Я оглянулся…
За мной стоял старик в стоптанных туфлях, в белом рваном халате. Его сивые волосы метало ветром. Его глаза округлились от страха и восхищения.
Старик раскинул руки и рванулся ко мне с гортанным, длинным криком:
— Человек.
Я крикнул так же длинно, гортанно. Мои поднятые руки затряслись…
В мгновение он был рядом со мной. Мы точно спаялись, мы оба упали на колени у ледяной глыбы, и так, на коленях, молча, смотрели друг на друга, точно молились, — дыша сквозь ноздри от радостного ужаса, от напора диких, благодарных слез.
Морщинистое, загорелое лицо старика, белые волосы, орлиный нос, прозрачные, пристальные глаза — все проглотил мгновенно мой взгляд.
Хлынули рыданья и все померкло.
— Человек, человек, — бормотал надо мной старик. — Я не совсем забыл человеческий язык… Я был один… Я онемел… Но нет, Боже Великий, я говорю, вот я говорю…
— Где я?.. Зеленый корабль… Ущелье… Травы… Мертвец во льду… Вы… Сон… Смерть…
Мы сидим друг перед другом на корточках, точно китайцы. Все легче я понимаю его смесь немецких, английских, французских, шведских слов.
У него нет справа зубов и там вдавлена коричневая морщинистая щека… На высоком лбу — серый шрам. Ветер несет белым венцом волосы, как у пророка.
— Нет, не сон, не смерть… Вы на пассажирском корабле.
— А люди?
— Я один.
— Вы остались живым при кораблекрушении?
— Нет, мое крушение было раньше…
Старик встает, откинув движением головы сивые пряди с глаз. Он прихрамывает.
— Тут один я и мертвые корабли… Вы увидите тут мертвецов вашей войны, ваш грандиозный «Титаник»…
— «Титаник»… Он наткнулся на ледяную скалу в 1911 году, — я помню его крушение.
— Да, в 1911 году… До вашей войны… Но я отстал… Книги на кораблях подмочены — я высушил их… Но вот десять лет, как течение не приносит сюда ни одного нового гостя…
Вдруг в глазах старика, как отблески молнии в зеркале, пролетел ужас.
— Рвите! — крикнул он. — Рвите, вы в травах! — Скорее!
И стал сбрасывать с меня вороха курчавки.
Я был покрыт зеленым налетом противной слизи вроде той, что бывает на досках, гниющих на воде.
— Идем в каюту, вы измучены.
Он живо подхватил меня под руку, почти поволок, вдруг отпрыгнул.
— Нет, стойте… Вот уже пять дней я бьюсь над этим молодчиком, над замерзшим голландцем… Помогите мне протолкнуть его в лабораторию, — надавите плечом глыбу льда, — я пущу мотор.
Я уперся плечом в лед. Он двинулся.
Железные канаты со скрежетом впились в лед. — Качаясь, ледяная глыба с мертвецом поползла в дверь лаборатории.
— Прекрасно. Спасибо, — гортанно крикнул старик. — Теперь ступайте отдыхать… Я приду позже… Конденсатор уже в работе.
Железная дверь захлопнулась. Я остался один.
— Сон, сон, — все кричало во мне. — Вот, я отопру сейчас темную дверь в каюту странного старика и проснусь.
И будет моя грязная койка на «Святом Маврикии», дрожащие отражения солнца и воды на балках потолка…
Открытка «Казанский собор в Петербурге», приклеенная хлебным катышем к изголовью, и топот ног над головою, на палубе, и сиплый крик Петерсена.
— Вот, проснусь…
И я толкнул дверь…
Это кают-салон, высокое зало, у стен блещут металлические трубы органа.
«Мне это снится, снится», — думал я, шагая между кресел с изодранным штофом.
У дубовых столов, изъеденных морской солью, где свалены книги, приборы, машины, я вижу электрические батареи, коленчатые насосы, манометры.
«Все это сон, — думаю я, — не было ни шторма, ни ледяной скалы под Маврикием, ни чудовищной зелени в ущелье…» И вот мне снится, что в фантастической каюте я ложусь на кожаную софу.
О, как хорошо вытянуть ноги… Мне снится, что я засыпаю… Но я проснусь, проснусь.
— Да проснитесь же вы, наконец, — кто-то трогает меня за плечо.
Точно издалека я слышу чей-то надтреснутый голос.
Старик стоит надо мной. Он улыбается. На его коричневой щеке от улыбки кривой звездой мигает морщина.
