– Нет, не выезжали. Нашего папу в отпуск не отпустили. Все лето провел на службе. А вы слышали, что за лето в городе дети пропали? Два мальчика и одна девочка. – непонятно было, то ли из любопытства, то ли для поддержания разговора, вдруг выдала собеседница. – Наш папа все лето со службы не вылезал, все детей искали. В лесу жил, можно сказать!

– Да, да… Слышала. – прошептала другая «мама». – Весь город об этом гудит. Только пропало не трое детей, а целый пионерский отряд из пионерлагеря.

– На самом деле пропал только один ребенок! – встряла в разговор третья мама. – У моего мужа брат милиционер, так он точно знает. Он мне рассказывал об этом.

Постепенно тема разговора переменилась, и мама Сережи рассказывала уже другой маме о математических успехах сына.

Оркестр играл гимн, а некоторые бабушки и мамы у краткой утирали слезы. Мужчины-папы, многие из которых были в военной форме, улыбались. К слову сказать, в Советское время военные всегда носили форму, в том числе и школьный военрук – майор в отставке. Даже, когда я приходил в гости к своим одноклассникам, то заставал их отцов в смешанной форме одежды. Военная рубашка и трико или майка и брюками с лампасами.

Все линейки нашей школы всегда сопровождал военный оркестр. Никаких хриплых динамиков и фонящих микрофонов. Только оркестр, пионерский горн с барабаном и твердая, уверенная речь директора.

Нас построили в две шеренги, и я стоял во второй из них, за Ленкой Садковской. Она была крупной девчонкой, выше меня на голову, но ее высокий рост не защищал меня от солнца, и я щурился правым глазом от слепящего солнечного света.

Одно из моих многих «Я» требовало, чтобы я начал предпринимать какие-либо действия. Другое «Я» говорило мне о том, что это наваждение скоро пройдет, я проснусь в больничной палате, а потом меня выпишут. Еще одно моё «Я» потирало руки в предвкушении того, какой фурор я устрою, обладая всеми теми знаниями, которые я обрел, дожив до 20-х годов третьего тысячелетия. Но, при всем этом многообразии вариантов моих дальнейших действий, я не спешил принимать сторону какого-либо одного моего «Я», и решил немного подождать и понаблюдать за происходящим вокруг.

Прошло несколько дней. Я понемногу привык к своему новому и невероятному положению. Родители были заняты работой и выяснением отношений между собой. Нужно сказать, что в это время их отношения переживали сложный, кризисный период. Мои родители были на грани развода и на меня обращали мало внимания. Поэтому днём, после школы, я был предоставлен сам себе, и даже вечером я гулял по городу столько, сколько хотел.

– Мам! Я на школьный двор, – каждый раз, уходя из дома, заявлял я.

– Со двора ни куда! – машинально отвечала мама, гремя кастрюлями на кухне.

Каждый вечер, после работы мама готовила ужин и сразу обед на завтра. Отец после работы заходил домой лишь для того, чтобы переодеться и выкурить сигарету. Потом он уходил в наш гараж, находящийся в гаражном обществе на окраине города, и оставался там до позднего вечера. Наша семья была счастливой обладательницей 412-го Москвича ярко-синего цвета, с которым отец проводил весь свой досуг. Не могу сказать, что этот чудо-автомобиль часто ломался и из-за этих поломок мой отец все свое свободное время проводил в гараже. Скорее это было такое своеобразное хобби. В 80-х года в нашем городе не было каких-либо сервисных автомастерских, и автолюбители чинили и обслуживали свою технику собственными силами. Поэтому точнее будет сказать, что отец проводил время не в гараже, а в гаражах вместе с другими, такими же счастливыми обладателями москвичей, жигулей, запорожцев, а то и волг. Впрочем, в гаражах еще не редкостью были такие раритеты как: Победа, 402-й Москвич или ГАЗ 21 – Волга.

Я бродил по улицам один. Несколько раз ходил в кино, а иногда заходил к отцу в гаражи. С одноклассниками мне было не интересно – они же дети. Какие у нас могли быть общие интересы?! Хотя, можно было играть в футбол на школьном дворе. Вот, собственно, и все, что можно было. Но футбол в этом сентябре был не в тренде, а играть в прятки, казаки-разбойники или просто зависать на турниках, мне было не интересно.

