Проклятье! Я почти убираю кухонное полотенце, чтобы еще раз взглянуть на рану, но не могу. А мне и не нужно. Я видела достаточно.

— Да, отчасти. — Моя рука пульсирует, как сабвуфер на рейве. —Вероятно, понадобятся швы.

— О, Боже, дорогая! — Восклицает мама. — Ты должна пойти в больницу. Есть кто-то, кто сможет отвезти тебя?

Я вздрагиваю. Это достаточно неудобно. Нет, я не буду беспокоить любого из моих друзей — большинство из которых, на самом деле, просто случайные знакомые — спрашивая их, не смогут ли они отвезти меня. Даже Джея, в любом случае, он, скорее всего, на работе.

— Это левая рука. Я могу доехать сама.

— Не смей, — говорит моя мама. — Не смей, Миа! Я вызову тебе такси. Подожди.

Хорошо. У меня нет сил, чтобы спорить с ней. Когда она ставит мой звонок на удержание, я ползу назад, пока не упираюсь в холодильник. Пытаюсь сосредоточиться на дыхании, и держу руку приподнятой. Линия волос и затылок, влажные от пота.

Щелчок, и голос мамы возвращается.

— Миа? Они сказали, что такси находится всего в пяти минутах. Как дела?

— Я в порядке, — отвечаю ей. — Что случилось с бабушкой?

— О, — говорит она с вздохом, — у нее бронхит, и врачи опасаются, что он может перерасти в пневмонию как в прошлый раз, так что они госпитализировали ее, и дают антибиотики. Кажется, сейчас уже все в порядке. Похоже, она совсем не чувствует себя больной.

Я вздыхаю с облегчением. Чуть больше года назад у моей бабушки была пневмония, она провела в больнице несколько недель и была в таком плохом состоянии, что все в семье начали готовиться к худшему. Тогда мы все были приятно удивлены, когда она поправилась.

Наверное, та простуда, о которой она упомянула в эти выходные, была серьезнее, чем она думала.

— Хорошо, что все хорошо, — говорю я маме. — Спасибо за такси. Эй, мне нужно промыть рану и наложить настоящую повязку.

Пообещав позвонить ей из больницы, и подождав, пока она повесит трубку, я отпускаю полотенце на какое-то время, чтобы подняться с пола. Потом иду в ванную, где промываю под краном дрожащую руку перед тем, как замотать ее марлей и бинтом из аптечки.

Пора бы выйти на улицу и ждать такси, так что здоровой рукой я хватаю сумочку и засовываю ноги в шлепанцы. Взявшись за ручку двери, понимаю, что чуть не забыла телефон. Поднимаю его с кухонного пола, и держу путь наружу, вниз к стоянке.

Куда я должна сказать водителю ехать? Центр неотложной помощи в десяти минутах езды, и он будет открыт еще нескольких часов. Но больница находится ближе, так что я выбираю ехать туда.

Может быть, Джей будет на работе.

И вдруг мне кажется, что нет ничего лучше и важнее, чем увидеть Джея.

Попросить Джея позаботиться обо мне, подлатать меня.

Он же не сможет отказать?

Глава 4

Миа

Это настоящий ад. И я в аду.

Почти полтора часа я сижу в очереди в приемном отделении больницы скорой помощи. Моя рука болит. Тупая боль пронизывает руку и поднимается к тяжелой, затуманенной голове. Если вино, которое я выпила раньше, хоть немного облегчает мое состояние, я с ужасом думаю о том, как буду себя чувствовать, когда его действие спадет.

Примерно через пять минут после того, как я попала в больницу, медсестра приемного отделения позвала меня к своему столу, чтобы зарегистрировать и спросить о травме.

Полчаса назад или около того, мной занялась другая медсестра, которая отвела в небольшую палату, где проверила мои жизненные показатели и задала еще несколько вопросов, а затем велела вернуться в приемный покой, и подождать еще немного.

На самом деле, не удивительно, что работа Джея его бесит. У меня вот точно нет столько терпения, чтобы работать здесь. Большой зал ожидания, окрашенный в оттенки светло—бежевого, напичкан изношенными деревянными стульями с мягкой обивкой, это очень похож на DMV (прим. пер.: Департамент штата по регистрации транспортных средств), за исключением того, здесь люди больны и несчастны, и им приходиться сидеть и ждать, кажется, целую вечность.

