— Может и вернуться, — пожимает плечами наатцхешта, задумчиво вглядываясь в ночное небо.

Вот это да… Ночь откровений? Или непредвиденных решений?

— Пойми: судьба — то, что ты делаешь, то, как ты поступаешь. Решишь ехать домой — езжай, захочешь отправиться дальше — смелей. Все будет так, как ты хочешь.

— А разве наши судьбы не предопределены, не даны нам с рождения? Чем еще тогда объяснить все происходящее?

— Ну… происходящее… И бредом Неспящих[7], и проклятьем старой карги, и прихотью забытых богов, по-всякому можно. Но ведь все это будут только слова. Судьба — это нить, а вот какой узор ты ею вышьешь, зависит от тебя. Нить судьбы или жизнь — называй, как хочешь — в твоих руках, а не каких-то таинственных сил.

— Если слишком мудреный узор вышивать, никакой нити не хватит. Значит и жизнь короткой окажется.

— И такое может быть. Но скажи, что ты сделаешь, если узор закончен, а нить осталась?

— Отрежу, — отвечаю, не думая, но понимая, что не о вышивании говорим.

— Именно. Так и жизнь обрывается: если дела все свершены, дорога пройдена до последнего поворота, зачем же тогда жить?..

Сколько времени прошло с начала разговора не знаю, да и не хочется. Наверное, слишком хорошо сидим на высохшем стволе поваленного дерева, укрывшись одним плащом и глядя на звезды. Мы и спорили, и молчали, но все время понимали друг друга. Странное дело, она же — наатцхешта, та, что знает все в этом мире, ведь сам мир рассказывает ей все. И я, которая не знает почти ничего. А то, что знает, умудряется забывать.

— Все знать невозможно: обязательно найдется кто-то, с кем ты незнаком, или дом, в котором ты еще не был, — словно в ответ на мои мысли тихо произнесла наатцхешта. — Даже мир не знает, что ждет его завтра. Люди, эльфы, гномы, кхири, да мало ли кто — каждый поступает по-своему, и знать желания и мысли каждого невозможно. Даже мир не все знает. Да и неинтересно это: как жить, если заранее знаешь, где найдешь счастье, а где упадешь? Зачем тогда вообще пускаться в путь?

— Мой путь далек и беспределен,

Мой сон недолог и тревожен,

Но я готов опять пуститься в путь,

Не беспокоясь о пути ничуть!

Когда тоска накроет как волна,

Когда слезами, горестью душа полна,

Я в путь отправлюсь неизвестный,

Пусть даже в край небесный

Или в подземные хоромы,

Не прихватив и пук соломы,

Чтобы смягчить паденья миг…

Все неизвестное — лишь счастья лик…

Вот уж не думала, что эта старая баллада запомнилась мне.

— Хм, очень верно. Ты даже не представляешь, насколько верно, — выдохнула наатцхешта.

И почему мне кажется, ей столько лет, сколько всем моим спутникам вместе взятым? Ну, за исключением Эфиана, быть может.

— Эх, засиделись мы что-то. Пора бы и честь знать. Тем более обеим нам дорога дальняя предстоит, — внезапно поднялась наатцхешта, встряхиваясь, точно кошка.

— Может, погреешься у костра? Отдохнешь? Сама ведь сказала, что дальняя дорога ожидает.

— Было бы неплохо, да только там у тебя эльф обретается. Тоже мне — острый эльфийский слух, да рядом пушки палить будут, а они и не проснутся, — сердито буркнула наатцхешта, кутаясь в плащ, будто только сейчас почувствовав холод.

— А ты… неравнодушна к эльфам, — вывод напрашивался сам собой.

— Я? Ну, скажешь еще. Да я… — стала возмущаться наатцхешта, но потом резко оборвала себя. — Стоп. Как ты сказала? Неравнодушна? Мда, так и есть, ты всего лишь констатировала факт, а уж каждый додумывает в меру своей распущенности.

Если кто что и понял, то точно не я. Нет, общий смысл уловила, но некоторые слова мне совсем незнакомы.

— Спросить можно? — робко вопрошаю, не ожидая, впрочем, ответа.

— Давай, — а голос у наатцхешты уже спокойный, ровный.

— Почему такие чувства к эльфам? — спросила и аж голову втянула от страха: и кто меня за язык тянет такое спрашивать?

