Однако княжество Алом выделяется из остальных: нынешний правитель князь Алмодик ввел новые деньги (хорошо, хоть монеты, а то грозился бумажками все заменить). Самая мелкая монета медная — файпари, точнее это деревянный круг, в который вставлен медный кругляш. Несмотря на то, что княжеские казначейские палаты старались изо всех сил и наштамповали их несметное, ну или почти несметное количество, любви народной файпари не сыскали. Следом идет медная монета в виде круга с дыркой в середине — багель. Начищенные песком багели ярко блестят, потому и видеть их можно чаще в украшениях у незамужних девушек, нежели в кошельке. Чуть выше и ценнее обычные медные монеты с незамысловатым названием — медное. С чего именно «медное» не знает никто, даже князь Алмодик — большой оригинал и выдумщик. Далее серебряная монета эзюст и золотая — эмейль. Личным указом князь установил, за сто медное давать один эзюст, за сто эзюстов один эмейль. Но на деле иначе: на один эзюст можно поменять тридцать-сорок медное. Зато с эмейлями все гораздо хуже: золота в Аломе мало, как говорится, кот наплакал, соответственно и монет золотых совсем немного. И если у человека появляется золотой, то аломийцы говорят, что у него не жизнь, а рай. Поэтому-то монеты, вместо эмейлей стали называть эмелями: эмель — рай по аломским поверьям. Во всяком случае, так говорил папа.
Мда, на тему золота и денег могу говорить часами. Да только кому это интересно? Верно, никому… О! А я уже пришла. Серая пустынная улица виляла, будто при ее строительстве дул ураганный ветер, было выпито десять бочек неочищенного самогона, да и в проекте вместо четких линий карандаш выводил сплошные зигзаги. Нужный мне дом оказался небольшой полутора этажной постройкой — наверное, подвалы большие, вроде нижних этажей, с неброской вывеской, на которой красовалось загадочное изображение — то ли рыба, то ли пушной зверек какой, и серой дверью — крашеное дерево. Не слишком респектабельно, но это все может оказаться видимостью, чтобы не привлекать лишнего внимания к делам хозяина. Нечего стоять на улице, до заката мне еще столько надо успеть!
Кольцо на двери было не только ручкой, а еще и неким подобием молотка: постучи, может и откроют. Стучать пришлось минут десять — то ли хозяин никого не ждал, то ли занят был. Дверь с неохотой приоткрылась, и на меня уставились прищуренные серо-зеленые глаза.
— Чего тебе? Милостыню не подаю! Прочь! — выдал на одном дыхании их обладатель.
— По делу я, милостыню не прошу, поэтому не уйду, — у меня получилось не хуже.
— Что ж за дело может быть у такой… — меняла не договорил, но бросил на мою особу весьма выразительный взгляд.
— Есть пара вещиц, на них посмотреть надо, да поменять на что помельче, — стараюсь изобразить на лице загадочно-намекающее выражение.
Получается, видимо, не очень, поскольку меняла нахмурился еще больше:
— И что за вещицы, и на сколько «помельче»? Учти, с краденым не связываюсь!
Вот зануда!
— Я ничего не крала! — говорю как можно тверже. — А вещицы желтого цвета, с блеском хорошим…
Меняла пожевал губу, похмурил брови, потом скрылся за дверью, но благо только чтобы ее открыть.
— Проходи быстрей, нечего маячить перед домом, — проворчал мужчина.
А кто меня под дверью держал? Пф! Зануда! И вредина!
Войдя в дверь, я оказалась… нет, не в доме, а во дворе, практически повторяющем вид улицы — такой же кривой, да еще и плохо освещенный. Меняла вел меня куда-то в глубь, лабиринт прям какой-то. А с улицы и не заметишь… Конечной целью путешествия оказалась маленькая комнатка без окон. Она могла находиться как в конце двора, так и в его середине — ходы настолько запутаны, что сразу и не поймешь. Отсутствие природного света вполне компенсировалось десятью масляными лампами, развешенными по стенам. Могу, конечно, и ошибаться, но простое масло давно выгорело бы, да и чадило б так, что потолок почернел до цвета смолы. Еще одна лампа стояла на небольшом столе у противоположной от двери стены. Меняла зажег ее, чем-то поскрипев, развернулся и стал пристально рассматривать меня. Я в долгу не осталась.
