Уроки музыки
Не каждый может похвастаться тем, что был когда-то счастлив. По большей части люди рождаются и умирают, так и не ощутив на себе чарующее прикосновении десницы, дарующей благодать. Но если случается нечто, то многие думают, что это просто какой-то прохожий случайно дотронулся, пробегая мимо, в лучшем случае не предадут этому значения, в худшем – обернутся, чтобы обматерить нахала
Не известно, почувствовал ли Мишка что-то такое, но в одно солнечное воскресное утро он проснулся, как всегда, сложил в специальную чёрную папку ноты, которые стояли на пианино, и решительно вышел из дома.
Когда-то он не поступил в музыкальную школу, не сумев пропеть ни одну из предложенных нот и не повторив ни одну из простых мелодий, наигранных экзаменатором, поэтому мама нашла для своего толстенького чада преподавательницу, которая не без успеха вдалбливала в мальчика фортепианные премудрости, и к исходу пятого года обучения он уже мог играть сложнейшие сонаты Моцарта и Баха.
Муза Казимировна была из "тех", по крайней мере так говорили все вокруг. Она могла бы без проблем сыграть в кино роль матери какого-нибудь белогвардейского офицера, сбежавшего во Францию, и в её квартире не нужно было даже менять интерьер – всё абсолютно соответствовало "той" эпохе, даже пианино, по бокам которого красовались два бронзовых канделябра с живописно оплывшими свечами. Оно не было чёрным, как все пианино, которые Мишка когда либо видел. Оно было коричневое, с потёртыми углами, с искусной резьбой и пожелтевшими клавишами, но несмотря ни на что звучало божественно.
Иногда он заставал у Музы Казимировны настройщика, такого же, как и она, человека из ушедшей эпохи. Он, работая, с таким упоением вслушивался в каждую струну, что казалось, нет для него во всём свете большего наслаждения, чем этот тягучий звук.
– Останьтесь, Борис Яковлевич, – властно произнесла учительница, когда он начал складывать свои инструменты, – послушайте как этот уволень играет Сонату номер двенадцать фа мажор Моцарта. При этом взгляните на его пальцы. Это же не пальцы пианиста, это сосиски свиные. Но играет, паганец, прекрасно.
И Миша играл, так и не поняв, его снова обидели или ненавязчиво похвалили, но было приятно, когда Борис Яковлевич после того, как полностью утихал звук последней ноты, вставал и долго хлопал в ладоши.
– Муза Казимировна, вы гений, – глядя ей в глаза поверх своих очков, шептал он, вот-вот готовый прикоснуться своими пересохшими губами к её крепко сжатым и от того слегка сморщенным губам.
Миша с трудом справлялся с рвотным рефлексом, поспешно собирал ноты, и не попрощавшись, убегал…
Маме очень хотелось, чтобы сын играл на пианино, так же хорошо как и его двоюродная сестра, живущая за стеной, что ей не жалко было ежемесячно вырывать из семейного бюджета 15 рублей на обучение, и потом с умилением слушать всю эту непонятную музыку, которая звучала в доме, когда Миша репетировал. Хотя пианино она купила только лишь для того, чтобы досадить ненавистной хохлушке-своячнице и доказать, что тоже что-то может. Потом была новая румынская стенка, цветной телевизор, и как апофеоз соперничества – новенькие "Жигули" голубого цвета. Так что сын стал скорее заложником в разгорающейся войне амбиций враждующей родни. Но разве он тогда это понимал. Он просто исполнял желание мамы. Исполнял, и при этом люто ненавидел то, что делал.
А как он рыдал, забившись под кровать, когда увидел как вся уличная шпана бежит улюлюкая за грузовиком, в кабине которого сидела его мама с гордо поднятой головой, а в кузове, перевязанный канатами, возвышался чёрный монстр, который на долгие годы станет его пыточной дыбой.
– Мишане пианину везут! – орала детвора, упиваясь предстоящим унижением и без того ежедневно унижаемого толстого мальчишки.
Мише ежедневно приходилось из кожи вон лезть, чтобы избавиться от постоянного тыканья в его жирный живот и от непрекращающихся насмешек. И если бы не уличный авторитет Пашка, решивший взять под свою опеку неуклюжего мальчишку, то ему пришлось бы совсем плохо. Тот был старше на пять лет, умел рисовать голых женщин, делать бомбы, смешивая магний и алюминиевую пудру, и именно он научил Мишку играть в футбол, вернее стоять на воротах.
