Он, конечно же, рассчитывал, что я его узнаю и вспомню. Он не мог на это не рассчитывать.

Он наблюдал за моим лицом. А я старался ничего лицом не показывать. Я и сам не понимал, что чувствую: благодарность? Или все же больше настороженность? Одно я знал уже тогда, и это было для меня самым главным: в самой глубине сердца он – довольно неплохой человек. Так устроен мир: да-да, в нем есть хорошие люди и плохие, открытые злу. Как-нибудь потом я объясню свою теорию подробнее.

Борис – хороший человек. Так я думал про него тогда.

Тогда я ему ответил:

– Защищать вас? От кого?

Он пожал плечами:

– От врагов. С реальными я сам разберусь. Так что в основном от гипотетических.

– Понял.

Точнее, я тогда думал, что понял. Защищать Бориса – всегда осторожного в отношениях с другими – требовалось от самого себя.

И я готов был его защищать.

Как ни крути, но той ночью в порту он спас мне жизнь.

Да и Лида обрадовалась. Когда я ей сказал, что с милицией закончено – перехожу в «частный сектор». Лида хотела, чтобы все было как в рекламе: он, она, дети, гриль по выходным. Главное, дети. Она не хотела стать бездетной молодой вдовой. После истории в порту она ощутила, как это близко. Если бы я не перешел работать к Борису, неизвестно, что стало бы с нашим браком. Точнее известно, но развода я хотел еще меньше, чем переезда в Москву (а теперь еще и визитов в «Потомки»). Но Лида того стоила и стоит. В любовь я верю.

В любовь – и в то, что зло существует.

Андрюха ждал, как условились, в «Кофе-кофе» на Никитской.

– Какое противное кафе, – сразу заворчал он. – Девчачье.

– Не нуди.

– Ну вот что тут есть? Салат с арбузом и сыром фета? Это что, еда? – Андрюха скривился книжечке меню, а официантке – улыбнулся: – Девушка, сосиски есть?

Та поставила на стол корзиночку с хлебом, блюдце с маслом.

Кафе это уже давно вышло из моды. Но Петру по-прежнему нравилось. Несмотря на тесно поставленные столики и вечно висящий в воздухе гвалт. Именно из-за гвалта: никто тебя не услышит, никто тебя как следует не рассмотрит.

– Девушка, это бесплатно? – изобразил беспокойного провинциала Андрюха. Официантка, может, и сделала бы вид, что не услышала. По классификации московских девушек, Андрюха в своих джинсах и толстовке был «мальчик». Но хороший костюм Петра она заметила. Петр был – по той же классификации – «жених». И официантка ответила:

– Бесплатно, – удержавшись на тонкой грани: не слишком хамовато (в виду «жениха» за столиком), но все же достаточно строго для «мальчика», чей флирт ей был неинтересен.

– Бесплатно? – оживился Андрюха, не давая ей уйти. – То есть мы можем просто это съесть и уйти?

Та закатила глаза, отплыла к другому столику.

– Все, кончай ее донимать, – пнул его ногой под столом Петр. Он симпатизировал неунывающему Андрюхе. Но не любил, когда цепляли людей, которые не могут дать сдачи: например, официанток.

– Я не донимаю, я заигрываю без пряников, – поправил Андрюха.

– Теперь она к нам долго не придет.

Андрюха принялся намазывать масло на хлеб.

– На хлебе мы какое-то время продержимся, – заверил. – Ну, чего?

Петр положил на стол флэшку.

Андрюха, жуя, проговорил:

– А что сам-то не сольешь? У них там есть анонимный канал. Нажал на кнопку – и привет.

Петр покачал головой. Андрей перевел:

– Типа ты не крыса?

– Не в этом дело. Перднуть нельзя, чтобы следов не оставить. Не то что на кнопку нажать.

– Тебе виднее.

Востров был в целом прав, что отстреливать и взрывать друг друга перестали. Во всяком случае, на том уровне пищевой пирамиды, на котором теперь обитал Борис, это случалось крайне, крайне редко. Шанс быть убитым метеоритом – и то выше. Главе службы безопасности уже не нужны были пистолет и мышцы. К новой безопасности прочно пристала приставка «кибер». За каких-нибудь пять лет Петр освоил новую профессию, а в спортзал ходил только чтобы предотвратить офисное плоскожопие.

Андрюха хапнул со стола флэшку и предупредил:

– Но не безвозмездно!

