У него была тайна никем неразгаданная. Если бы люди знали, что Ричард может проникать в мыслеобразы чужого, пусть и неглубоко, они разорвали бы наследника рода Мендоузов на кусочки – из ненависти ли, любви, а то и просто на опыты.

В детстве Ричард проявил склонность к «раскрытию преступлений» – пусть тогда это и были разбитые чашки и пропавшие зонты. Конечно, родителям и в голову не пришло отправить его туда, где проходит передовая линия в борьбе с преступностью, но развивать талант сына к отгадыванию загадок и рассекречиванию секретов они сочли возможным.

И помимо классических школьных предметов Ричард изучал много странных, но очень интересных вещей: от криптографии до легенд. Мифы особенно интересовали «чужого», но и без его подсказок Ричард с жадностью поглощал старые истории, ему они тоже нравились.

Шли года, и он мог бы превратиться в гениального детектива, щёлкающего таинственные и странные дела как орешки (пусть в жизни таких дел и не бывает-то почти, но с Ричардом всё было не как в жизни; он бы сумел найти такие дела, а не нашёл бы, так придумал… так, в общем-то, и случилось). Пока другие «растения» писали авантюрные романы, Ричард сам стал бы героем такой истории.

Но «чужому» были интересны другие вещи.

Настал день, когда «чужой» вспомнил про легенды, старые и не очень.

Например, древние наивные истории про явившееся вдруг и неоткуда племя иных людей, горе-завоевателей, что пришли с жаждой стать истинными хозяевами этого края. Но его народы и не пытались отстоять свою свободу. Они просто вдохнули язык и культуру пришельцев, они сами возвели их на пьедестал, признали превосходство во всём, а потом – ассимилировали, забрали всё, что у тех было, высосали их до капли и растворили в своём море. И следа не осталось от лесного народа, и никогда не была найдена страна, из которой они пришли. Но мифы – мифы остались.

Или вот ещё, поновее и о том, что в третьем веке нашей эры в одном городе на берегу Чёрного моря началась эпидемия – в сказке она звалась проклятьем богов. Люди сходили с ума, рвали на себе одежду и волосы, царапали кожу, грызли свои же пальцы. Кровью и грязью окрасились белоснежные стены домов, а берег был устлан телами тех, кто не помня себя стремился погибнуть в волнах. И тогда нашёлся один человек, что сумел – по воле других богов, подобрее – приготовить лекарство и вылечить оставшихся жителей. Звали его Зосимой, и был он не из местных людей, а странствующим магом и философом.

Что уж говорить о тех сказках, которые таковыми почти не были: о времени, когда мир наполнился вдруг «растениями» – расцвёл. О людях, что давали женщинам и детям странный напиток, меняющий цвет глаз. Об учёных, искавших путь к богу. О мирах, раскрывающихся тем, кто прошёл эту дорогу до конца.

И дальше начинались совсем свежие истории – новая мифология, труды эзотериков начала прошлого века, тех, кто пошёл в своих мечтах дальше всех. Читая эти зачастую путанные, иногда смешные и нелепые, но порой и пронзительные тексты, Ричард чувствовал, что он на правильном пути. Здесь, где-то здесь прятались настоящие ответы: тонкие миры, окружающие человеческий, как капустные листы кочерыжку; сущности иного плана бытия, проникающие в наш разум и меняющие его; ангелы небесные, терзающие души сынов адамовых… Всё, отчего у нормального человека рот сам растягивается в кривой усмешке, а ладонь тянется ко лбу, стало для «чужого» Ричарда откровением истины.

Подталкиваемый смутными требованиями «чужого», Мендоуз отправился в архивы, углубился в монографии, выезжал на раскопки… Он изучал прошлое, но всё, что он видел, никуда не годилось. Он обнаружил, конечно, следы того, что иные сущности взаимодействовали с людьми и раньше; всё хоть немного напоминающее об этом засчитывалось за доказательство. Но причин «революции Возрождения», массового появления «растений» он так и не находил. Лишь смутные подозрения. Лишь измышления коллег по поискам странного – уже умерших и ныне здравствующих, совсем безумных и только начинающих сходить с ума. Но такие измышления он мог производить и сам в любом количестве.

