Проржавелый корабль, пустыня изъеденных морской солью кают, где свисают со шпалер и люстр высохшие волокна водорослей, тьма глубоких трюмов, где мой одинокий шаг гулко звенит по железу, бледная незаходимая заря, зелень на палубах… И этот хромой старик с пристальными глазами, этот капитан Андрэ в лохмотьях халата…

Я жил, как в тягостных видениях…

Не раз я просыпался ночью от грозного пения органа. Андрэ выходил за полночь из лаборатории. У него была бессонница. Он играл Себастьяна Баха и католические хоралы.

И горела ночью зловещая иллюминация. Корабль на скале казался высокой тенью, очерченной электрическими точками. — Шипели во тьме травы, подымаясь на беспрерывный штурм, чтобы их отбросило и сожгло электричеством…

Слушая гремящие фуги Баха, — я сидел, поджав ноги, на койке, курица и крыса сидели на полу против меня. Они понимали, что я думаю о земле…

Золотой Пик, о котором говорил Андрэ, и этот загадочный путь в открытый океан, — я думал о тропе, протоптанной когда-то капитаном в зеленых, тяжелых волнах трясин, над мачтами засосанных в топь кораблей… Я думал об океане.

Капитан заперся в лаборатории. Из щели железных дверей курился пар, я слышал сипящий звук каких-то машин.

Я был один и часами оглядывал в старый капитанский бинокль туманный горизонт. Пятном красноватого золота далеко маячил таинственный Пик.

Меня влекло к нему, я искал дороги к открытому океану.

Я решил бежать с острова.

Да, я решил бежать, как вор, зашивал разлезлые мокасины капитана. Собирал в мешок сухари, точил кирку, железные крючья…

Когда я, крадучись, сходил по трапу, на борту сидел Математик, так звал я крысу, а рядом с ним, поджав ногу, стояла моя кохинхинка. Они провожали меня. Ветер вздувал курице на груди пух… Когда я найду дорогу к океану, я вернусь за ними.

Ржавеющие, заплесневелые громады кораблей, сплетенные зелеными потоками трав, пышные своды над головой… Тишина великого кладбища.

Я шел осторожно, чтобы не оступиться в трясину. Ржавый блок краснел иногда в зеленом сумраке, как необычайный жук, повисший на железной паутине. Иногда звенела под ногами стальная корабельная броня.

К вечеру тропа пошла в гору.

Стали попадаться заинелые камни. На скатах холмов белел снег.

Незаходимый закат румяно стыл над холмистою далью.

Я стоял на высоте: камень скатился из-под ноги. Через минуту послышался глухой звук далекого падения. Я вдыхал горный воздух, в нем чудился солоноватый привкус океана.

На обрывы пришлось закидывать веревку. Хорошо, что я захватил с собою крючья.

Так я поднялся на ледяной хребет и замер…

За хребтом, в снеговой долине, высились огромные скелеты темных чудовищ, — крутые, загнутые ребра, костяки… Там были остовы замерзших кораблей, о которых говорил капитан.

Они разрушались в прозрачных льдах, точно костяки допотопных бронтозавров.

Золотой Пик близился. Он вырастал отвесной стеной над ледяными скалами.

Я шел в зеркальной галерее льдов, засматривая в их глубину.

Таинственный рассеянный свет, изломы солнечных лучей, мягкий блеск в глубинах льда.

Разметав длинные наушники меховой шапки, я отдал лицо свежим ударам ветра.

Я шел один, высоко по белым, нетронутым снегам. И пел.

Мой голос глухими перекатами отдавался в просторе ущелий. Протяжное эхо возвращало отголоски. Казалось, что поют невидимые хоры, толпы воздушных видений в туманной мгле пропастей.

Песня раскатывалась, как пушечная пальба.

Уже вечерело, снег просвечивал нежным багряным туманом, когда я переваливал ледяной хребет гробницы замерзших кораблей.

Ветер ударил сильно, я едва стоял на ногах: предо мною открылся скат к Золотому Пику, к этой подернутой инеем червонной стене.

А по скату, под моими ногами расстилался город…

— Сплю, проснись! — кричал я самому себе.

Город, о котором рассказывал капитан, бледное видение в снегах, расстилался предо мною.

Прекрасные гармонические колоннады, озаренные багрянцем заката, белые ступени… Я скатился туда. И всем телом ударился о лед… Долго лежал я, стиснув зубы от боли и отчаяния.