Вокруг нет ни одного свободного места. Маленькие дети сидят на коленях у родителей, грустно поглядывают вокруг. В углу этой же комнаты, измученная женщина, на вид не старше, чем подросток, пытается успокоить своего младенца. Некоторые люди согнулись в своих креслах, некоторые опустили головы на руки, а те, кто, опираются или обнимают своих спутников, счастливчики.

Никто не улыбается. Почти никто не разговаривает. У всех был плохой день. И это именно то, с чем Джей сталкивается на работе — бесконечный поток людей, у которых был плохой день. У некоторых из них своего рода «слегка-плохой» день, у других «довольно-серьезно-плохой» день, а у некоторых, «это-самый-худший-день-моей-жизни».

Большинство людей не хотят иметь с этим ничего общего. Те, кто работает здесь, просто герои.

Сотрудники, за стойкой регистрации, суетятся, оценивают и регистрируют людей, так быстро, как только могут. Большой телевизор в углу показывает новостной канал, двадцать четыре часа, без звука. И, то, что я вижу — нескончаемые повторы разрушений, стихийных бедствий, и последний чрезмерно раздутый политический скандал, я не могу решить, отсутствие глупых комментариев — это лучше или хуже.

Резкое и протяжное бурчание начинается в моем животе. Я же не успела пообедать. Вот дерьмо! О, черт! Я оставила включенной духовку. К этому времени лазанья должно быть уже давно приготовилась. И, когда я вернусь домой, она будет наполовину кремирована. Я ничего не могу с этим поделать. Самое худшее, что случится — противень будет испорчен. И в моей квартире будет пахнуть так, как будто кто-то там умер.

Если только она не начнет дымиться, и не сработает пожарная сигнализация, тогда мои соседи услышат ее и позвонят 911, и прибудет пожарная машина.

— Миа? — Кто-то окликает меня. Я подскакиваю от неожиданности. Молодая медсестра, блондинка с задорным хвостиком, в темно—синем костюме, стоит у двойных распахивающихся дверей, наклонив голову, будто оглядывая комнату, в поисках пациента.

Перекинув сумочку через плечо, я поднимаюсь и подхожу к ней. Она замечает меня и широко улыбается.

— Привет, Миа! Я — Брук, — говорит она, когда я дохожу до нее и придерживаю дверь, которую она открывает для меня.

— Привет! — Я следую за ней по белому коридору.

Она идет впереди, всего на шаг опережая меня, искоса поглядывая, когда спрашивает:

— Как дела?

— Бывало и получше, — отвечаю ей с легкой усмешкой. — Держу пари, что ты никогда не услышишь здесь такого ответа.

Мелодичный смех медсестры Брук, длится ровно столько, сколько нужно, так что я понятия не имею, может она просто хочет быть вежливой. Как она это делает? Я чувствую, что мне стоит этому поучиться.

Мы идем вниз коротким лабиринтом коридоров, пока не добираемся до главного отделения ухода за пациентами. Телефоны звонят, медсестры спешат туда-сюда, разговаривая между собой. В смотровых кабинетах, среди носилок, тянущихся вдоль коридора, пациенты в бледных больничных халатах в горошек сидят, лежат или даже бродят, таская за собой капельницы.

Это все равно что находиться в пчелином улье, где все звуки сливаются в один — жужжащий, суетящийся и живой организм.

— Вам повезло, — говорит медсестра и приглашает меня в маленькую палату , где все бежевого цвета — стены, кровати, и даже медицинское оборудование. — Палата только что освободилась.

Мне задают обычные вопросы, и получают такие же ответы. Это довольно просто, но я стесняюсь, когда она спрашивает о моем уровне боли, вспоминая частые подколки Джея о том, как трудно доверять, тому, что пациенты говорят правду о боли.

Моя медицинская подготовка сейчас не так уж и полезна. Мне кажется, что внутри руки сидят крошечные крысы, которые грызут мышцы и ткани, но я не помню, чтобы видела что-нибудь о грызунах на диаграммах уровня боли.