Довольно скоро я нашла нашу с Джеем совместную фотографию. Я сняла это селфи во время нашей недельной поездки на озеро Эрроухед с друзьями. Я обнимаю его за талию, а Джей меня за плечи. На нем серая футболка, солнечные очки, и он улыбается. Это не фальшивая улыбка во весь рот, а лишь слегка приподнятые уголки губ. Так Джей выглядит, когда он счастлив. Восхитительный, сексуальный, умный, язвительный, веселый Джей, наслаждающийся выходными, которые он решил провести со мной.

Боже, как же я по нему скучаю. Чертов ублюдок.

Я соскучилась по нашим разговорам, по его присутствию рядом и по уверенности, что он всегда меня поддержит. Господи, я даже скучала по его причитаниям и нравоучениям. Больше никто не скажет мне, что я веду себя как дура. А мне нужен кто-то, кто не побоится сказать мне об этом в лицо.

И да, мне не хватало секса. Я скучала по ощущению его обнаженной кожи, я скучала по поцелуям, ласкам, по оргазмам до дрожи и тому, как он заполнял меня. Неужели это больше никогда не повторится? Как такое возможно? Разве это справедливо?

Если честно, я так сильно скучала по Джею, что была несколько раз готова притвориться больной или поранившейся, чтобы хотя бы издалека его увидеть. Разве это не самая жалкая вещь в мире?

Я была готова впасть в депрессию. Я никак не могла пережить неожиданную потерю Джея. Мой лучший друг ушел из моей жизни. Вскоре я потеряю и бабушку.

Да, я больше не выйду из дома и буду жалеть себя.

Потянувшись к стакану, я сделала большой глоток. Подняв телефон, я зашла в сообщения и написала бабушке: «Как дела? Еще не нашла подходящую индейку?»

Пока я ждала ее ответа, не заметила, как набрала «Мэтт Нолан» в поиске контактов.

На экране выскочили несколько профилей с именем Мэтт Нолан, но нужный был в самом верху списка. Да, я делала это раньше и не горжусь этим. Возможно, всему виной была скука, но я сомневаюсь. В общем, я отслеживала страницу бывшего в Facebook.

Когда я первый раз это делала, то знала, что это его страница, потому что у нас было 3 общих друга, и его местоположением был указан пляж Манхэттен. На аватаре была его фотография в оранжево—голубой толстовке.

Он не сменил фото. Значит, до сих пор является фанатом «Чарджерс» (прим. ред: «Лос-А́нджелес Ча́рджерс» — профессиональный клуб по американскому футболу из города Лос-Анджелеса, выступающий в Национальной футбольной лиге).

Во рту пересохло, сердце забилось быстрее, когда я открыла его страницу. В его профиле по-прежнему было мало открытой информации, но я заметила, что он заполнил раздел место работы: «Инвестиционный банк Лос-Анджелеса». Вероятно, он решил воспользоваться полученным дипломом по бизнесу.

Поставить точку.

После расставания мы ни разу нормально не общались. Я пару раз видела его, идущим по коридору между лекциями или в студенческой столовой, но искусно изображала, что не замечаю. А затем бежала в ближайший туалет, где, закрывшись в кабинке, могла спокойно выплакаться.

Пришло сообщение от бабушки. — «У меня все отлично! Индейку нашел твой отец, теперь я не могу определиться с пирогом. Есть пожелания?»

Я отложила телефон, решив ответить позже. Сейчас я не могла думать о пироге.

Ладно, и что ужасного может случиться? Это был риторический вопрос, потому что я не знала ответа и не хотела его знать.

Я снова взяла стакан и залпом допила оставшуюся воду. А затем нажала на кнопку «сообщения» на странице Мэтта.

Глава 24

Джей

Свежий воздух ударил мне в лицо, когда я открыл задние двери приемного покоя и вышел на улицу. В сумерках виднелся только темный глухой тупик и белое здание, из которого я только что вышел. Сейчас июнь, на улице уже не так прохладно, как раньше. Несмотря на то, что близится ночь, город начинает понемногу успокаиваться, а уличные фонари могут зажечься в любую секунду. Жар, исходящий от прачечной больницы, тоже не помогал мне освежиться.