— Кхе… Самое странное, ничего личного. Никто из их рода меня не предал, не пытался убить или еще что. Просто… Слишком много высокомерия в них, презрения к тем, кто не такой, как они. А уж об их всезнайстве и говорить не стоит. И ладно бы знали, нет, они думают, что знают, а на самом деле знание нередко прячется от них, — честно ответила наатцехшта.

— Эфиан не такой, — вновь сорвалось с языка.

— Не такой? А давно ли ты его знаешь? — ироничный, даже слегка надменный взгляд в мою сторону.

Всего несколько часов. Не слишком долго, чтобы быть уверенной в своих утверждениях.

— Я не говорю, этот эльф плохой или заносчивый, просто он — эльф, с раннего детства слышавший о величии своего народа, и если у него хватит ума быть терпимей к окружающим, то честь ему и хвала. Но все это ты узнаешь потом, если еще захочешь, да и случай представится, — немного грустно улыбнулась наатцхешта. — А мне пора.

Наатцхешта пошла прочь, взмахнув плащом, словно крыльями.

— Постой, наатцхешта! — Всевышний, я же о Фларимоне так и не спросила!

— Лета, просто Лета, — отозвалась девушка, остановившись, но не поворачиваясь.

— А как же Фларимон?

— Цветет и пахнет, в смысле здравствует.

— И где его искать?

— Веснушка, о чем мы все это время говорили? — в голосе наатцхешты послышалась обреченность. — Ну, скажу я тебе, где он сейчас, могу даже подсказать, где будет завтра и послезавтра, но толку? Я дам тебе только один совет: слушай, что говорят вокруг. Ты обязательно услышишь нужное.

— Ну, хоть в какой стороне? А?

— О-о… И за что я все это терплю? На север, следуй на север, — горестно выдохнула Лета и растворилась в воздухе.

На север… Звучит не слишком обнадеживающе, но лучшего пока не предвидится. И вообще, холодно. Пора к костру вернуться. А там плащи мои лежат. Тепленькие, большие, удобные… Главное, чтобы никто не проснулся и не заметил моего отсутствия, а то еще подумают всякое.

Костер не потух, но отнюдь не благодаря стараниям одного из близнецов Феве, оставшегося дежурить. По причине большой лени ветки для поддержания огня сложили совсем рядом с костром. Со временем костер прогорел, но языки пламени, не желая гаснуть, сумели добраться до оставленных веток, и занялись тихим огоньком. То-то Жармю весь скукожился под плащом. А нечего было отказываться от ночного дежурства, ссылаясь, что ужин готовил он.

А мои плащи так и лежат, как я их оставила. Повезло, хоть не рядом с костром, не то давно огнем занялись бы. Теперь поскорей завернуться и чуть-чуть поспать.

— Решила последовать народной мудрости: "Отойдем да поглядим: хорошо ли мы сидим"? — внезапно раздался тихий, но совсем не сонный голос эльфа.

Ой… Вот я и говорила, что все утверждения об эльфийском слухе правда. Это наатцхешта сомневается.

— А мы разве сидим? — шепотом отзываюсь.

— Ну, спим. Это ведь так — образное выражение, — пояснил Эфиан, внимательно глядя на меня.

— О-о… Нет, я прогуляться решила, — пытаюсь говорить ровным голосом, будто ничего и не случилось.

— Не замерзла на прогулке?

— Замерзла, — честно признаюсь, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Что интересного видела? — продолжил тихо интересоваться Эфиан.

— Звезды, — и тут почти честна, ведь они такие яркие, такие красивые.

Звезды низко висят, кажется, рукой достать можно, словно сами в ладони просятся. Ан нет, не коснуться и кончиками пальцев. Только и остается, смотреть на них. Что мы с наатцхештой и делали.

— А-а. Ну-ну, бывает, — выдохнул Эфиан и повернулся на другой бок.

Видимо будет спать. Интересно, он давно проснулся? Или только что? Стоп, довольно вопросов на сегодня, тем более ответы мне сейчас не узнать. Так почему бы и мне не последовать примеру остальных и не попытаться уснуть?

Ясная звездная ночь сменилась туманным утром, принесшим вполне понятную сырость, да грусть в придачу. Не замерзли мы только благодаря самоотверженности, но скорее себялюбию Жармю: ближе к рассвету, устав от холода кутаться в одеяло, он сменил Феве на посту и развел костер пожарче. Но настроение все равно было хмурое.