Металлургия никогда не относилась к числу моих любимых отраслей промышленности. Ее изделиям я уделял столько же внимания, сколько домашняя кошка — семенам канадской сосны, за исключением разве что тех случаев, когда таковым изделием являлся изящный кузов автомобиля или одноглазый потомок Сэмюэля Кольта. Тем не менее эта обычная железная крышка люка в полу, стальная пластина, некогда расплющенная ударом могучего пресса, притягивала мой взгляд уже минут сорок с лишним. Я смотрел на нее, затаив дыхание. Уже целый час я не курил и, если бы потребовалось — не колеблясь, наделал бы в штаны, главное, лишь бы тихо. Правая рука онемела в кармане куртки, но это меня не волновало — подобное ощущение было хороню мне известно. Пальцы крепко сжимали идеально подогнанную рукоятку «элефанта», упиравшегося дулом в дно глубокого кармана без клапана. Я не боялся, что оружие за что-либо зацепится, когда придется его доставать — у «элефанта» не было никаких украшений, никаких выпирающих частей, даже мушки, лишь аккуратный округлый выступ на конце короткого трехдюймового ствола. Мушка была не нужна: любители не брали его в руки, а профессионалы знали, что достаточно лишь зацепить пулей такого калибра, чтобы оторвать руку от туловища. После удачного попадания в позвоночник жертва забавно переламывалась назад и стукалась головой о собственные пятки.

Левой рукой я нашарил в кармане зажигалку. И хотя она была бесшумной, а во всем здании не осталось в окнах даже осколка и сквозняк наверняка сразу же унес бы прочь сигаретный дым, я не стал закуривать. Я знал, что Киналья сидит в своей норе, напряженный, как взведенная катапульта, и у меня не было никакого желания давать ей лишний повод сработать.

Я оставил в покое зажигалку и несколько раз быстро моргнул. Мне очень хотелось, чтобы крышка люка дрогнула в действительности, а не лишь в моих мечтах.

Крышка и в самом деле дрогнула и медленно пошла вверх. Она была тяжелой, и Киналье приходилось поднимать ее прямо над головой. Я подождал, пока она поднимется на тридцать сантиметров, а затем прыгнул на нее, подогнув ноги и стараясь толкнуть как можно сильнее. Крышка довольно легко поддалась под моими ногами, ударившись сначала о что-то твердое и лишь затем грохнувшись о металлическую раму, о которую несколько секунд назад опиралась. Прежде чем она успела отскочить, я уже схватился за ручку и дернул вверх. В темноте, которую слегка рассеивал падавший сверху свет, мелькнула чья-то рука, я услышал несколько мягких ударов о металлические ступени, и каждый из них теплым эхом отдавался в моих ушах. В заключение этого короткого музыкального произведения, сыгранного на своеобразном ксилофоне, до моих ушей донесся сочный шлепок и довольно громкий, особенно приятный, хруст.

Достав из внутреннего кармана мощный фонарь, я направил луч света вниз. Киналья лежал, беспомощно растянувшись на сером загаженном полу. Пыль, поднявшаяся в воздух от его падения, еще кружилась над телом. Я окунулся в серебристое облачко, спускаясь по лестнице, и, спрыгнув с последних двух ступенек, отбросил ботинком тускло-серый револьвер, лежавший возле подогнутой правой ноги. Наклонившись над Кинальей, я обыскал его. В кармане у него обнаружился большой нож с выбрасываемыми лезвиями; капелька ртути в пустотелом клинке гарантировала требуемое направление полета. Я выстрелил обеими клинками в угол подвала и вложил нож обратно в карман Кинальи. Ничего больше я не нашел, впрочем, особо тщательно и не искал. Посветив вокруг, я увидел большую канистру с водой. Налив литра два в стоявшую рядом кастрюлю, я выплеснул воду на голову Киналье, затем отошел в сторону и присел в углу на некоем подобии нар, направив луч света прямо в лицо лежавшего на полу человека.

Киналья слегка пошевелился, рука его дернулась, поднимаясь к голове. На его глаза упала тень, и я не видел, в какой именно момент он их открыл, но тотчас же это почувствовал, ибо внезапно нечто отвратительно-холодное, словно мокрая скользкая тряпка, ударило мне в лицо. Затем Киналья опустил руку и сел.

У него была бесцветная, ничем не примечательная физиономия, однако, если задержать на ней какое-то время взгляд, спина деревенела от вида его водянистых глаз, ибо они не выражали ничего, в них читалось полнейшее равнодушие ко всему — наверное, такие глаза у смерти.

— Чего тебе надо? — спокойно спросил он.

Он отодвинулся назад и оперся спиной о стену, еле заметным движением руки расправив полу куртки, так чтобы левый карман, с ножом, лежал на полу. Я широко улыбнулся.

— Вряд ли ты думаешь, что я искал четвертого для бриджа, — сказал я.

— Бабки?

— Не беспокойся, за тебя я свое получу.

— Наверняка меньше, чем дам я.

— Наверное. Ты же выдоил свои жертвы досуха, но даже их гроши лучше, чем твои кровавые доллары.

— Коп… — проговорил он.

Я отрицательно покачал головой и тут только отдал себе отчет в том, что из-за направленного в лицо фонаря он не может меня видеть.

— Не совсем, — сообщил я.

— Ага… Тут уже несколько таких за мной гонялись… Двое уже покойники.

— Я догадывался. Одиннадцать детей, четверо взрослых плюс двое полицейских и двое детективов. Всего девятнадцать человек.

Некоторое время было тихо. Киналья, словно проверяя мои подсчеты, поднял взгляд к потолку. Невольно мой указательный палец чуть сильнее нажал на спуск «элефанта».

— Я умею считать, — сказал он и закусил губу. Кожа на лице натянулась, и теперь казалось, будто на слишком большом лице кто-то — кто, во имя всего святого? — чересчур близко друг к другу разместил нос и глаза.

— Нужно было учить в школе арифметику, тогда, может быть, ты не сидел бы сейчас здесь, и…

Его рука удивительно плавно скользнула в карман. Я не заметил, когда он снова вынул руку, но щелчок пружины в ноже дал мне понять, что он это уже сделал. Ствол «элефанта» прыгнул вверх, пуля выбила кусок бетона над головой Кинальи, и, если бы не предшествовавший обыск, это был бы мой последний выстрел. Какое-то время мы сидели неподвижно; наконец, уверившись, что коса костлявой лишь слегка меня зацепила, я сказал:

— Вот думаю сейчас, не привести ли хоть раз в жизни приговор в исполнение собственными руками. И случай как раз идеальный — ты ведь не сомневаешься в справедливости приговора? А? — Он молчал. — Вот именно. Газовая камера. Кроме того, исполняя приговор, я лишаю тебя шансов сбежать.

Я еще раз обвел помещение лучом фонаря, подошел к скамейке, на которой лежала небольшая кучка консервных банок, и начал выбрасывать их через люк в потолке. Киналья продолжал смотреть в ту точку, где я только что находился. Казалось, он не слышал стука жестянок над головой и не понимал значения этого звука. Покончив с ликвидацией съестных припасов, я сел на койку прямо напротив него: