Это один из осенних дней, когда на улице до странного тепло, сыро и неуютно…
Она просит меня купить шашлык для собаки. Я иду к мангалу, где колдует заросший щетиной грузин и покупаю порцию жареного мяса. Отдаю его собаке, и пёс на глазах превращается в жалкое создание, мучимое голодом. В его глазах появляется блеск раболепия, а завораживающая печаль в осмысленном взгляде исчезает бесследно… Он виляет хвостом, он готов оказать любую услугу… Куда исчезает его одухотворенность? Мне становится противно и я ухожу вглубь парка. Она догоняет меня, а следом за нами семенит пёс…
Мне стыдно… Как жалость унижает нас и жалеемых нами… Я прогоняю пса, а он всё равно плетётся следом…
…Старая, гниющая эстрада, скамейки… Она танцует менуэт, скользя по мокрым доскам сцены.
«Скажи, чтобы ты делала, если бы я умер?»
«Ничего.»
«Совсем?»
«Нашла бы себе другого.»
«Но ты бы помнила меня?»
«Не знаю.»
Собака, добровольно продавшая свою свободу за кусок мяса, лежит у меня в ногах. «Как мы назовём его?»
«Максом.»
«Максом?»
«Да. У нас с мамой был пёс и мама звала его Максом». Она спрыгивает со сцены и бежит ко
мне.
«У тебя была мама?»
«Почему была? – удивляется она. – Мама жива.»
Она хватает пса за уши и играет ими – Макс терпеливо сносит её выходку и улыбается, высунув язык.
«Смотри! Он улыбается!» – кричит она и прижимает к груди собачью морду.
…Таксист включает магнитофон, из которого начинает выпирать какая-то пошлая музыка с ещё более пошлыми словами. Движение укачивает и я проваливаюсь в дрёму…
«Ну, вот мы и дома,» – говорит она.
Я открываю глаза: машина стоит у подъезда.
…Сквозняки на лестничных клетках, развороченные почтовые ящики… Исписанные стены… «Здесь что, была война?» – спрашиваю я.
«Нет, просто дети выросли и теперь самоутверждаются.» – она открывает коричневую дверь и заводит меня в прихожую…
…Липкая летняя ночь. Кончится ли она когда-нибудь?
«Иногда мне кажется, что ты…»
«Сумасшедший?»
«Нет – она усмехается. – К этому бы я как-нибудь приспособилась… Тут другое…»
«Что же?»
Она ложится на меня сверху и я чувствую жар между её ног…
«Мне кажется, что ты не отсюда…»
«То есть?»
«Ну, не из этого мира… Из иного…»
«Ты думаешь – подобное возможно?»
«Кто знает, что возможно, а что нет?»
«Хорошо. Предположим, я из другого мира… Это пугает тебя?»
«Нет,» – она качает головой.
«Это неприятно?»
«Нет.»
«Каково же это тогда?»
Её язык проскальзывает под мой…
…Может быть всё это иллюзия? Или иллюзия иллюзии? Явь, сон? Да, сон, детский сон с голубым небом и белыми ватными облаками, висящими так низко, что кажется – приставь к ним лестницу и можешь забраться на них…
Но как я могу помнить и ощущать, если всё это было не со мной? Более того – вообще не было… Почему я никак не могу собрать воедино то, что знаю и то, что чувствую? Почему возможность потерять так угнетает? Бред? Нет, сумасшествие было бы избавлением от муки
мышления. Мне кажется – я забыл что-то очень важное… Но что? Память подсовывает какие-то эпизоды, о которых я и не подозревал… Или это не память?
Надо сосредоточиться: я, наверное, оперирую непроверенными данными… Но даже если это и так – как проверить их несоответствие настоящему?..
…Она на кухне. Будто сошла с картин малых голландцев. Готовит ужин. Режет лук. Плачет.
«Тебе больно?»
«Нет.»
«Почему ты плачешь?»
«Лук.»
«При чём здесь лук?»
«Погуляй с Максом пока я готовлю.»
«С кем?»
Она поднимает на меня глаза. Слёзы уже высохли и в её взгляде… не могу определить что: лёгкое беспокойство? настороженность?
Стало как-то вдруг холодно – я чувствую за спиной присутствие какого-то существа… Оборачиваюсь – собака…
«Хорошо,» – горло почему-то пересохло и слова больше походили на хрип, чем на речь…
Мы идём с собакой в ближайший сквер, грязный снег хлюпает под ногами, я сажусь и наблюдаю за псом: тот носится от дерева к дереву, лая на ворон.
