У входа в бассейн я замечаю своего бывшего мужа. Крупный, разъевшийся мужчина, с черной щетиной, он явно меня ждет.

– Привет. Я вот тут пришла сказать, что хорошо к тебе отношусь. Все равно хорошо, понимаешь?

Мужчина ухмыльнулся. Обычно он действительно часто смеялся, но вот единственное исключение – не надо мной. Сейчас вся насмешка адресована мне – это неприятно и оскорбительно:

– И что? Соскучилась, что ли?

– Вообще-то да. Я бы предложила почаще встречаться…

– Это еще зачем? Так, глядишь, предложишь вместе жить. Нет уж, даром не надо.

Стало обидно. Обидно и стыдно за то, что она вообще начала этот разговор, а теперь его надо было завершать.

– Ну, что еще скажешь?

Я пытаюсь вспомнить имя бывшего мужа. Нет, никак. Я пытаюсь представить его таким, каким встретила впервые: стройным, кудрявым, веселым и немного смущающимся юношей. Увы, нет – передо мной настойчиво и грубо маячит пузатый мужлан, который смотрит на нее так, будто я вот-вот перекувырнусь двойным сальто назад, скорчу рожу или отколю еще что-нибудь, достойное смеха. А смех распирает его: язвительный, колкий, больной. Мне нестерпимо хочется извиниться, но я знаю, что стоит только первому "прости" слететь с губ, я будет унижена, избита, исхлестана ядовитыми словами. Чувствуя себя виноватой, я, тем не менее, все-таки предпринимаю попытку извиниться. И тут же все меняется: она снова стою перед вальяжно раскинувшейся блондинкой и, шипя, втолковываю ей, что не дам вмешиваться в мою личную жизнь. Блондинку и бывшего мужа разделяют сто миль расстояния и пять лет жизни, но у сна – свои законы.

Гул голосов неизвестных людей в бассейне слился в раздражающе-злую музыку. Блондинка тянет меня на себя: синие швабры, которые я все еще держу в руках, падают и гремят по полу:

– Скажи мне это сама, дорогая, – блондинка, дразнясь, высовывает длинный черный язык, шириной с ладонь. Язык разворачивался как ковер на лестнице после чистки. Полметра, наверное. Это пугающе. Злое чувство охватило меня, и я изо всех сил укусила мерзкий черный язык. Блондинка только рассмеялась, и показала жестами, мол, давай, продолжай. Язык висит как тряпка, а я раз за разом впиваюсь в него зубами. Вокруг раздается смех полуголых купальщиков: мнимый триумф оборачивается провалом. Блондинка втягивает язык и целует меня: глаза ее, карие и глубокие, полны всепоглощающей любви. И от этого становится совсем плохо".

Алиса закрыла дневник с невероятным чувством разочарования. Было раннее утро субботы, и впереди – день ничегонеделания, тыквенный сок и хождение по магазинам. Она включила компьютер, чтобы прочитать новости, налила в единственный оставшийся бокал для красного вина рыжего тыквенного сока, сделала первый глоток и чуть не поперхнулась.

– Божечки-кошечки! – это выражение она подцепила в популярном сериале, и не собиралась с ним расставаться. RSS-лента послушно выдала целую цепочку жутковатых новостей: от падения в яму в асфальте грузовика с асфальтом – смешно немного, не без этого, до целого ряда смертей, произошедших по разным причинам. Одна из статей называлась так: "Маньяк из Сен-Арли" И, вроде, ничего особенного, да только вот фотография, сопровождающая заголовок, была крайне интересна. С нее на полусонную Алису смотрел, гаденько ухмыляясь, мальчик-богомол по имени Огден.

В полицейском участке Сен-Арли суматоха и неразбериха достигли максимума, как вода в кипящем чайнике. И немудрено – со времен золотоискателей в городке с населением пятнадцать тысяч человек не случалось такого зверского и бессмысленного преступления. Непонятно было, кому это понадобилось, чем преступнику так насолил пострадавший, и какой силой надо было обладать, чтобы совершить такое. Впрочем, с силой все быстро разъяснилось, когда в участок пришел городской озеленитель-цветовод, которого сейчас ежеминутно тошнило в корзинку для бумаг.

– Элис, сделайте мистеру Сэндвичу кофе, – крикнул секретарше суперинтендант Рильке.

