До него осознание случившегося дошло сразу же. Где-то внутри себя он был не то чтобы готов, но ощущал страх, что подобным всё же закончится. Если бы, благодаря Заринэ, в нём не уснул глухо зверь в эти дни, он бы даже мог почувствовать от девушки запах, сказавший, что внутри неё есть его частица, его продолжение, но тигр задремал. А бодрствующий на все сто человек и мужчина, сердцем принявший то, что у него будет ребенок, коротко кивнул Эну и всё равно сразу же двинулся наверх, туда, где поселили персиянку. Прытко перескакивая через ступеньки, не чувствуя никаких усилий для того, чтобы совершать подъем, обычным людям дававшийся не без одышки и усталости, Лео представлял себе не беременную Заринэ или то, что ему придётся как-то определиться по отношению к ней, а того младенца, что появится на свет, маленький сверток в пеленках, который увидит этот мир своими наивными глазами из-за его собственной оплошности. И что он увидит в нем? Если он появится в Тигрином логе — а Лео не мог и помыслить, чтобы его сын или дочь появились в другом месте, нет-нет, детям за стенами Тигриного лога делать нечего, там слишком ужасный и опасный мир, — то увидит свет и добро, покой и тишину, он родится счастливым, под надзором Хенсока, мастеров, у него сразу же будет множество друзей среди адептов. Малыш должен будет стать счастливым, он не увидит порока, грязи и лжи, не увидит криков и боли, скандалов и ненависти. Как хорошо будет, если он родится здесь, и здесь будет расти! Позволит ли это Хенсок? Одно дело спрятать взрослого человека, который играет по правилам и не высовывается, а другое дать кров младенцу, который своим плачем выдаст себя сразу же. Весь монастырь узнает, что откуда-то взялся ребенок, а Лео не собирается отказываться и заверять, что это не его. Он признает, что отец — он. Как плохо начнут думать о нем адепты — не его дело! Пусть думают, что хотят, но ребенок — его, и он будет заботиться о нем, беспокоиться, опекать… пока не уйдёт на очередное задание. Как он уйдёт на него, когда у него тут останется ребенок? А если он не вернётся? Нет, конечно же, дитя не пропадёт, ведь тут столько взрослых и опытных мужчин… Где-то в этом промежутке Лео подумал и о Заринэ, наконец. У ребенка будет мать, определенная, которая никуда не денется — не денется же? Хорошая ли из Заринэ будет мать? Лео не мог дать ответа, потому что не представлял, каким станет поведение юной отчаянной девочки при появлении новорожденного. По сути, она сама ещё недостаточно выросла, чтобы достойно воспитать кого-то, и не скажется ли негативно её присутствие? Опасения Лео рождались из его собственного опыта, из его детства, проведенного среди женщин, работниц борделя, ни одна из которых не смогла толком привить ему радость к жизни или объяснить мальчишке, что к чему. Поэтому ему до сих пор казалось, что воспитать может лишь мужчина, и без его присутствия детям будет плохо. Это было не четко сформулированной идеей, скорее расплывчатым чувством, которое определяло его решения и предположения.
Он постучал в дверь, на которой не было замка — в монастыре не запиралась ни одна дверь — и в те несколько мгновений, что он ждал открытия, перед его мысленным взором промелькнула неясная тень. Кто-то, в чьих руках ему очень хотелось увидеть ребенка… кто-то очень нежный, правильный, смелый, и любящий, кто-то, в ком у него не было сомнений… силуэт был неясным, расплывчатым, но женским. Кто это был? Нет, не его мать — её он никогда не знал. Это были не его сестры, путаны, что так называли себя, хотя, не исключено, что кто-то из них ему сестрой, действительно, приходился. Это была… сознание зарябило, создав в голове гул. На пороге предстала Заринэ, и её образ разорвал с трудом собираемые в памяти детали, лопнувшие и разлетевшиеся, как дым. Девушка с волнением посмотрела на пришедшего, поняв, что Эн, ушедший от неё, сообщил ему новость. Ей захотелось и самой сказать ему, броситься навстречу, прижаться к нему и забормотать о благословении, ниспосланном ей, о том, что скоро появится новая жизнь… Но молчание Лео, которое он не в силах был перебороть, останавливало её. Если он не может выразить что-то и сказать, то и она будет молчать, точно так же, как и он, передавая свои чувства жестами и взглядом. Лео не мог выразить того, что ощущал в этот момент, но видел в глазах Заринэ ожидание — как он отреагирует? Что испытывает? Вместо мертвых слов, которые никак не мог оживить его разум, Тэгун шагнул вперед, потеснив девушку, прикрыл за собой осторожно дверь и, развернувшись к персиянке, притянул её к себе, к своей груди, обняв. Пальцы сжались на её плечах, потом переместились к спине. Лео закрыл глаза, опустив лицо в волосы Заринэ — когда он её дернул на себя, то платок с её головы сполз, и она не сделала ничего, чтобы его поправить. Девушка ответила на объятие и, не выдержав, тихо произнесла:
— Я рожу тебе ребенка. — Мужчина крепче приник к ней. Через Заринэ он охватывал своего будущего сына или дочь, чувствуя, как наполняется теплом его душа, как в ней расцветает что-то волнительное, зависимое. Ему так нравилось заниматься с мальчишками, выделенными ему учениками, которые отвечали ему взаимной симпатией и дружбой, а ожидаемый ребенок вообще с самого начала, с самого появления будет его, только его… то есть, и Заринэ, конечно. Лео ослабил хватку и плавно опустился перед девушкой на колени. Она замерла в сладостном ощущении от воспоминания, когда он впервые попросил у неё прощения. Оно всегда вселяло в неё уверенность в том, что с ней больше ничего не случится, потому что она хоть что-то значит в этом мире. Коленопреклонённый сильный воин всегда выглядит, как символ присутствия доблести и благородства, поэтому Заринэ, опуская ладони на его плечи, вновь почувствовала себя правой, не согрешившей, а наоборот, вышедшей на верную тропу. Она станет матерью. Когда ещё жила в селе, у себя, с мужем, она представляла, что родит сына, и супруг подобреет, и всё изменится, и её перестанут бить. По крайней мере, у неё будет защитник, она же видела, как сам её муж относился к своей матери — с почтением и послушанием. Но теперь защитник у неё уже был, а ребенок лишь подтверждал, что именно этот истинный мужчина предназначался ей, а не тот, которому отдали её родители. И если родится дочь, то она никогда не испытает ничего, что пришлось ей самой.
Лео скользнул руками на её талию и коснулся лбом её живота. Он не мог ничего сказать, но показывал всем своим видом, как он трепещет над этим событием, как дорожит тем, что должно свершиться. Заринэ хотела задать много вопросов, которые рвались с языка — станет ли она его женой или уже ею считается? Будут ли они вместе теперь когда-либо, как были в горах? Понимая, что это священное место, она уже готова была не требовать от Лео ничего, кроме простого присутствия рядом, но постоянного. Однако миг был такой лучезарный и сакраментальный, что она не решилась нарушить единение Лео с эмбрионом, развивающимся внутри неё. Мужчина просидел, не двигаясь, не меньше пяти минут, после чего, неспешно поднявшись, ещё раз обнял девушку, погладил её по щеке и поцеловал в неё. В его глазах были радость и благодарность, но не любовь, не страсть, не то, что она ещё хотела бы увидеть после того, как сама влюбилась в него беззаветно. Заринэ готова была на всё, лишь бы в этих узких черных глазах родилось желанное чувство.
Лео мотнул головой, обозначая «до свидания», и вышел, оставив девушку с её неразделенной тоской и предвкушением более однозначного и определенного будущего.
За порогом, словно зная, что понадобится, уже стоял Эн, поджидая друга. Они хорошо знали один другого, чтобы предвосхищать и угадывать последующие действия.
— Ты к Хенсоку собираешься? — Лео кивнул. — Пойдём, расскажем ему.
Настоятель, как обычно, сидел у себя на втором этаже башни, с видом на всю монастырскую территорию. Старик чему-то молчаливо улыбался, попивая зеленый чай из маленькой глиняной чашки. Впрочем, он давно перестал считать что-либо причиной для печали, и истиной трагедией считал лишь одно — смерть. Если погибал один из воинов, и его привозили сюда, чтобы похоронить прах, то Хенсок надолго становился угрюмым, молчаливым и безучастным, но когда время проходило, он возвращался к тому своему состоянию, когда совершено ничего не могло его поколебать.