Что ж, именно такими менялы всем и видятся: невысокого роста, не то ссутулившийся, не то сгорбившийся, в просторном бархатном одеянии, ничуть не стесняющим движения, тонкие пальцы все время мельтешат, глаза бегают, брови постоянно хмурятся. На голове менялы был традиционный для горожан светлый шаперон. Помнится, по рассказам папа, этот головной убор состоит из одного или двух кусков ткани, каждый по-своему укладывает их на голове в виде тюрбана со спускающимися концами. Причем, чем длиннее концы, тем более уважаем обладатель шаперона. У Хамсина, если я правильно запомнила имя менялы со «слов» золотых, концы достигали плеч, что говорило о его серьезном положении среди других менял и ростовщиков.
— И? Где те самые вещицы? Учти, у меня не так много времени. Так что давай поживее!
Какая же я умница, что еще по дороге в город вытащила несколько самородков из пояса. Нечего ему знать о моих настоящих запасах. Чуть покопавшись в кармане потрепанной куртки (я ее все-таки надела, потому как в какой-то момент на небо наползли тучи, предвещая скорый дождь), вытащила четыре самых больших самородка и протянула их на раскрытой ладони меняле.
Хамсина сразу преобразился, заскакав вокруг меня бодреньким козликом. Естественно, что все восторги предназначались не мне, а лежащему на ладони золоту.
— Десять серебряников и пять серебриев! Больше никто не даст, — вынес он предложение.
Размечтался. Так я и согласилась.
— Тридцать серебриев, пятьдесят серебряников и пяток злотников, — на сей раз, мой голос был действительно тверд.
— Что? Ополоумела, девчонка?! — зашумел меняла. — Я — старый и больной, уважаемый соседями и коллегами, похож на дурака?..
В том же духе и стиле он разглагольствовал не меньше получаса. Вполне ожидаемо, могу сказать. Удивительно то, что он не интересовался, откуда у меня вообще такие самородки.
— И я еще не спрашиваю, где ты взяла золото, — вставил меняла.
А я размечталась… ну-ну…
— И не спрашивайте, только дайте тридцать серебриев, пятьдесят серебряников и пяток злотников, — я согласно кивнула.
— Что? Да ты… — опять понеслось.
Ничего, я особо не спешу, могу и подождать, пока он накричится, навозмущается, нажалуется на судьбу. Может, все-таки стоило не полениться и пойти к другому меняле? Я ведь на самом деле не знаю чего ждать от Хамсина, с него станется и на жизнь мою покуситься. На столе лежит нож с деревянной рукоятью, сплошь инкрустированной золотом — вот и поинтересуюсь на счет других ростовщиков. Ага, оказывается, в городе их аж десять человек, два гнома и один эльф — не мало. Сложнее всего дела вести с эльфом — к нему не пойду, гномы часто слишком подозрительны сверх меры — тоже отпадают, а из людей наиболее уважаемы Камель — по слухам советник и тайный осведомитель градоправителя, Синоль — предпочитает работать с драгоценностями, да Фекл — старейший меняла, довольно принципиальный дедок. Связываться с Камелем опасно — внимание властей мне ни к чему, ссылаться на папа совсем не хочется, да и вряд ли мне поверят. К Синолю идти с пустыми руками без толку, из драгоценностей только обручальное кольцо, но оно не золотое, да и на драгоценность мало похоже, разве что фамильную. Остается Фекл. Смущает его принципиальность, потому как не знаю, что под этим подразумевается. В любом случае мне еще надо поменять несколько самородков и золотых монет, так что разбираться с принципиальностью все равно придется.
— Это мое последнее слово: двадцать серебриев, тридцать серебряников и три злотника! — закончил свое выступление Хамсина.
— Тридцать серебриев, пятьдесят серебряников и пяток злотников, — вновь повторила я.
А нечего меня за дурочку считать, на самом деле за те самородки можно выручить до пятидесяти серебриев, семь-восемь злотников, о серебряниках молчу — при большом торге и до ста можно выменять.
Меняла посверлил меня взглядом, поцокал языком, покачал головой и полез в стол доставать требуемую сумму. Когда стал отсчитывать, руки так тряслись, что монеты едва на пол не соскочили. Эх, зачем же жадным таким быть?! Даже тут Хамсина с выгодой для себя менял: монеты сплошь старые да потертые выискивал, будто специально для этого случая держал. Ха, да мне это только на руку!