Как всё сложно. Сколько условностей. Взять хотя бы пса – он состоит из тех же молекул, что и вороны, на которых он лает. Только они соединены в другом порядке… И так всё вокруг. Во всём можно найти систему и перекроить на другой лад, чтобы получить нечто иное…
Но чувства… Возможно ли перевести их в формулы, какими бы сложными те ни были? Каждый раз, когда кажется, что нашёл ключ к решению задачи – всё переворачивается с ног на голову и приходится начинать сначала…
…Она ведёт меня на выставку в музее…
На белых стенах – кроваво-золотые квадраты и прямоугольники…
Гнусавый голос экскурсовода распространяется об иконописных школах в соседнем зале…
Лики… Почему-то не приходит на ум назвать это как-то иначе: все остальные слова не уместны.
И до смешного просто – доска, краски, смешанные в определенной пропорции, лак… Но – если бы всё… Взгляды. Они движутся за нами, от них невозможно укрыться, их чувствуешь спиной, кожей, через расстояния и препятствия…
«Мне не по себе… Пойдем отсюда.»
«Что такое?» – спрашивает она, не отрываясь от какой-то иконы, словно играет в гляделки с изображённым на ней святым…
Я отхожу к окну и смотрю на клёны, растущие у музея. Затылок начинает гореть – взгляды с этих мёртвых досок вползают в мой мозг, какой-то острый гудящий звук проделывает тоннель в голове от уха до уха…
Это всего лишь воображение, они не могут видеть – они мертвы, а живо только то, что движется и реагирует на раздражение… Написавшие их – давно стали глиной, а они – всего лишь слепки с трупов, бывших когда-то живыми. Нельзя, нельзя приблизиться к ЭТОМУ – оно тут же убьёт любого смельчака, а то, что он создал – останется уродливой попыткой достижения совершенства… Но зачем? Ради чего? Ради этого глупого висения на белоснежных стенах? Разве мудро искать красоту в мёртвом? И бесполезно пытаться запечатлеть живое? Ведь оно всегда грубее, оно пахнет потом, а не благовониями, оно ест простую пищу, а не небесный нектар… Зачем умерщвлять его, пусть и ради бессмертия?..
В зале оживление – входит группа людей в чёрном; какой-то церковный чин в сопровождении монахов. За ними семенит гнусавая экскурсоводша.
Взгляды потухают, теряя свою гипнотическую силу, замыкаются в себе, словно чёрные рясы напомнили им о чём-то больном…
Рядом с ней стоит старик, они разговаривают, не замечая ничего вокруг. Я подхожу.
«Здравствуйте…»
Старик оборачивается ко мне:
«Здравствуйте, здравствуйте!» – говорит он, наклонив голову на бок.
«Простите, что нарушил ваш покой – но вот увидел вашу спутницу и не мог себе позволить, чтобы такая красивая женщина скучала в одиночестве… Ещё раз прошу прощения и удаляюсь, дабы…» Он поклонился и направился к выходу из зала.
«Забавный старик.»
Она молчит, улыбаясь чему-то услышанному…
Старик останавливается в дверях:
«Вы верующий?»
«Я?»
«Да.»
«Нет.»
Он улыбается: «Впрочем, это не важно… Храни Вас Бог», – и исчезает в проёме дверей. Чёрные рясы гасят золотое сияние…
…У неё день рождения. Ужасный день. Множество каких-то малознакомых людей; школьные подруги, сослуживцы с сослуживицами.
Я хожу из комнаты в кухню и обратно, натыкаюсь на них везде… Какие-то безумные серьёзные разговоры о тряпках, детях, интригах, футболе… Экспериментальный театр без актёров; зрители сами играют пьесу. Импровизация на ходу. Абсурд.
У одной гостьи невообразимое лицо: глаза смотрят на соседа, а рот разговаривает с другим. Пытаюсь повторить её выражение лица, но не могу.
Она, как причина торжества, сидит во главе захламленного стола: замечает мои гримасы и делает мне огромные глаза… Я выхожу на балкон, куда выдворен Макс, мешавшийся под ногами.
Двое субъектов курят, выясняя степень уважения друг к другу… Полный дом роботов, запрограммированных на самоуничтожение…
