Эллиот тяжело вздыхает. Если кто-то и мог вдохнуть жизнь в этот вздох, так это Эллиот. Он скрещивает руки, закатывает глаза и неодобрительно поднимает брови.
— У тебя больше всего друзей. И ты всегда пытаешься впечатлить их.
Гейб хмурится.
— Мне не нужна карта сокровищ для того, чтобы соблазнить девушку, Эллиот. В отличии от тебя.
Чарли ухмыляется. В полутьме его зубы сверкают.
— Думаешь, Эллиот рассказал бы девушкам, рискуя тем, что сокровище найдёт кто-то другой?
Парни сражаются взглядами, и у меня появляется чувство, что эта битва может длиться бесконечно. Свечу каждому в лицо фонариком, чтобы разрушить чары.
— И это даже не самая большая тайна.
— Ещё как, — говорит Эллиот. Когда он смотрит на меня, глубокие морщины прорезают его лоб. Зубы теребят кольцо на губе. — Западные берег Острова Серых Волков — сплошные скалы. На северо-западе есть небольшой пляж, но он окружён скалами, а вода — слишком бурная, чтобы вытащить лодку на берег. Южный берег — единственное место, куда можно причалить. Наша лодка была единственной в ту ночь, когда книга с той закладкой была украдена.
Чарли вытаскивает теннисный мячик из-под спального мешка Гейба. Он подбрасывает его к потолку.
— Держи пари, этот кто-то не с Уайлдвелла. Вор живёт на острове с тех пор, как компания Роллинс ушла отсюда десятилетие назад. Мол, у него другого выхода кроме как убивать животных копьями, которые он сам сделал.
Но это не то подозрение, которое засело в мозгу.
— Он не живёт на Острове Серых Волков. Это охотник за сокровищами.
Эллиот прислоняется головой к стене. Прядь волос закрывает ему глаза.
— Руби права, — соглашается он. — Отшельник украл бы еду, воду, одежду. Но не книгу. Мы должны принять факт, что есть вор, разыскивающий сокровища. И сейчас у него наша карта.
— Давайте оставим Анну на страже на ночь, — тощие ноги Чарли мелькают, когда он тянется за мячом. — Только если у неё есть меч. Почему у нас нет мечей, когда они нужны?
— Ещё ни разу в жизни мне не понадобился меч, — произносит Эллиот.
— Просто у тебя нет воображения.
Чарли бросает мячик к ногам Анны, и она резко поднимает голову. Мгновение она выглядит такой потерянной, какой я чувствовала себя сегодня в лесу. При лунном свете её лицо выглядит бледно. Она моргает раз, другой.
— Да. Верно, — Анна задирает ноги к стене так высоко, как только может. Пальцами постукивает по единственному окну. — Для этого я здесь, не так ли?
— Нет, — произносит Эллиот, не упоминая, однако, что истинный мотив не менее корыстный. — Но было бы неплохо, если бы человек, который не спит, убедился, что животные не попытаются нас сожрать, а охотники за сокровищами — спереть нашу карту.
— Простите, — тихо говорит она. — Я не имела в виду…
— Не слушай Эллиота, — Гейб приветливо улыбается. Он пожимает её руку, — ты всё делаешь правильно.
Она кивает и отвечает:
— И что теперь?
— Теперь мы будем искать волков, — слова звучат неверно. Я в чём-то ошибаюсь. Снова и снова прогоняю стихотворение, и, наконец, до меня доходит, что смущало меня насчёт ямы. Бросаю извиняющийся взгляд на Чарли, — не думаю, что нам надо спускаться в провал.
Эллиот стонет. Лунный свет превращает его обнажённую грудь в гранит, кожа становится бледнее, а татуировки — темнее. Мой взгляд падает на замысловатое изображение волка на правом боку.
— Там сказано: «Идите вниз, чтобы подняться, Не обращайте внимания на мертвеца». Вот яма, вот могильная плита, — он указывает в сторону некогда белого креста.
— Там также сказано: «В глубине найдёте погибель». Что если это о яме? — прислоняюсь головой к стене.
Эллиот потирает переносицу.
— А потом мы пропускаем то, что должны сделать.
— В тридцати футах отсюда бездонная яма, — говорит Чарли, — я собираюсь спуститься.
— Звучит так, словно ты пытаешься умереть, — отвечает Эллиот.
— Я пытаюсь жить, — Чарли делает глоток рома. — Я собираюсь спуститься в эту яму.
