– Мишке ничего не говори, – опустив голову буркнул он, войдя в дом. – Меня до субботы на трогай.

– Может покушаешь? – едва сдерживая слёзы спросила жена.

– Нет.

– Может выпьешь?

– Нет.

Она засеменила следом:

– А где ты оставил её?

– Я же тебе сказал – не трогай меня! – не оглядываясь гаркнул Василич, и захлопнул перед носом жены дверь спальни.

Он вышел оттуда только в субботу утром. Умылся, побрился, и надев новый костюм, сел за руль своих "Жигулей":

– Накрывай на стол, мать, я скоро.

Так было почти каждую субботу в течение нескольких лет – он куда-то уезжал, а возвратившись вечером, молча ковырялся в тарелке, передвигая куски из стороны в сторону, а другой рукой крепко сжимал стакан с водкой. Так было и в этот вечер.

– Ты Мишку уже уложила?

– Да, – ответила мама.

– Тогда я тоже спать, – буркнул он, – покурю только.

Он подошёл к двери, открыл её и посмотрел вниз, выискивая взглядом галоши, которые должны были стоять у входа. И тут его ноги вдруг стали ватными, в голове зазвенело, он медленно опустился на колени и из горла вырвался хриплый стон. Мама испугано вскочила, чтобы помочь отцу, но тут же опустилась обратно на стул, увидев то, что увидеть никак не ожидала. На пороге сидела Эльза, она радостно виляла своим тоненьким хвостиком, словно говоря: "А вот и я! Не ждали?"

Они, не отводя взгляды смотрели друг другу в глаза. Наконец, когда силы вернулись, Василич схватил собачонку и долго целовал её грязную мордочку, а та слизывала солёные слёзы, которые без остановки текли по его небритым щекам и восторженно дрожала.

– Прости… Прости меня… Прости.., – это всё, что смог тогда произнести он.

Они заснули, как и раньше в одной кровати. Эльза благоухала после купания. На этот раз отец не доверил эту процедуру маме и сам отмывал грязь с собаки, смазывал йодом раны, а потом кормил.

– Мать, колбаса у нас есть? Докторская, – спросил он, выйдя из ванной с закутанной в полотенце Эльзой.

– Есть, – ответила та, тайком утерев слёзы. – Сколько нарезать?

– Дай два кусочка… Как тогда.

Эльза жадно вгрызалась к колбасу, словно вернувшись в прошлое, когда её подобрал у "Стекляшки" этот человек и точно так же накормил, только теперь не было того страха, она не опасалась, что её отшвырнут после этого ногой, а просто наслаждалась счастьем, которое снова вернулось. Если бы она могла, то, наверное, спросила, зачем он её бросил тогда, почему уехал, оставив умирать. Но Эльза не могла ничего спросить, да ей и не хотелось уже ничего знать, ведь она дома, она смогла найти своего человека, и никто и никогда не узнает, чего ей это стоило.

Просыпаться совсем не хотелось, но с улицы доносились какие-то крики, да и Эльза тыкалась своим холодным носом в щёку Василича. Ей невозможно было отказать.

– Гуляй, моя девочка, – сказал он, распахнув входную дверь, – я сейчас сигареты возьму и посижу с тобой.

Эльза выскочила во двор. Он взял лежащую на тумбочке пачку сигарет, не торопясь достал одну, привычно размял, сжал фильтр пересохшими губами и чиркнул спичкой. В это мгновение прогремел выстрел… А дальше тишина…

Так и не прикурив, он выбежал во двор и огляделся по сторонам. Эльзы нигде не было. Подошёл к воротам, и только тогда заметил небольшую дыру под оградой, которой ещё вчера днём не было. Так вот как ты оказалась во дворе, подумал он, и открыв калитку крикнул:

– Эльза! Домой!

– Чего орёшь, мужик! – услышал он чей-то голос за спиной.

– Ты Эльзу не видел? – озабоченно спросил тот продолжая вертеть головой.

– Какую Эльзу?

– Маленькая такая собачка.

– Я думал это шавка уличная…, – виновато произнёс мужчина, вешая ружьё на плечо.

И только сейчас отец заметил в нескольких шагах от ворот разорванное на куски тельце Эльзы. Её остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль.

Всю силу, которая только осталось в нём, Василич вложил удар, сваливший человека с ног.

