– В таком случае можно перебраться из домена в домен. Но для этого сперва нужно попасть сюда.

– Проблема в том, что, попав сюда, немногие хотят продолжить путешествие. Ведь никто не оказался здесь по своей воле, Том.

– Все равно не понимаю. Какая мне разница, существуют ли другие домены? Эти области Галактики находятся в тысячах световых лет от Земли, а без скважин нам до них никогда не добраться. Они не имеют значения. Там нет никого, кто ими воспользовался бы.

Грета улыбнулась:

– Почему ты в этом настолько уверен?

– Потому что в противном случае разве не стали бы выскакивать из нашей скважины инопланетные корабли? Ты сказала, что «Синий гусь» не был здесь первым. Но наш домен – Локальный Пузырь – лишь один из сотен. И если есть чужие цивилизации, каждая из которых заперта в пределах собственного домена, то почему ни один из ее кораблей не прошел через эту скважину, как наш?

Вновь такая же улыбка. Но теперь от нее у меня застыла кровь.

– А с чего ты взял, что этого не было, Том?

Я подался вперед и взял ее за руку – так, как прежде брала она. Я сделал это без грубости, без угрозы, но с уверенностью, что на сей раз я действительно и искренне хочу того, о чем намеревался попросить.

Ее пальцы сжали мои.

– Покажи, – попросил я. – Я хочу увидеть все таким, каким оно выглядит в действительности. И не только станцию. Тебя тоже.

Потому что к тому времени я все понял. Грета солгала мне не только по поводу Рэя и Сюзи. Она солгала еще и о «Синем гусе». Потому что мы не были последним из попавших сюда человеческих кораблей.

Мы стали первыми.

– Ты хочешь это увидеть? – переспросила она.

– Да. Всё.

– Тебе не понравится.

– Об этом судить мне.

– Хорошо, Том. Но пойми вот что. Я уже бывала здесь прежде. Я проделывала такое миллион раз. Я забочусь обо всех потерянных душах. И знаю, как это работает. Ты не сможешь принять суровую реальность того, что с тобой случилось. Ты съежишься, убегая от нее. И сойдешь с ума, если я не заменю правду успокоительной фикцией. Счастливым концом.

– Почему ты говоришь об этом сейчас?

– Потому что тебе не обязательно это видеть. Ты можешь остановиться там, где находишься, имея представление об истине. Пусть неполное и нечеткое, но представление. И ты вовсе не обязан открывать глаза.

– Сделай, о чем я прошу.

Грета пожала плечами. Налила себе вина, затем наполнила мой бокал.

– Ты сам этого захотел, – сказала она.

Мы все еще держались за руки – двое любовников в момент близости. Затем все изменилось.

Это было похоже на вспышку, на нечто мимолетное и еле уловимое. Примерно как вид незнакомой комнаты, если в ней на мгновение включить свет. Предметы, силуэты, взаимосвязи между ними. Я увидел пещеры, и пересекающиеся червоточины коридоров, и существ, которые перемещались по ним с суетливой целеустремленностью кротов или термитов. Эти существа редко походили друг на друга, даже в самом поверхностном смысле. Некоторые перемещались наподобие сороконожек, за счет волнообразных движений многочисленных когтистых конечностей. Другие извивались, шурша гладкими пластинками панцирей по стеклянистому камню тоннелей.

А ползали эти существа между пещерами, в которых покоились туши чужих кораблей – слишком диковинные для описания.

И где-то далеко, где-то вблизи центра астероида, в собственном матриархальном помещении, кто-то отправлял послания помощникам и собратьям, ударяя жесткими, коленчатыми и ветвящимися, как оленьи рога, передними конечностями по кожаному, в мельчайших прожилках барабану. Тот, кто ждал здесь тысячелетиями. Тот, кто желал только одного – заботиться о потерянных душах.

Катерина помогла Сюзи вытащить меня из капсулы.

Мне было паршиво – одно из самых мерзких пробуждений, через которые довелось пройти. Ощущение такое, словно каждая вена наполнена толченым стеклом. На миг, показавшийся бесконечно долгим, сама мысль о дыхании стала для меня невыносимой.

Но прошло и это, как проходит все.

Через некоторое время я уже мог не только дышать, но даже шевелиться и говорить.

