– Какая же ты миниатюрная и прелестная! Какие же упругие твои бёдра!

Он повернул её лицом к себе и обнял, прижавшись.

– Я чувствую твои твёрдые соски. Как может мягкое тело стать таким твёрдым? Я хочу их видеть! Можно? – заглядывая в глаза, спрашивал и уже расстёгивал пуговицы на рубашке.

Ната не сопротивлялась, потому что сама хотела, чтобы он увидел какое у неё красивое тело. Она просто горела этим желанием: сегодня ему всё можно, всё, что захочет. Расстегнув пуговицы до талии, спустил плечи рубашки, высвободив груди. Откинув голову немного в сторону и назад, смотрел, как бы смотрел на поразивший его шедевр скульптуры.

– Я видел на картинах женскую грудь, но она была чужой и холодной. От твоей исходит такое волшебное тепло и сияние, что я задыхаюсь. Какая же ты сияющая, сияющая обаянием и любовью… любимая… какие упругие круглые чаши, налитые молоком девственности. Они набухли от тяжести, и ждут прикосновения нежных губ младенца. Но первым буду я, так устроен мир: без меня не будет младенца. А какие соски?! Словно созданы для того, чтобы младенцу было удобно к ним прикладываться. Мне хочется попробовать… можно?

– Да, – скорее простонала, чем сказала Ната.

Он соединил их вместе и обнял губами. Оба молчали, и только учащённое дыхание нарушало тишину.

– Представляю, какое наслаждение будет испытывать наш малыш, попивая молоко из этих бездонных чаш.

Он взял её на руки и понёс вверх по лугу к небольшой рощице на взгорье. Ната чувствовала, что сегодня произойдёт самое главное событие в её жизни – она познает силу любви. Это событие проведёт черту в её жизни на «до» и «после», и она согласна, она готова и никогда об этом не пожалеет. Он положил её на шелковистый красочный ковёр, сотканный из стебельков разнотравья и ярких цветов.

– Тот, кто оттачивал твоё тело, был в тебя безумно влюблён. Только влюблённый мог создать такое совершенство. Он ещё и искусно владел резцом. Думал ли он в те минуты, что от созерцания его создания, будет наслаждаться и хмелеть совсем другой?! А как безупречно высечена твоя талия! – приговаривал Володя, нежно прикасаясь пучками пальцев к коже. – Как же искусно, плавно изгибая, он завершил линии живота, сопрягая их с линией бёдер и прикрывая густой дубравкой. А за дубравкой… да здесь целый тайный мир! Я раскрываю створки в твой тайник, и поражаюсь: перед моим взором встаёт маленькая сопка с жерлом вулканчика. А он извергается, не знаешь?

– Не знаю, – шепчет, чуть дыша, захмелевшая от его исследований Ната, медленно двигая пересохшими губами.

– Ну, да! Откуда тебе знать, я же первый, – и он, прикасаясь пальцем, слегка надавливает на «жерло вулканчика». Сопка напряглась. – А она увеличивается? Тебе не больно?

И, не ожидая ответа, обнимает её губами и втягивает, упираясь языком в «жерло».

– О-о-о-о! – роняет стон Ната.

Он ощущает, как напрягается её тело, поднимаясь ему навстречу, но он ещё не всё обследовал: он должен всё узнать, всё, чем овладеет и что станет его достоянием.

– Надо знать все складочки, все бугорки и впадинки, – и он продолжает обследование. – А за сопкой ещё маленькие внутренние, как лепестки розового лотоса, створки, скрывающие самое сокровенное. Как же всё волшебно и загадочно! Творец создал всё это, чтобы свести меня с ума! Они манят меня своей тайной! Я хочу узнать её, я хочу раскрыть эти розовые лепестки, и я уверен, что мне откроется легенда, легенда, которой ещё не знал мир!

И, когда Ната в полузабытьи с затуманенным хмелем страсти взглядом, тянулась к нему, Адик заорал: «Подъём!»

Проснувшись, подумала: «Кто и зачем сделал всё так, чтобы я вышла замуж за Глеба, навсегда перекрыв мне путь к Володе? О такой первой ночи с любимым я мечтала, но она никогда не осуществится, потому что была уже первая – не с любимым и не такая». Надев майку и брюки, направилась к умывальнику. И, как всегда, Клёсов, уже был тут, как тут, но не таким как во сне. А ей не хотелось терять того, кто несколько минут назад боготворил её, потому что такого его больше никогда не будет.