Гейб и Эллиот ведут безмолвную беседу. Пара тяжёлых взглядов, приподнятая бровь, покачивание головы. Уже не в первый раз парни принимают, что Чарли — это просто Чарли.
— Мне кажется, — говорит Анна, кладя руку на плечо Чарли, — что лучший способ жить — не умереть.
— Жить и не умереть — не одно и то же, — Чарли касается лба, в кулаке зажато горлышко бутылки. Ром плещется о её стенки. — Я всё время привык не умирать.
Сложно вспомнить другого такого же странного мальчика, носящего свой страх как доспехи. Всегда тихий, когда сидит, всегда в стороне, он постоянно в движении: тёмно-карие глаза осматривают комнату в поисках острых предметов или случайного светильника в классе, который в любой момент может упасть.
— Кто-то однажды сказал мне, что прежде, чем умру, я много всего совершу, — Чарли смотрит на Эллиота, подняв брови.
Эллиот хмурится.
— Уверен, не в дыре, которая жаждет ещё одной смерти.
— Но…
— Но легче самому гоняться за смертью, чем ждать, пока она поймает тебя, — произносит Анна со строгим выражением лица. — Но я бы предпочла провести с тобой чуть больше времени, пока ты не спрыгнул в бездонную пропасть.
Чарли вспыхивает и радуется, не особо сопротивляясь. Он опускает плечи и кивает:
— Определённо, Анна Банана.
Гейб делает глоток рома. Качает головой.
— Конечно, тебе он уступает.
— Потому что я милая.
Эллиот усмехается.
— Милый. Впервые употребляется в конце 13 века начале 14. Со старофранцузского: безрассудный, глупый. От латинского «nescius» невежественный.
— Снова изучаешь слова со своей мамочкой?
Слова Гейба словно высасывают из Эллиота всё счастье. Он пристально смотрит на Гейба, облизывая кольцо на губе.
— Я покончил с этим, — ответ Эллиот звучит как «я покончил с ней».
Если бы не стояла такая жара, я бы зарылась в спальный мешок, чтобы сбежать от этого разговора. Странное чувство, сидеть в этой хижине, пока Гейб и Эллиот делятся секретами, не предназначенными для посторонних.
Гейб наклоняется вперёд. Он — искажённое отражение Эллиота. Его мягкость против угловатости Эллиота.
— Боже правый, Эллиот. Прошло два года. Она оскорбила твоего отца. Ты не можешь всю жизнь её игнорировать.
— Именно этим я и собираюсь заняться. Я не рассказывал тебе всей истории. Мой отце умер, а она…
— Ты выбираешь лёгкий путь. Ты и сам это понимаешь, — Гейб качает головой. — Перестань обижаться, будь мужчиной.
— Тебе не понять.
Гейб напрягается.
— Ты говоришь, что я не мужчина, потому что у меня нет отца?
— Я говорю, что ты понятия не имеешь, что значит — потерять отца таким образом. Ты не можешь называть это лёгким путём.
— Нет, — отвечает Гейб. Его глаза блестят дико при лунном свете. — Нет, ты говоришь, что я не мужчина, потому что моя мама девственница. Меня создал не мужчина, так что и я не могу им быть. Ты говоришь это также, как все другие, когда узнают, что я неестественный.
— Ты прекрасно знаешь, что я так не думаю.
Что-то во взгляде Гейба говорит о том, что он перешёл черту разума. Что ром заставляет его вести разговор, который сам с собой он ведёт слишком часто.
— Конечно, мы знаем, что ты мужчина. Ты был с девушками. Они так говорят, — произносит Анна. — Хотя, я полагаю, это твоя цель.
— Думаешь, я заставляю их это делать? Думаешь, они все врут? — лицо Гейба настолько красное, что я переживаю, как бы он не начал потеть кровью.
— Это не то, что я имела в виду.
— Неважно, Анна, — Гейб поворачивается ко мне, я прислоняюсь к стене. Если буду сидеть достаточно неподвижно, смогу ли я просочиться через дерево в ночную тишину?
Конечно, нет.
Гейб смотрит на меня всего мгновение. Я вижу сдвинутые брови, раздувшиеся ноздри, сердитый взгляд и опущенные ресницы, а потом — ничего, потому что Гейб резко прижимается к моим губам своими. Поцелуй жёсткий, требовательный. Грубые пальцы крепко держат мою голову, сильно впиваясь в кожу. Толкаю Гейба в плечи, но он даже не шевелится. Он сосредоточен на своём языке, скользящим мне в рот.