— Вы спите вторые сутки… Мне нужна ваша помощь.
Весело, хромая, он шагает по каюте, задевая кресла и столы.
— Дело идет… Пар надо сгустить… 39 к 47… Углерод… Проклятые конденсаторы… Я ошибся в пределах охлаждения… Переменить давление — 17 к 9…
Я приподнимаюсь на локте и со страхом смотрю на хромого старика.
Он похож на тощую птицу, на ощипанного белого орла, залетевшего в каюту.
— О чем вы? — говорю я, сбрасывая ноги с дивана.
— Анабиоз, анабиоз — вот о чем… Я разбужу замерзшего матроса… Недаром я бился пятнадцать лет над этой загадкой… Матрос проснется в моих конденсаторах.
— Не понимаю, вы кто?
— Ничего, вы поймете… За тридцать лет вы первый человек оттуда, с земли… Как вы живым попали сюда?
— Наша шхуна потерпела крушение у Канинской Земли… Я остался один, течение принесло меня со льдами…
— А, вы повторили путь Нансена к Северному полюсу…
— Вы знаете о Нансене?
— Десять лет назад сюда вынесло последний затонувший корабль. Там были газеты, журналы… Но идем, — я занят в лаборатории, а травы ползут… Я выжигаю их зарядами электричества… Из года в год, каждый час, я в беспощадной борьбе с травами… Помогите мне… Идем, помогите…
— Но кто вы, ради Бога?
— Кто я, — старик рассмеялся… — Я капитан Соломон Андрэ… Но на палубу уже взбирается по цепям полынь… Дайте хороший электрический залп, — я покажу как, — скорее…
Мигом он привел меня на палубу к прибору, похожему на радиатор, с медными рычагами и кранами.
— Поверните верхний кран — это прицел, кран рядом — заряд, залп — рычагом…
Над бортом подымались с шумом косматые темные гривы, тонкие зеленые щупальцы, изгибаясь кольцами, тянулись, как бы пробуя, куда присосаться…
— Заряд! — крикнул Андрэ.
Я быстро исполнил команду.
Розовый сноп огня вспыхнул над травами, сорвал их с борта.
По воздуху, как сцепленное перекати-поле, пролетел обугленный клубок…
— Отлично, — вы справитесь, бейте без отдыха… Вечером вас сменит иллюминация…
Прихрамывая он заковылял от меня.
— Иллюминация Андрэ… Иллюминация… — смутно проносилось у меня в голове.
Я зорко окинул борт: не подымаются ли снова зеленые щупальцы врага.
Мысли неслись как в лихорадке.
— Андрэ… Андрэ… спасается от трав… Андрэ… Капитан Андрэ…
Что-то волнующее и чудесное, всегда меня увлекавшее, звучало в этом имени…
И вдруг я вспомнил… Еще в штурманских классах в старых пожелтевших журналах — разглядывал я, с пристальным волнением ребенка, старые рисунки: — «Полет Андрэ на Северный полюс», «Воздухоплаватель Андрэ во льдах».
Вот его суровое черноусое лицо смотрит из корзинки аэростата, вот он выпускает голубей… Воздухоплаватель Андрэ не вернулся из воздушного путешествия. Он погиб во льдах, у Северного полюса. Но я не верил, всегда, как помню себя, я ждал его возвращения. Я думал — он жив, он в неведомых странах за полярным кругом, он вернется…
Воздухоплаватель Андрэ — погибший где-то у полюса во льдах, прекрасный герой моих юношеских мечтаний, — вот кто этот хромой, смуглый старик с белой гривой пророка, в рваном халате, в стоптанных туфлях на босу ногу…
Я скоро натер мозоли, повертывая медные рычаги.
Темные травы подымались, как шипящий прибой.
Поворот рычага — блеск длинной искры, — борта опоясывало светлой лентой огня и травы, как срезанные, отшатывались и спадали вниз, в туман болот, гигантской стеной зеленого водопада.
Я задыхался от пота, от жары: это была страшная работа…
И не слышал я, как ко мне подошел Андрэ.
Его веселое, загорелое лицо было в саже, он отгибал с жилистых рук закрученные рукава халата.
— Мы оба устали… Конечно, у меня ошибка в пределах охлаждения, но я его разбужу… Идем… Я зажег мою иллюминацию: — травы ее боятся больше всего.
По бортам горело ожерелье электричества, я видел его еще из болот.
Я иду за капитаном.
— Вы воздухоплаватель Андрэ? — говорю я.