– Ну че, придурок, так тебе и надо! – сказал я трупу через голосовую систему робота. – Козел ты тупорылый, Джо! Чего ты, спрашивается, не рванул с Миком в Сток на пивной фестиваль?

С трупом, увы, долго не побазаришь.

Почему я отбросил коньки, стало понятно не сразу. Система жизнеобеспечения вроде бы позволяла продержаться в подвале не одну неделю. Потом я заметил, что рядом лежит записка, написанная моим почерком – то есть почерком Джо.

«Дорогой Джо, – гласила она. – Воздуху хана, – похоже, изоляция хлипкая. Но машины – норм. Контакт удерживают. Покеда, приятель! Знатно рвануло. Твой друг Джо».

И приписка: «P. S. С меня пиво».

В руке у него была зажата двадцатифунтовая банкнота. Как трогательно. На двадцатку уже давно не купишь больше пинты и пакета чипсов. Все йоркширцы – жмоты хитрожопые, как сказал бы Мик.

Я не мог забрать деньги к себе в мир. Но тут же главное – сама идея.

Наверное, надо кое-что пояснить.

Если кажется, что я как-то чудно́ себя повел, столкнувшись с собственным трупом, то для этого есть вполне конкретные причины. Просто так вышло, что я не в первый раз встречаюсь со своим визави – с другой версией себя, Джо Ливерсэджа. Я бы даже сказал, то и дело встречаюсь. Поэтому с мыслью о том, что где-то шляются многочисленные копии «меня» и живут собственной жизнью, я уже основательно свыкся. Если кто-то из нас помрет, остается жить еще целая толпа. Я это знаю. И тот я, в подвале, тоже знал.

Двадцать лет назад моя команда из Кардиффского университета первой открыла портал в параллельный мир. При помощи одной такой громадной машины из подвала мы прозванивали всю квантовую реальность, пока не установили контакт с копией машины в другой версии лаборатории, в другой версии Кардиффа. Получается так, что в момент установки контакта два Кардиффа идентичны – и все живущие в этих двух Кардиффах обладают абсолютно одинаковой сущностью, абсолютно одинаковым прошлым. Но с того момента, как установлен контакт, два мира начинают отрываться друг от друга. Хотя обе версии меня в воскресенье пришли в лабораторию, у того, что в подвале, был порез от бритвы на правой щеке и другая рубашка. Мы же держали контакт всего пару дней. К концу недели две истории разошлись бы настолько далеко, что в одной «Кардифф Сити» мог выиграть матч, а в другой – проиграть. То, что в одном Кардиффе террористы взорвали бомбу, а в другом нет, – огромное расхождение для этой стадии контакта, но бывает по-всякому. Непонятно, что случилось с террористами в нашем мире: то ли бомба не сработала, то ли спецслужбы их застукали… Никто ничего толком не говорит, но ходят слухи о «руке разведки».

Не важно, велики изменения или нет: рано или поздно кумулятивный эффект расхождений становится настолько критичным, что поддерживать квантовый контакт дальше нельзя. Портал в такой мир закрывается, его обитатели живут своей жизнью и не пересекаются с нами. Через какое-то время мы устанавливали контакт с другим Кардиффом, и все начиналось сначала. И каждый раз первым, с кем я разговаривал, был я сам, Джо Ливерсэдж.

Это сказывается на психике. Поэтому и Рэйчел в конце концов бросила меня. Сказала, что не знает, как жить с человеком, у которого такое извращенное представление о реальности, не говоря уже о собственной жизни и смерти.

– Сплетничаете обо мне у меня за спиной? – как-то спросила она. – Вы двое? Сравниваете впечатления?

– Ты – не вторая Рэйчел, – ответил тогда я. – Она просто… какая-то женщина, на которой женат Джо. Мне нужна только ты.

– «Только ты», – сухо повторила она. – Когда мужчины так говорят, они имеют в виду других женщин. А ты говоришь о копиях меня, будто я кукла Барби с конвейера. Джо, я так не могу.

– А ты попробуй.

– Жизнь коротка, – ответила Рэйчел.