– Сандерсу, – прохрипел несчастный посетитель, мужчина за пятьдесят, субтильный и дерганый. Его клетчатая ковбойка была мокра насквозь, и Рильке заподозрил, что страдальцу придется вызывать скорую, чтобы поставили капельницу – "мистер Сэндвич" потел как морж перед приливом, теряя драгоценную влагу. Не высох бы. Мысль о потеющих моржах на некоторое время захватила Рильке, но тут новые тянущие, мучительные звуки, посредством которых садовник сообщал всему миру, что ему дурно, отвлекли шефа полиции от посторонних дум.

– Да, мистер Сандерс, когда выпьете кофе, не забудьте написать все, что знаете об обнаруженном предмете. Ручка и бумага на столе, а Элис сейчас принесет одеяло.

– Спасибо, меня и вправду знобит, – несмотря на плачевное состояние, мистер Сандерс не смог проигнорировать правила вежливости, и не ответить на столь явную заботу. Рильке же предпочел побыстрее удалиться от волны запаха, источаемого садовником. В нем явственно слышались рыбные нотки.

Судмедэксперт проводил Рильке в морг, не преминув пошутить на сексуальную тему: в суть шуточек Рильке не вслушивался, поскольку ему всегда было скучно реагировать на подобное. Подчиненные уже знали эту его особенность, и анекдотов "ниже пояса" при шефе не рассказывали. Однако в этот раз шутка пришлась в тему, хотя ситуация была мрачноватой. Но действительно, теперь покойник не сможет распускать руки уже не по одной, а по целым двум причинам. В частности, потому, что руки у него остались только по локоть. Они так и не были найдены, тщательно отрезанные бензопилой, которую нашел в своем гараже мистер Сандерс.

Рильке задержался у зеркала: на него смотрел высокий, стройный, черноволосый мужчина лет тридцати пяти. Красавчик, если не считать мешков под глазами от вечного недосыпа. Недаром на него заглядывалась половина женского населения города и часть мужского. Судмедэксперт придерживался того же мнения, поскольку, оказавшись рядом, с преувеличенным вниманием что-то смахнул у Рильке с плеча – несколько раз, но, видимо, безуспешно.

– Заканчивай, Джон.

– Карл, ты же знаешь, мои самые смелые мечты сводятся к тому, чтобы угостить тебя ужином.

– Мне не нравятся геи.

– Рискованное замечание по нынешним временам. Не боишься, что я подам на тебя в суд? – судмедэксперт откровенно смеялся.

– Джон, я тебя серьезно предупреждаю – отстань.

– Уже отстал. Но если ты хочешь услышать мое мнение…

– Нет.

– …то тебе нужно как можно скорее завести подружку или дружка. Ты так скоро совсем зачахнешь. И я буду безутешен.

– Ты прекрасный парень, Джон, но вот в чем штука – мне не нравятся парни.

– Ты просто не пробовал.

– И не собираюсь. Необязательно пробовать мышьяк, чтобы узнать, что он ядовит.

– Как хочешь, но не говори, что я тебя не предупреждал. Ты многое теряешь, Карл.

– Капитан.

– Капитан Карл. Как скажешь, дорогой.

Рильке пожал плечами – без раздражения, он уже привык к выходкам Джона Стаута, и, в общем-то, находил его довольно безобидным. Правда, тот факт, что Джон сох по Рильке вот уже последние лет так пять, его несколько тревожил – чем черт не шутит, еще несколько лет такой активной осады, и может наступить момент, когда шеф полиции дрогнет. Но Рильке надеялся, что Джону надоест раньше.

Труп лежал в прозекторской на холодном стальном столе и выглядел до неприличия жалким и худеньким. Полицейский откинул простыню: совсем еще юнец, убит ударом по голове тупым предметом. А потом у него, уже мертвого, кто-то отрезал руки по локоть.

– Огден Дэниельс, двадцать два года, студент-программист, – Стаут подошел ближе, зачитывая сухие данные дела. – В последний раз, если верить слухам, его видели в супермаркете "Спур", где он покупал замороженные полуфабрикаты и упаковку безалкогольного пива.

– По делу, Джон. Ты не следователь, а медик.

– Да, сладкий. Так вот, смерть наступила мгновенно, примерно в 23.30, при этом продавец говорит, что чек был пробит в 22.55, то есть за тридцать пять минут до смерти…