Город был рядом со мной, но меня отделяла от него прозрачная броня льда. Мои руки скользили по гладкой стене.

Я шел вдоль улиц, недостижимых, близких, мои руки скользили по прозрачной стене.

Эти развалины, руины, прорезанные зарею, красноватой завесой длинных лучей…

Одинокие колонны и обрушенные, тяжелые плиты стен.

Над ледяными скалами дышит багровый пожар, неугасимая заря… Я поднял голову, мне послышался морозный шелест…

На холме над городом, у Золотого Пика, высится чудовищное крылатое существо.

Мне показалось, что это живая скала. Но поднялись, опустились два тяжелых крыла, как гигантские плащи.

Громадный ангел синей тенью высился на пылающем закате.

Вот, чуть подпрыгнул, крыло косо и плавно заколыхалось, вот шагнул ко мне… С воплем ужаса я бросился бежать…

Четкий удар когтей о лед, шум дыханья, морозный ветер.

На палубе я упал… Я содрогался от ужаса.

Крылатое чудовище, с серым и плоским, как у гранитного негра, лицом, с глазами красными, круглыми, точно недвижные провалы, перелезало через борт. Темное крыло подогнулось, захрустело…

— Встаньте, он вас не тронет, — позвал меня голос Андрэ. — Встаньте, говорю вам…

Капитан Андрэ стоял в железных дверях лаборатории.

— Кто?.. Кто он?.. — спросил я, поднимаясь на ноги, еще дрожа.

— Безмолвный, — ответил Андрэ.

Белые ноги чудовища показались мне двумя столбами. Я едва достигал головой до его белого живота.

Его крылья походили на огромные, сероватые плавники, руки чудовища приросли к ним, и торчали из-под крыльев только концы когтистых пальцев.

Вставая, я наступил ему на крыло… Оно было мягким, как студень: моя нога увязла. Безмолвный не шевельнулся, я стал рассматривать его без страха.

Если бы не ритмическое движение мускулистого живота — если бы не дыханье — можно было подумать, что это страшное изваяние: крылатый огромный сфинкс, стоящий на задних лапах.

Но его глаза открыты: красные, с черными зрачками, рыбьи глаза без ресниц — глаза немоты и безмолвия.

— Вы можете теребить его за крыло, — крикнул Андрэ. — Можете наступать на ноги, кричать — он будет недвижен.

Я не поверил.

Отбежал. И, конечно, это мальчишество, — но издали показал Безмолвному язык. Красные зрачки, не дрогнув, смотрели на меня — не на меня, разве я знаю куда…

Я крикнул ругательство, погрозил кулаком. Мускул не тронулся на плоском лице гиганта.

Злость превратила меня в раздраженную обезьяну.

Я кривлялся перед Безмолвным. Осмелев, я дернул его за крыло — оно было холодным, скользящим.

Я наступал ему на ноги. Бил кулаками по твердому, как камень, животу. Я кусал его за икры, царапался. След зубов исчезал мгновенно, как на белой резине. Зубы отскакивали от эластичного тела. В бешенстве я выхватил из-за спины кирку… Размахнулся… Заточенный конец вонзился и отскочил от белого бедра.

Безмолвный не двинулся, не стронул когтистыми лапами.

Рыбьи зрачки в бессмысленной немоте смотрели на меня.

И тогда в отчаянии я упал.

— Так было и со мной, — услышал я голос Андрэ. — Ужас, ярость, отчаяние…

— Кто он?

— Один из тех, кто заглядывал вчера в окно каюты… Безмолвные изредка прилетают сюда… И тогда я слышу свист серых крыльев, четкие удары когтей о палубу. Они совершенно немые. Ни звука… Я не знаю, откуда они… С Золотого Пика… Может быть… Там они устраивают игры. Тогда видно в бинокль кипящее сероватое облако над скалой. Но они только слетаются туда… Я думаю, что они с Созвездия, которое низко горит над островом. Может быть, это первые гости на земле. Но земля для них — зеленое ущелье и все ее обитатели — вы да я… Он вас не тронет…

— Я его убью, — со стиснутыми зубами я отстегнул ремень парабеллума.

— Оставьте, — капитан слегка хлопнул меня по руке. — Если бы даже были у нас скорострельные пушки, — вдвоем мы не справимся… Я видел, как Безмолвные, играя, перекидывают по воздуху старые корабли. Они ломают железные мачты… Да и зачем убивать?.. Не забывайте, один из них подхватил вас над пропастью и принес в зеленое ущелье…