Он жаждал большего.

Прошлое не поддавалось, и он взялся за настоящее. Сущности тонкого мира никуда не делись, одна из них, несомненно, сидела у него в голове. Значит, их можно искать и исследовать.

Проще всего было начать с других «растений», да вот только они Ричарда давно разочаровали. За годы он не встретил никого похожего на себя. Собратья были глухи и слепы, некоторые даже не умели выпускать выдох «чужого»; слабые и посредственные, они, конечно, всё равно могли быть в творческом плане успешнее обычных людей – если уж у тебя открылся третий глаз, обратно его не закрыть. Но толку от них не было. Другие же «растения» страдали и творили прекрасные вещи, но всё равно не слышали голоса «оттуда», с той стороны пелены земной реальности.

В этом смысле Ричард был одинок.

Дальнейшие исследования «растений» он посчитал бесполезными, но оставались ещё и обычные люди. Менее восприимчивые к эманациям тонких миров, но не безнадёжные. Когда «чужой» навёл Ричарда на мысль об изучении странных случаев, и началась карьера Мендоуза как сыщика-любителя. Он брался за необычные дела: от полтергейста до голосов в голове. Иногда ему даже казалось, что он что-то находил.

Но чаще всего разгадкой становилось либо чьё-то воображение, либо дурные намерения.

Однако в итоге у него появилась специфическая репутация. Странные случаи стали находить его сами, да и не только это: именно к Ричарду Мендоузу обратилась, например, с просьбой о финансировании группа учёных, пытающихся в очередной раз перевести рукопись Войнича. Что уж говорить о вещах менее экстравагантных.

В некоторых он вызывал уважение, другие его использовали, третьи откровенно насмехались. Но он этого даже не замечал.

Шли годы. Его состарившиеся родители перебрались туда, где климат теплее и мягче, сёстры вышли замуж и завели детей, он остался один в доме, но почти не заметил этого. Он продолжал искать.

Истина ждала его где-то вдали, и он тоже ждал её. И однажды дождался.

Однажды к нему пришла женщина в надежде отыскать своих родителей. Она была сиротой, выросшей в детском доме, и всё, что она могла сообщить, – это район города, где её нашли младенцем, и дату, когда это случилось. Даже с воображением Ричарда не удалось бы в деле отыскать нечто сверхъестественное, и Мендоуз уже открыл рот, чтобы сказать: мне очень жаль, но ваш случай вне области моих интересов, когда голос в его голове впервые вдруг замолчал.

Так молчит пророк, узревший неопалимую купину. Так молчит философ, когда на его ладони лежит – наконец-то – Камень мудрых.

И сам Ричард тоже молчал, глядя в глаза своей гостьи.

Разговор с Ричардом вымотал его на удивление. Мендоуз явно сел на любимого конька и говорил, говорил, говорил… Нескончаемый поток слов о вещах довольно странных. Но Леонид сам попросил об этом, так чего ж было жаловаться?

Да к тому же он действительно мог бы что-то из этого использовать, вытащить пару интересных образов, так что поездка в любом случае оказалась небесполезной.

В номере Леонид бросил портфель с бумагами на кровать, сел рядом, сгорбился и закрыл глаза. Слушал, как ворочается в голове перекормленный «чужой». Ему сегодня досталась солидная порция информации.

Потом Перелётов вернулся мысленно к Ричарду: он ведь так и не понял, стоит ли доверять «аристократу». Леонида тот явно не знал, а что насчёт доктора Третьякова? Скажет ли Мендоузу что-то это имя? И стоит ли его вообще произносить…

Рискнуть?

Или струсить, оставить всё как есть?

Завтра будет ещё одна встреча, они договорились: у него якобы остались к Ричарду вопросы.

Противно запищал гостиничный телефон. Леонид неохотно приподнялся, дотянулся до трубки:

– Алло.

На том конце провода было классическое молчание: с едва слышным учащённым дыханием, тихим потрескиванием динамика и случайными шорохами.