Я предположил, что сегодня полнолуние, раз у меня выдалась свободная минутка передохнуть. На стене висела табличка, запрещающая курить в десяти метрах от больницы, но наш персонал выходил и закуривал прямо здесь, и никто не возражал, потому что никому не хотелось и, на без того нервной работе, иметь дело с раздраженным коллегой, страдающим от нехватки никотина.

Сейчас я был здесь один и наслаждался минутой тишины. Толстая кирпичная стена отделяла меня от какофонии стонов и пищащих мониторов.

Я прислонился спиной к грубой стене и сполз вниз, пока не опустился на бетонный выступ и расслабленно вытянул руки. Закрыв глаза, сделал глубокой вдох и долгий выдох через рот.

У меня только что был пациент с огнестрельной раной груди. Хоть мне удалось оказать ему первую помощь и стабилизировать, перед тем как его отвезли в операционную, я чувствовал себя неуверенно, нервничал и был готов выпрыгнуть из своей кожи.

Я ненавидел огнестрельные ранения, и это не удивительно. Мне не под силу контролировать свое воображение. В каждом пациенте с такой раной я вижу их — семью, которую разрушил мой отец: мужчину, его жену, дочку подростка и маленького мальчика, всех их лежащих в лужах собственной крови.

Я также слышу звуки выстрелов из проезжающей в ночи машины, вижу, как одна попадает в Шока, как он дергается, падает на землю, и его кровь растекается по асфальту.

С каждым пациентом, попадающим в неотложку с пулевым ранением, в моей голове за секунду проносятся эти образы. Затем мои инстинкты и опыт берут верх, и я прячу неприятные воспоминания в укромный уголок моей памяти.

Затем, когда у меня появляется свободная минута, воспоминания возвращаются, и с каждым разом мне все чаще приходит мысль, выбить их из своей головы молотком.

Но на протяжении последних трех недель меня мучает другое болезненное воспоминание: образ Миа, боль на ее лице в тот вечер в машине.

«Побитый щенок» — это самое точное описание ее выражения лица, с которым она тогда на меня смотрела. Скорее щенка, выброшенного из машины в середине пустыни в самый жаркий день в году.

Черт!

Как бы сильно я не пытался, но я не мог избавиться от чувства вины, тоски и опустошенности. Я так сильно по ней скучал! Боль от нашего расставания съедала меня изнутри.

Вытянув ноги, я выудил из кармана униформы телефон и нашел нашу с ней переписку. В последнее время я часто так делал.

Перед глазами появилась ее последнее сообщение. Оно начиналось с селфи, которое она сделала, когда ходила по магазинам с мамой и сестрой, пока я работал в доме с ее отцом. На фото она была в коротком белом сарафане, рука на поясе, ноги немного согнуты.

«Как тебе?» — спросила она.

И я ответил. — «С радостью сорвал бы его с тебя».

На что она ответила. — «Если бы ты был сейчас здесь…» — и далее подмигивающий смайлик.

Я стиснул в руке телефон, внутри все сжалось, выбивая воздух из моих легких. Картинка стала размытой, и я заморгал, фокусируя зрение. Красивая, сексуальная, игривая и счастливая Миа. Мне было чертовски больно смотреть на нее, но я не мог не смотреть на нее.

Как и прежде я начал пролистывать и перечитывать старые сообщения, самые первые из которых датировались двумя годами ранее, когда я только купил этот телефон. Некоторые сообщения были просто бессвязными фразами, другие — разговорами о работе, но даже они вызывали боль в моем сердце.

Самым любимым из всех был разговор, начинающийся со слов: «Доброй ночи!». Я всегда знал, этим сообщением она не говорила, что собирается спать. Нет, это значит, что было уже поздно, но она хотела поговорить, потому что ее что-то тревожило, или ей было одиноко, или она просто хотела знать, что я рядом.

Дыша через нос, сжав зубы, я продолжал водить пальцем по экрану, перелистывая сотни, тысячи сообщений. Ведь это единственное, что у меня от нее осталось.