– Ты где-то была?

– Когда?

– Утром… или ночью, – добавил он.

– Так утро только начинается. А в чём, собственно, вопрос?

– У тебя такие глаза… как вчера на речке были… и даже красивее…

– А-а-а! Мне сон хороший снился.

– Расскажешь, – то ли спрашивал, то ли утверждал Володя.

– Даже не знаю…

– Что так?

– Совершенно секретно.

– Я же не отстану… всё равно расскажешь.

Они разошлись по своим комнатам, готовиться к завтраку.

Несколько дней спустя, в воскресенье, сразу после завтрака Ната и Володя решили отправиться на прогулку в лес, так давно манившего их своим очарованием. Они шли в лучах робкого осеннего утреннего солнца, выглянувшего из-за вершин леса, и наслаждались прозрачным, усыпанным золотой пыльцой, тёплым воздухом. Около часа ходьбы, и они попали в волшебный край. Вошли под кроны деревьев, и лес осыпал их жемчугами, рубинами и изумрудами. C листьев падала роса, застревая алмазами на серебряных лёгких нитях паутины. Вокруг был мир трепещущий и хрупкий, прекрасный и уязвимый, прозрачно-хрустальный, блистающий и блещущий. Володе не давал покоя её рассказ о свидании с небом и о сне, который в её глазах поселил такую необыкновенную красоту. Было непривычно тихо… Казалось, что на всей Земле они только вдвоём, и это их мир, мир наполненный синевой неба, золотом лучей, пронизывающих кроны и ярким разноцветьем листьев, устилавшим пушистым ковром их путь.

– Какую же красоту нам дарит Господь! Как можно, живя в такой красоте, быть злым, подлым и мстительным? – вслух размышляла Ната.

– К сожалению, таких немало. Слава Богу, что мы не такие. А ведь я впервые сказал: «Слава Богу!» Это ты меня научила понимать, что всё – от Бога, научила благодарить Его.

– А как же иначе! Без Него не было бы и нас, и не встретились бы мы, и не шли бы сейчас в такой красоте. Это Боженька специально для нас послал такое утро, чтобы мы могли насладить наши души красотой и любовью к природе. Что ты так смотришь на меня?

– У тебя всегда красивые глаза, но такие, какими они были в то утро, когда тебе приснился «секретный» сон, больше никогда не видел.

– Потому что больше никогда он мне не снился.

– А сейчас… они немного такие… ты наслаждалась в том сне? Да? Чем? Ну, скажи, чем?

– Не могу… не проси…

– Ты в этом сне была со мной?

Ната молчала, раздумывала, как лучше сказать: она не хотела рассказывать подробности, но и как выразить намёком, не могла придумать.

– Что же это за такой сон, который ставит тебя в такое затруднение?

– Но, если понимаешь, зачем допытываешься?

– Потому, что чувствую, в этом сне был я с тобой.

– Ну, был.

– И что я такое делал? Что я делал? – упорствовал Володя.

– Любил меня.

– Как? У него перехватило дыхание. – Как взрослые?

– Как все… мысленно.

Услышав «как все», испугался, потому что он мало в этом смыслит и толком не знает, как это делается, и только следующее «мысленно» немного успокоило его.

– Мысленно, – произнёс он задумчиво. – Просто любил в мыслях, и тебе этого было достаточно?

– В мыслях и словах.

– Но я всё время разговариваю с тобой, и в каждом моём слове звучит любовь к тебе. А что же то были за такие слова?

– Не допытывайся! Больше тебе ничего не скажу. Сам догадывайся.

– Не знаю, догадаюсь ли. А давай, как в детской игре: я буду говорить слова, а ты, если они близки к истине, говори «горячо» или «холодно». Может быть, у меня получится, и я опять увижу те необыкновенные глаза. Я так хочу их увидеть.

Почему она всегда, услышав что-то хорошее от Володи, сразу вспоминает Глеба и сравнивает. Вот и сейчас: Глеба никогда не интересовали её глаза, и, что они красивые, она впервые услышала от Володи. И Глебу никогда не хотелось их видеть красивыми, а Володе хочется, очень хочется, и это она видит по его состоянию. Но он затеял рискованную игру, и она не знала, соглашаться или нет. Если он будет произносить те слова, которые произносил во сне, ей будет приятно их слышать, но и стыдно, ведь там он её раздевал. Позволить ему сейчас раздеть её даже мысленно, она не может.