– За что? – заныл тот, корчась в пыли.

Мужики в униформе, галдящие у грузовика с надписью на металлической будке "Отстрел бродячих животных", клацнув затворами, кинулась к нему.

– Стоять всем! – заорал тот.

Василич не обращая внимания ни на кого, зашёл во двор, захлопнув металлическую калитку и сдвинул засов, запирающий её.

– Мать, дай коробку от обуви, – крикнул он с порога.

– Зачем? – спросила жена.

– Надо.

Он, тяжело ступая вышел на улицу, с трудом опустился на колени и начал аккуратно укладывать в коробку всё то, что осталось от Эльзы. Через несколько минут из ворот выехали голубые "Жигули".

Мишка проснулся от какого-то громкого звука, похожего на выстрел, повалялся немного, ожидая, что придёт мама, и не дождавшись её, побрёл на кухню.

– Ма, а мне сегодня Эльза приснилась, – и увидев, что мама вытирает слёзы, спросил. – Чего плачешь?

– Да так, в глаз что-то попало.

– А где папа? Сегодня же воскресенье.

– Скоро приедет, сынок… Скоро приедет.

Портрет красивой девочки

До этого дня Мишка считался прилежным учеником. В его дневнике была всего лишь одна запись красными чернилами, сделанная классной руководительницей: "На уроке литературы бросался в девочек апельсиновыми корками". Родители так и не поняли на сколько это плохо, но на всякий случай отец пару раз шлёпнул сына ремнём по заднице, скорее для профилактики. И вечером, когда заплаканный Мишка, лишённый возможности поиграть на улице, уже лёг спать, они обсуждали, что же было хуже в этом проступке; то, что сын бросался апельсиновыми корками на уроки литературы или то, что бросался апельсиновыми корками в девочек, а может учительницу взбесил тот факт, что у мальчишки вообще были дефицитные апельсины, которые тогда днём с огнём невозможно было достать, разве что купить под новый год, выстояв километровую очередь. На следующий день мама всё же сходила в школу, извинилась за сына и незаметно оставила на столе Раисы Кузьминичны кулёк с килограммом апельсинов.

Появление новой записи в дневнике стало для родителей настоящим шоком: "На уроке математики рисовал голых женщин". Тут не обошлось без настоящей порки. Но Мишка получил не только ремня от отца, не сдержалась и мама, влепив ему две пощёчины, от чего разревелась и заперлась на кухне. Такого позора они даже представить себе не могли.

– Кто научил!? – орал отец, полосуя сына ремнём.

– Никто! Я сам! – орал в ответ Мишка, сживая руками подушку и глотая слёзы, градом катящиеся из глаз.

– Я тебе навсегда отобью охоту к этому!

Как показало время – не отбил, а наоборот усилил тягу к познанию всего запретного. А выдать своего нового друга Пашку он не мог по двум причинам – боялся его как боялась вся ребятня на улице и любил как человека, который первым назвал его своим другом. Мишка гордился тем, что был удостоен чести полистать легендарную Пашкину тетрадку, на каждой странице которой были наклеены фотографии с голыми женщинами. Смотреть на всё это было стыдно, но одновременно с этим страшно интересно.

Именно Пашка познакомил своего нового малолетнего друга с Юрой, инвалидом, живущим по соседству, общения с которым до этого избегали все. Казалось, что мальчик, не умеющий ходить, может заразить чем-то или научить чему-то плохому. Поэтому он всегда был один, сидел по вечерам перед домом и смотрел как детвора гоняет мяч или играет в хоккей. Пока был совсем маленький, мама таскала его на плечах, а потом возила в школу в инвалидной коляске, и ей приходилось дежурить там весь учебный день, чтобы перевозить мальчика из класса в класс, потому что одноклассники отказывались это делать, брезговали, наверное. И только с появлением Пашки всё изменилось – двор Юры стал центром притяжения. Здесь в беседке, овитой вкуснейшим виноградом, играли в карты и лото, клеили воздушных змеев и мастерили бомбочки, и пацаны записывались в очередь, чтобы отвезти утром Юру в школу. А когда его отец получил для сына "инвалидку", маленькую такую машинку со съёмной крышей, счастью не было предела. Он носился по посёлку, поднимая клубы пыли, а следом, улюлюкая, бежала толпа пацанов, и Юра позволял каждому из них немного порулить.