Идея спасения жизней очень многих подталкивает к поступлению в медицинскую школу, и это легко понять.

Годы спустя на своей последней стажировке перед итоговыми экзаменами я, будучи еще не совсем врачом, оказалась в отделении неотложной помощи, всячески стараясь никому не мешать. В одну из моих смен на скорой привезли женщину за сорок, у которой обычно не было проблем со здоровьем. Она жаловалась на учащенный пульс и чувство, словно должно случиться нечто ужасное. Надвигающаяся погибель. Все решили, что у нее паническая атака (точнее «просто паническая атака», так как в обществе до сих пор любят ставить слово «просто» перед всем, что связано с психическим здоровьем), и эта женщина сидела за шторкой в ожидании результатов анализов.

Десять минут спустя у нее произошла остановка сердца.

Женщина медленно скатилась со стула на пол, и ее сердце перестало биться. Если вам когда-либо хотелось узнать, что собой представляет командная работа, то вам следует понаблюдать за проведением реанимации в больнице. Все действуют по строго заданному и чрезвычайно эффективному алгоритму. Этим занимается специально обученная команда, для реанимации существует специальная каталка, все происходит по особым правилам, и мне, как студенту-медику, было велено стоять и смотреть. По счастливой случайности за соседней шторкой оказался старший кардиолог, осматривавший другого пациента, который и взял ситуацию под контроль.

Этот кардиолог вернул женщину к жизни.

Аппаратура, лекарства и человеческий опыт заставили ее сердце снова забиться. Кардиологу удалось вытащить ее оттуда, куда она попала, и вернуть в этот мир. Ее реанимировали. Это произошло быстро и четко. Никаких осложнений не было. Женщина даже попыталась встать (нет, правда). Я впервые стала свидетелем реанимационных мероприятий и была заворожена. Я решила, что реанимация всегда проходит именно так (на самом деле нет). Женщину забрали в более подходящее место, чем диагностическое отделение, и убрали с пола весь мусор. Кардиолог повернулся к своим зрителям и сказал:

– Все-таки она была права насчет надвигающейся погибели, не так ли? – потом скрылся за шторкой, и я услышала, как он извиняется перед пациентом за свой внезапный уход, потому что кардиологи, кажется, всегда обладают безупречным чувством времени. Отделение продолжило свою работу.

Я же свою работу не продолжила. Я была зачарована увиденным. Мне хотелось спросить у кардиолога, каково это – вернуть человека к жизни. Каково выполнять свою работу везде, где только можешь, в любой момент становиться героем. Каково это – спорить с Богом. Но я не стала. Ни о чем я его не спросила, потому что очень быстро усвоила: в медицине, и особенно в хирургии, если хочешь избежать озадаченных взглядов, лучше не спрашивать людей, что они чувствуют, когда что-то делают. Вместо этого я наблюдала за его работой в отделении неотложной помощи весь оставшийся день и каждый раз, замечая его, думала: «Вот тот человек, что спас женщине жизнь. Вот тот кардиолог. Вот тот герой».

Если бы вы спросили нас в первый день в медицинской школе, какую специальность мы хотим выбрать, то кардиология была бы очень популярным ответом. «Это престижно», – скажут вам люди.

В медицине существует определенная иерархия частей тела, которую я никогда толком не понимала. В плане почета сердце бьет мозги, мозги бьют кости, кости бьют кожу.

Почки, разумеется, побили бы всех, однако многие слишком умны, чтобы заниматься подобной чепухой. Мне всегда хотелось изучать психиатрию (это было главной причиной, по которой я вообще оказалась в том лекционном зале), хотя потом я и поглядывала с трепетом на некоторые специальности, проходя по ним стажировку, – милосердие и сострадание паллиативной медицины, невероятная радость заботы о стариках. Тем не менее я знала, что в конце очень длинного пути меня ждет психиатрия, и эта мысль помогала мне продолжать по нему идти. Иногда, однако, я вспоминала того кардиолога и немного сожалела, что никогда не смогу узнать, каково это – встать на колени посреди отделения неотложной помощи и спасти чью-то жизнь.

Лишь намного позже, когда добралась до конца своего пути, я узнала нечто очень важное. Пожалуй, самое важное, что только может узнать младший врач: спасение жизней зачастую никак не связано со скальпелем или дефибриллятором. Я узнала, что жизни спасают не только на полу отделения неотложной помощи или в операционной. Жизни спасают и в тихих уголках палаты. Во время разговора в саду. На диване в комнате отдыха, когда все остальные ушли. Жизни можно спасать, замечая нечто скрытое в истории. Жизни можно спасать, устанавливая настолько доверительные отношения с пациентами, что они будут принимать все назначенные лекарства, даже если не считают, что они им нужны. Жизни можно спасать, выслушивая тех, кого не слышали всю их жизнь.

Я узнала, что спасение человека зачастую никак не связано с восстановлением сердечного ритма.

Я называла их «моментами „Кодак”». Крошечные кусочки жизни других людей, которые я каждый вечер уносила с собой домой. За годы работы я собрала множество «моментов „Кодак”», они заполняли один фотоальбом за другим в моей голове, и их набралось настолько много, что вскоре я стала сомневаться, из того ли я сделана теста, чтобы вообще заниматься медициной.

Если пройтись по любой больнице, можно найти множество таких «моментов «Кодак» в отделениях и клиниках, а также за шторкой в безликих палатах. Если вы захотите поймать эти моменты, то вы найдете их море в реанимации и неотложной помощи. Немалая доля приходится, как правило, на онкологию, а отделение паллиативной помощи в них просто утопает. Но многие «моменты «Кодак» обнаруживаются там, где их меньше всего ожидаешь увидеть: не в главной истории, а на полях повествования, потому что зачастую именно самые крошечные детали, случайные персонажи оставляют впечатления, которые сложнее всего забыть.

Каждый раз, когда я говорила о том, какое влияние такие моменты оказывали на меня, мне непременно отвечали, что сострадание – это чудесно.

Мне говорили, что к состраданию нужно стремиться, что им следует восхищаться. Вместе с тем сострадание разъедает человеческую психику изнутри. Из-за него приходится останавливаться на обочине, возвращаясь домой, потому что из-за слез уже не видно дороги. Оно проникает в разум в темноте, не давая уснуть, и ты начинаешь задыхаться в том тесте, из которого слеплен.

Альбомы недолго пробыли пустыми. Уже на следующую неделю после того, как нас поздравляли с началом медицинской карьеры в темном лекционном зале, я испытала свой самый первый «момент „Кодак”».

Он ждал меня под простыней в секционном зале.