остановился. – Мы прибыли. Ты готов, Менендес?

– Нет. Я нервничаю. Я не понимаю, зачем призван сюда. Могу только предполагать, что у причины моего вызова есть нечто общее вот с этим. – Он поднял сумку на манер военного трофея. – Но мне кажется, что единственный способ развеять сомнения – войти внутрь и услышать, чего от меня хочет Иван.

– Едва ли ты получишь ясный ответ.

– Иными словами, он и сам не обязательно понимает, зачем позвал меня?

– Помни, Менендес, что он болен.

Они отворили дверь палаты, где царило тихое, ненавязчивое ожидание смерти, подобной росе, что вот-вот ляжет на цветы. Ароматические свечи горели в настенных канделябрах. Каждый имел форму кивидинокийской руки: тонкие, как рапирные клинки, пальцы, откованные из железа. В комнате висел сепийно-коричневый дым, и сквозь него Серхио с трудом различил укрытую одеялом фигуру умирающего. У кровати кольцом выстроились, точно коленопреклоненные прихожане, мониторы системы жизнеобеспечения. В большинстве своем они были отключены.

– Не надо его слишком утомлять. Он может уйти от нас в любую минуту, но оставшиеся нам мгновения его присутствия нецелесообразно растрачивать впустую.

– Вы останетесь?

– Не думай обо мне. Я буду рядом.

– Очень жаль. – Серхио опять подавил усмешку. – Очень жаль, что вам надо уйти, хотел я сказать…

Когда очевидник удалился, Серхио подождал несколько мгновений, пока глаза не привыкли к сумраку. Ему ни разу не приходилось видеть существо столь близкое к смерти, как Иван. Было поистине чудом, что в этом дряхлом теле еще протекают какие-то метаболические процессы. Каждый вздох был слабее предыдущего. У Серхио затекла рука, и он опустил сумку на пол. Наверное, при этом произвел едва слышный звук или возмутил воздушные течения в комнате, – как бы то ни было, старик открыл глаза. На это действие у него ушло столько же времени, сколько у розы – на то, чтобы раскрыться с рассветом.