– Где…

– Спокойно, кэп, – сказала Сюзи, наклоняясь и начиная отключать меня от всех систем капсулы.

Я невольно улыбнулся. Сюзи умна – лучший синтакс-штурман в «Ашанти индастриал», – а еще она очень красива. И сейчас за мной словно ангел ухаживает.

Хотел бы я знать, ревнует ли Катерина.

– Где мы? – делаю я вторую попытку. – Такое ощущение, словно я провалялся в чертовой капсуле целую вечность. Что-то случилось?

– Мелкая маршрутная ошибка, – сообщила Сюзи. – У нас небольшие повреждения, и меня решили разбудить первой. Но не расстраивайся. Ведь мы живы.

Маршрутные ошибки. Ты слышишь разговоры о них, но надеешься, что с тобой такого никогда не случится.

– Большая задержка?

– Сорок дней. Мне очень жаль, Том. Накрылись наши премиальные.

Я гневно бью кулаком по стенке капсулы. Но тут подходит Катерина и успокаивает меня, положив ладонь на мое плечо.

– Все хорошо, – говорит она. – Ты в безопасности. А это самое главное.

Я смотрю на нее, и на мгновение передо мной возникает лицо другой женщины, о которой я не думал уже много лет. Я даже почти вспоминаю ее имя, но это мгновение проходит.

– В безопасности, – согласно киваю я.

Днем Счастливица Кодайра работала на Хохолке Какаду. Продавала на тамошнем рынке вещицы, найденные семейством Кодайра зимой, в странствиях на севере, в бескрайних пустынях Безлюдья.

Осколки былых времен, мелкие безделушки, изготовленные сотни лет назад людьми, которые жили еще до наступления Часа, до серебряного света. Одни безделушки разговаривали пронзительными голосами, обычно на языках северных островов. Другие ценились лишь за манящий ореол древности. В некоторых можно было разглядеть лица мертвецов, как, например, в том ожерелье из голограмм, которое Счастливица носила на шее. В ее лотке попадались шкатулки-флейты, они пели каждый раз по-новому, никогда не повторяясь. И всякие диковинки – пресс-папье в форме Разрушенного моста (вот только еще целого), детская игрушка – сверкающий стеклянный лабиринт, по которому ползала капелька жидкого металла, этакий хромированный слизняк; крошечная сфера – Земля, как будто увиденная из космоса, цвета сепии, с черными отметинами. Крошечный глобус так полюбился Счастливице, что она спрятала его на самом дне лотка.

Этот деревянный лоток на тканевом плечевом ремне она носила весь день напролет: семейство Кодайра не было таким уж почтенным, чтобы позволить себе прилавок на рынке. После полудня, устав торговаться и спорить, Счастливица уходила с Хохолка к Разрушенному мосту и на целый час устраивалась в его решетчатой тени. Там она сидела, ела пирожки с фруктами и сушеным мясом, слушала музыку – доносившийся с Хохолка бой барабанов. Окунув ступни в воду, разглядывала на просвет голограммы из своего ожерелья. Ей нравилось изучать лица мертвецов, переливавшиеся неуловимыми радужными цветами. В грохоте барабанов бывали паузы, и Счастливица заполняла их полуоформившимися мелодиями и воображала, будто эти мелодии – лишь обрывки настоящей музыки, которую она сочинила когда-то в другой жизни, недалеко от того места, где сейчас сидит.

На закате девочка с потяжелевшим кошельком покидала рынок и шла по подпрыгивающим понтонам Нового моста на юг, где в автомастерской ее ждал дядюшка. Вдвоем они садились на автобус до дома. Это время дня Счастливица любила больше всего: заградительные аэростаты, пришвартованные к небоскребам, закатное солнце превращало в золотые рождественские шары.

С каждым годом аэростатов становилось все меньше. Иной сорвется с тросов и улетит, иной просто упадет и повиснет на кронах платанов. Раньше, когда в небе еще летали энолы, приходилось в поте лица трудиться, чтобы содержать заграждение в исправности. Но уже давно не видать ни одной энолы, и на аэростаты махнули рукой, бросили их на произвол судьбы. Теперь в небоскребах работают одни старики – обосновавшись в пентхаусах, они без устали чинят стеганый майлар и ворчат на молодежь, которая веселится ночи напролет.