Через несколько дней упорных тренировок, новоиспечённый вратарь стащил кожаные перчатки отца и бежал по улице, боясь опоздать, боясь, что вместо него на ворота поставят другого. Старшие пацаны, подготовленные Пашей, всё же согласились принять его в команду, руководствуясь, по всей видимости, одним принципом – чем толще вратарь, тем меньше шансов у мяча.
Мишкина тактика в первом в его жизни матче была примитивно простой – в нужный момент он падал поперёк ворот и мяч попадал мне в живот. Это бесило соперников, поэтому сразу же после мяча в его живот попадала нога нападающего, обутая в истерзанный ботинок. Пацаны не жалели Мишу, а чего жалеть жирного, разве ему больно, ведь всю силу удара принимал на себя толстый живот, а чему там болеть.
И вот теперь это проклятое пианино…
Осознанно или не осознанно Мишка завалил тогда экзамены в музыкальную школу, никто понял, поскольку он так искренне сокрушался и даже ревел, уткнувшись матери в живот, когда экзаменационная комиссия объявила результаты, что не поверить в его чувства было трудно. Он, конечно, надеялся, что этот провал охладит родительский пыл и его оставят в покое, но ни тут то было. Уже на следующий день к ним домой пришла противного вида тётка, и погладив ничего не подозревающего Мишку по голове, властно подтолкнула его к инструменту, уселась на чёрную вращающуюся табуретку и начала что-то играть, быстро бегая пальцами по клавишам.
– Хочешь научу тебя такому? – спросила она, больно сжав мальчику руку.
– Нет, – ответил тот, и высвободившись, попытался убежать, но был перехвачен мамой в соседней комнате.
– Я для кого пианино покупала? – злобно прошептала она, держа сына за ухо.
– Для себя, – решительно ответил Мишка, и рванулся так, что ухо чуть не осталось в её руке.
После этого инцидента все последующие уроки проходили под присмотром кого-то из старших, чаще всего бабушки, но Мишке всё равно удалось несколько раз так качественно спрятаться, перед приходом учительницы, что его не могли долго найти. Когда же все тайные места были рассекречены, он нашёл последнее пристанище, забравшись внутрь пианино, предварительно открутив нижнюю панель, расположенную возле педалей. Выбрался он оттуда, когда закончилась программа "Время", уже не было никакой возможности терпеть, очень сильно хотелось писать. Зато Мишка узнал много нового. Услышал, как родители ругаются, как плачет мама, пытаясь убедить папу, что всё это она делает ради будущего сына, чтобы ему было легче жить потом.
– Чем поможет ему это пианино? – не унимался отец.
– А может он музыкантом станет и его по телевизору будут показывать.
– Это смысл жизни?
– Ну да… Чтобы все видели и знали его, – расплылась в мечтательной улыбке мама. – Чтобы нам завидовали.
– Дура ты, – в сердцах произнёс отец, – а чем он на жизнь будет зарабатывать? Пиликаньем твоим? Или будешь его до смерти своей кормить?
– Может и буду. Главное, чтобы он был счастлив.
– Ладно, хватит тут рассуждать, иди на улицу, зови его домой. Точно гоняет с пацанами на пустыре, а мы тут как идиоты ищем его.
И тут Мишка не выдержал, толкнул ногами панель, скрывавшую его, та с грохотом отлетела в сторону, и он, вывалившись наружу, выбежал из комнаты. Мама с испугу истерично заверещала, не поняв, что это её сын. Отец тоже ничего не понял, в комнате светился только экран телевизора, и рванул следом, схватив за шиворот беглеца у самой двери…
Так ко всем Мишкиным позорам прибавился ещё один – он обоссался… И это в шесть то лет…
На следующий день, вместо того чтобы избавить сына от мучений, было принято решение сменить преподавателя. Именно тогда в Мишкиной жизни на долгие годы и появилась Муза Казимировна. На удивление, она сумела найти ключик, к бунтующей мальчишеской душе, и в какие-то моменты ему даже стало нравиться извлекать из пианино красивые мелодии, но это были редкие вспышки ложного озарения, так и не переродившиеся в переосмысление своей ненависти к нотным знакам и чёрно-белым клавишам.
