Одна радость - Потычиха исчезла из его жизни.

   ***

   Вальку взяла на воспитание бездетная вдова стряпчего Алёна Степановна. Она жила с двумя сёстрами в каменном двухэтажном доме. При каждой из сестриц состояла на службе горничная, а ещё были экономка, кухарка и дворничиха. Когда Вальке случалось быть в коридоре, он улавливал ненависть и алчность, исходившие от дверей. Будто бы весь дом был поделен на клетки-комнатки, в каждой из которых находилась хищная птица, ждавшая момента, когда дверь распахнётся и можно будет мгновенным рывком когтистой лапы затащить внутрь жертву.

   Своим ощущениям Валька верил больше, чем глазам, поэтому старался не покидать своей узенькой комнатки, похожей на пенал. Или на гроб.

   А ещё временами одна из обитательниц дома пропадала на какое-то время. Возвращалась потолстевшей, налитой здоровьем и силой. И отсыпалась по двое-трое суток в своей комнате

   Валька целый год не мог понять, где кто живёт и кто кому служит. К нему все обращались так: "мальчику пора вставать", "мальчику пора кушать", "мальчику пора заниматься с учителем". Алёна Степановна, бывало, смотрела на него зелёными в крапинку глазами и спрашивала, держа вазочку в руке: "Мальчику не хочется ли варенья?"

   Валька всё схватывал на лету: и правила поведения, и Закон Божий, и арифметику. Проявлял усердие в чистописании. А уж как он рисовал карандашами и красками!

   - Мальчика бы нужно в школу или даже гимназию, - заметила однажды экономка.

   Какая-то из сестёр за его спиной поджала губы и, полуприкрыв глаза, покачала головой. Это увидел Валька в стоявшем напротив зеркале и задумался.

   В самом деле, почему его держат под надзором? Это не новая семья, а новая тюрьма. На улицу выйти не дозволено - только прогулки около крыльца, в пределах ограды. У него нет друзей. А как их найти, если вокруг вьётся одна из тётушек или их горничных и постоянно шипит в ухо: то нельзя, это нельзя? И в школу не пускают, учителя приходят на дом.

   Много странного в этом доме, хотя он по сравнению со всем пережитым - райское место. Не стог сена и не нары - своя кровать в отдельной комнате. Не чёрствый нищенский кусок - вкусная еда на расписных тарелках. Не зуботычины - вежливые учителя, которые расхваливали его приёмной матери. У Вальки даже игрушки есть! И краски, и карандаши. Казалось бы, живи да радуйся.

   Но вот какое дело: взрослые, в том числе в приюте, не говоря о любимых матушке и тётеньке, всё время твердили о том, для чего делать то или иное. Или не делать. А в приёмной семье никто никогда даже не обмолвился, для чего Вальке учиться или почему нельзя водиться с другими детьми. Словно бы у него не было завтрашнего дня и вообще будущего.

   В голодной и не всегда вольной жизни в нём всегда прорастало что-то новое, как травинки в стыках уличной брусчатки: чему-то учился, что-то узнавал. А в этом доме, наоборот, убывало. Ушла Потычиха, когда-то надоевшая до смерти. Сейчас Валька обрадовался бы ей. Он уже не мог оживить свой рисунок, хотя всякий раз, как брался за рисование, просто молил об этом.

   Исчезали силы, желание жить. Валька просыпался на хрустких от крахмала простынях и не знал, для чего встретил новый день.

   Прошёл почти год. Его одежда и обувь стали свободными, словно бы он носил всё на размер больше. Или усыхал от какой-то болезни.

   Однажды он заметил, как из хозяйственного строения, которое располагалось во дворе, вышел знакомый грузный мужчина, оглядел дом через плечо, поднял воротник и быстро вышел в калитку ограды.

   Валька обладал замечательным вниманием: только глянул и запечатлел, как на картине нарисовал. Так вот, это был один из воспитателей приюта для неимущих и беспризорных детей. Что ему здесь было нужно?

   Через некоторое время из строения вышла сестрица матушки Алёны Степановны. Валька уже нахватался разных представлений о жизни и смог бы уверенно сказать: меж этими двумя не было того, что называют романом. От них веяло ненавистью. Более того, почудилось, что из глаз женщины изливались на белые щёки чёрные потёки, их подхватывал ветер и забрызгивал всё вокруг этой чернотой. А мгла в очах названой тётки не исчезала, становилась гуще, словно бы через них в этот мир заглядывало что-то чуждое.

   Утром Валька попросился на прогулку, несмотря на мелкий дождик. Его неохотно отпустили с горничной.

   Высокая рыжая надзирательница не отходила от него ни на шаг, оттесняла от пристроя в сторону клумб. Но Валька недаром побывал в приюте и научился коварству и терпению.

   Он стал быстро, как только мог, ходить вокруг горничной, вроде как играть с нею. И, улучив момент, нацепил её юбки на железный крюк, торчавший из вазона с чахлыми цветами. А потом стремглав бросился к воротам.

   Горничная с недовольным криком кинулась следом. Да вот беда - юбки затрещали. Но это её не остановило. Валька развернулся и подбежал к ней, попытался помочь. Да где там!

   Горничная, ругаясь на чужом языке, освободила свою одежду от крюка и крикнула:

   - Мальчику нужно сейчас же домой!

   У Вальки были другие планы, но он подчинился.

   Потому что успел увидеть в прореху часть ноги. Между краем чулка, доходившим до середины тощей икры, и каких-то тряпок с кружевами он заметил чешуи. Такие же, какие были у глотошной, которая поубивала детей его слободы.

   Вот оно что... Скорее всего, и у других обитательниц такие же лапы. Теперь понятно, почему в этом доме он чувствует себя словно при смерти. Только выйдя на улицу, начинает свободно дышать и ясно думать. Так и должно быть, ведь он находится в логове лихоманок, прикинувшихся женщинами. Из дома они расползались по городу, слободам, да и, наверное, по всей губернии. Собирали смертную дань и возвращались.

   Только зачем им нужен он, сирота Валька Воронцов? Хотели бы сгубить, давно бы сгубили.

   И что здесь делал приютский воспитатель? Неужто лихоманки принимают облик мужиков тоже? А может, он у них на посылках или в помощниках.