Поворот неприятно удивил Петра:

– То есть? Мы уже больше не друзья?

Последнее слово он голосом заключил в насмешливые кавычки. Но факт есть факт. Знакомство их началось еще в Питере. Андрюха писал криминальную сводку, а Петр – служивший в наружке – подбрасывал ему информацию. Почти друзья.

Андрюха нимало не смутился:

– Именно как друга и прошу помочь. Мы тут собрались в Конго…

– Кто это мы?

– Ну я, парень еще один и фотограф. Историю делать.

– Какую еще историю?

– Да фигня. Рассвет в палатке, сафари и прочая хрень. Советы, как не сломать маникюр, слезая со слона. Неплохие деньги. И интересно поглядеть.

– Ну? Что вам мешает?

– Контакты на месте нужны.

– А я что, турфирма?

– Ты ж туда катался несколько раз.

– Я катался по линии «Росалмаза». Шахты, охрана. Строго по делам.

– Нам водила нужен. Местный. Который шарит.

– В чем?

– В местности.

– В Конго?!

– В Конго. Я же сказал.

– Можно подумать, в Конго каннибалы с копьями бегают.

– А бегают?

Петр фыркнул:

– Это же не ЦАР. Страна почти вся открыта для туристов.

– А ЦАР что такое?

– Зачем тебе? Ты же в Конго собрался.

– Для общего развития.

– Центрально-Африканская Республика. Поганое место. Вот куда точно с маникюром не надо соваться. И без маникюра тоже. Только с «калашом». А Конго ничего. Слоны и туристы стадами.

– Ну так поможешь?

Подошла официантка с блокнотиком, карандаш наготове. От нее заранее било холодом, как от Снежной королевы.

– Заказать готовы?

– Черный кофе, – ответил Петр.

– Без молока и сахара?

Он кивнул. Официантка была явно разочарована: чаевые будут микроскопические. Повернула голову к Андрею. Глядя мимо него. Он нимало не смутился:

– А мне кофе черное жирное. Бочковое.

Петр пнул его ногой. Андрей пояснил:

– Латте.

Она отошла.

– Ты чего копытами машешь? – накинулся тот на Петра.

– Хорошо, организую водилу… Но только это, – он неопределенно показал на Андрея, на карман, в котором исчезла флэшка: – Прямо сегодня. Срочно.

Андрей кивнул. Зачерпнул ножом масло, стал намазывать на хлеб.

Шестнадцать пар ног одинаково развернуты носками наружу.

На другом краю зала – такая же линия: склоненные головы, округло поднятые руки, лирически потупленные глаза. Все одинаково. И все синхронно. Угол, поворот, ракурс. Тридцать два прыжка – вернее, шестьдесят четыре с учетом отражения в зеркале – сливаются так, что слышен только один, но пушечный. Это же кордебалет.

Нет, не слились. И Вера Марковна сразу заорала:

– Ну ты, жопа!

Но кто опоздал, кто добавил свой притоп вслед за общим залпом – не засекла.

Концертмейстер отдернула руки от клавиатуры, как будто пустили ток.

– Без музыки – с па де ша! – рявкнула репетитор.

Вернулись к началу. Сама Вера Марковна теперь встала обеими ногами на скамейке – чтобы быть повыше. Чтобы наблюдать сверху за переменами орнамента, симметричного и сложного, как в калейдоскопе, где все стеклышки должны повернуться разом.

«Хоть бы шмякнулась оттуда разок», – не глядя на нее подумала Люда. Голова так же изящно склоненная к плечу, как все. Глаза долу.

– Давай, жопа, давай! – Вера Марковна азартно покачивалась на узкой скамеечке с пятки на носок, тянула нос, как бигль за дичью. Теперь засекла – завопила:

– Ну ты, жооопа! Не сиди в плие. Раз – и пошла. Поняла?

«Жопа» откуда-то из середины правой линии кивнула.

– Поехали, с начала.

Все вернулись на исходную позицию. Изготовились. Вера Марковна махнула роялю. Концертмейстер обрушила пальцы на клавиши.

Все одинаковые, и все – «жопы». По имени Вера Марковна не называла никого. Зачем? «Жопа» – это ведь не ругательство. Балет вообще такой: оставь свое достоинство в гардеробе, всяк сюда входящий. Все работают с детства, стремясь к совершенству. По сравнению с совершенством, да, ты жопа. Так что обижаться нечему. Жопа – это просто обращение. А ругательство – «жопа жирная».