Когда она ушла, я сделал то, что всегда делал в тяжелые моменты: с головой ушел в работу. Кардифф первым разработал технологию холодного прозвона, но другие университеты и корпорации, само собой, шли по пятам, пытаясь обогнать нас. Мы первыми установили видеосвязь между параллельными мирами, благодаря чему одна версия меня получила возможность разговаривать с другой – будто мы просто сидим в разных офисах. Мы первыми использовали технологию осуществления – позаимствовали у турфирм, рассчитанных на всех, кто потерял возможность путешествовать, – а потом перешли от громоздких роботов к настоящим человеческим телам, снабженным имплантами, благодаря которым можно было перехватить управление, как будто вы физически присутствовали в другом мире. Все шло отлично, но просто так ничего не дается. Чтобы сохранять первенство, нам нужен был кусок отравленного наливного яблочка под названием «целевое бюджетное финансирование»: это деньги, никак не связанные с обычными исследовательскими фондами университетов. Стороннему наблюдателю может показаться, что эти средства призваны способствовать укреплению лидирующих позиций Великобритании в передовой и престижной сфере. Наука ради науки и тому подобное, деньги, вроде бы не запятнанные никакими приземленными мотивами, свободный полет мысли, и только.

Все это полная чушь, и все знали, что это чушь.

Когда власти могут закрыть любого просто за странный вид, новая технология дает мощные рычаги органам безопасности. Если контакт установлен, можно параллельно арестовать и допросить две версии подозреваемых: соответствующие службы в каждой реальности сотрудничают друг с другом, чтобы получить максимум сведений. Изложите историю подозреваемому в одной линии реальности и посмотрите, что он скажет. Изложите другую историю в другой и посмотрите, что вы получаете. Волки сыты, овцы целы, а права человека идут лесом.

Никто, конечно, не признавался в применении подобных методов. Но за новые машины, за их разработку, за взрывоустойчивое помещение платили не витающие в облаках ученые. Платила госбезопасность. А кто еще?

Я уже говорил, что яблоко было отравлено? В обмен на щедрое финансирование государство провело в нашу лабораторию свою горячую линию, сверхсекретный канал связи. Их бонзы могли говорить друг с другом посредством наших машин, но я – как и весь наш отдел – не имел ни малейшего представления о происходящем. Они не вмешивались в наши дела, а мы – в их.

Но иногда последствия были неприятными.

Вот как сегодня, например.

С момента взрыва бомбы прошло три месяца. Наше окно в ту версию Кардиффа закрылось всего через четыре дня после события, и мы не знали, как идут дела у них. Когда контакт прервался, число жертв не подсчитали даже приблизительно, и никто не заикался о планах восстановления. С той версией мы больше никогда не установим связь, даже если будем прозванивать целую вечность. Та реальность так далеко отклонилась от нашей, что квантовый контакт уже невозможен.

В моей версии Кардиффа день выдался неплохой. Солнышко светит, у ресторанчиков на улице все отлично, люди кажутся на редкость счастливыми и довольными. За три месяца мало что изменилось. Конечно, те, кто дает себе труд следить за мировыми новостями, знают, что одну из версий Кардиффа стерли с лица земли: они видели фотографии и видеозаписи. Некоторые из этих людей, как и я, даже осуществились в ту реальность. Мы прошлись – или, в моем случае, прокатились – по дымящимся руинам бывшего города.

Но для большинства людей взорванный Кардифф уходит в прошлое, как воспоминание о летней премьере пошлого блокбастера, перегруженного надуманными спецэффектами. С тех пор в мире произошло множество событий, а мы прозвонили сотни других реальностей, и какие-то из них обросли своими скандалами и скоротечными сенсациями.

Но у некоторых людей – очень и очень немногих – память длиннее.

За утренним кофе я просматриваю газету. Где-то на третьей странице затерялась мелкая заметка о недавнем аресте и заключении под стражу жителя Кардиффа.

Не важно, кто он такой. Гражданин Великобритании, этого достаточно? Если вы так дотошны, он – валлиец, хотя не Джонс и не Эванс, фамилия вообще не валлийская.