Стыдно признаться, но о своих жене и детях я вспомнил не сразу. До меня не сразу дошло осознание того, что они остались где-то там в моем прошлом, а в своем новом будущем я возможно их не встречу. Каждый раз, от этих мыслей на меня накатывала тошнотворная тоска, безысходность душила меня, и будучи семилетним мальчиком, я порой не сдерживал слез. В такие моменты я старался уединиться и скрыться по дальше от посторонних глаз. Видимо по этой причине, в первые дни своего перерождения, я старался находиться в безлюдных местах парков и улиц. Свободного времени у меня было много. В школе было всего по нескольку уроков, а заданий на дом почти не задавали.

В приступах безысходности и тоски появлялись мысли о том, чтобы сбежать из дома и отправиться в Брянск на поиски зловещей бабки-санитарки. Ведь это, находясь в Брянской больнице, я ее встретил, а потом попал в прошлое на западную Украину. А как я оказался в Брянске?! Да очень просто! Бабушка, оставив квартиру моим родителям, вернулась на родину в Брянск. А после того, как развалился Союз, я покинул западную Украину и уехал к бабушке. Так, после распада Союза я и остался в Брянске.

Я был убежден, что именно бабка-санитарка была виновницей моего несуразного положения. Это из-за нее я лишился семьи и всего того, что у меня было: работы, друзей, квартиры, моей собаки, наконец.

Если бы я действительно был семилетним пацаном, то несомненно сбежал бы из дома в поисках ответов на свои вопросы. Но, мне только с виду было семь лет, и поэтому я в полной мере осознавал всю полноту, глубину и абсурдность своего идиотского положения. Я понимал, что максимум куда я смогу доехать, так это до соседнего областного центра. Потому, что потом обнаружат моё отсутствие, забьют тревогу, после чего я очень быстро попаду в поле зрения милиционеров. В общем? убежать так далеко не получиться, как бы я не старался. Мне оставалось только гулять по улицам своего городка, надеется и ждать. Только на кого или на что надеется и чего ждать, я не знал. Поэтому я бесцельно бродил с отрешенным видом, время от времени прислушиваясь к такой знакомой, родной, но уже далеко отдалившейся от меня украинской речи. Это была та Украина, которая в своем большинстве еще не догадывалась о том, что она порабощена москаляками. Все считали себя неотъемлемой частью Советского общества, пользующегося благами социализма и строящего коммунизм. Во всяком случае, никто и виду не показывал, как ему плохо живётся.

Наверняка и в том обществе, в обществе маленьких районных городков 80-х годов, имелись диссиденты и религиозные фанатики, обиженные на власть по тем или иным причинам. Но таких граждан, точно так же, как о проституции и наркомании, никто не знал. Спасибо товарищу Ленину, спасибо товарищу Сталину и спасибо товарищу Брежневу, за моё поистине счастливое детство. Лично меня, очень расстраивали очереди на биржу труда безработных негров в далекой Америке. Иногда я с друзьями всерьез обсуждал подобные темы. Социальная несправедливость, царящая в капиталистических странах, о которой повсеместно твердили все источники массовой информации и школьные учителя, наверное, была самым большим негативом моего детства.

В 80-х вам бы никто не поверил, если бы вы заявили, что уже в 90-х годах в нашей стране появятся биржи труда. Точно такие же как в капиталистической Америке, только их нарекут службами занятости населения. Такие названия придумают видимо для того, чтобы не травмировать, утопающее в постперестроечном кризисе, население.

Мне вспомнилось, как незадолго до выпускного из старшей группы детского сада моя воспитательница делилась своим мнением по поводу смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева Леонида Ильича. Они стояли у входа в группу. Весь этот разговор происходил, когда дети были заняты поглощением обеда после прогулки. Я сидел за первым столом и хорошо слышал их разговор. Не знаю, почему именно мне запомнилось обсуждение смерти Брежнева, но этот разговор нянечки и воспитателя особенно отчетливо мне запомнился. Я не помнил, как звали нянечку, я не помнил фамилию моей воспитательницы.